Light bulb

Глава первая.       О том, как смотрели запрещенные фильмы. Фонарь за окном искрится, моргает дважды, после чего растворяется в вязкой тьме ночи. Обычно в городах светло. Светло всегда: от солнца или от рекламных баннеров, неоновых вывесок заведений и фар автомобилей. От окон жилых домов, упирающихся верхушками в беззвездное небо; от неуютных, отдающих холодом люминесцентных ламп. Все вместе эти окна безликих панелек складывались в один скучный паззл, картинку некрасивой жизни, серой, как осевшая после перестройки пыль. Свет в каждой квартире однотипный, стандартизированный государством, встроенный в потолок и стены, больнично-белый. Разнились только шторы, пропускающие его сквозь себя. На них пока еще не ввели государственный стандарт, но чем черт не шутит. Кто знает, не появится ли такая новость завтра. Вернее, уже сегодня утром. На экране дорогой плазмы – титры фильма, последние несколько минут белых имен на черном фоне. Среди актеров, режиссеров, сценаристов – ни единого корейского имени. Джэхен, мирно посапывающий последние пятнадцать минут на чужом плече, внезапно приподнимает голову. Зевает в кулак, забавно моргает, безуспешно старается разлепить глаза, а затем укладывается обратно, натянув одеяло до самого подбородка – ему нет дела до всех этих режущих глаза картинок, бессмысленных реплик на английском и неправдоподобно красивых слез, разбавляющих болтовню. Он не был равнодушен к этому, может быть, лет десять назад, но не сейчас - после всякого трудного рабочего дня Чон всегда пестрил откровенным безразличием, если дело, конечно же, не касалось добротной выпивки или близости. Для хорошего секса и алкоголя всегда найдутся время и силы – таков был его строжайший закон, такова была бессмертная аксиома взрослой жизни. Его личного и калечного взросления. - Юно, - повторят совсем тихо кто-то над самым ухом. – Юно, фильм закончился. Ты… ты что, уже спишь? «Нет, блять, притворяюсь», - раздраженно говорит про себя Джэхен и открывает глаза снова. Свет от экрана телевизора больше не слепит. Сейчас перед собой он видит только Джэмина – вызывающе бодрого, расчувствовавшегося и, о боги, спасибо, совершенно обнаженного. После такого настроиться на разговор становится чуточку проще. - Нет, - врет мужчина. – Просто глаза устали, вот и прикрыл их. Ну, как тебе фильм? С Джэмином о таком разговаривать просто необходимо; время от времени этот взбалмошный юноша находил исключительно важным делиться всеми своими впечатлениями, проговаривать каждую собственную эмоцию, даже тогда, когда все казалось до абсурда очевидным. Чон знал это, как и знал то, что только выговорившийся Джэмин был в состоянии организовать восхитительное продолжение, но уже на другом языке – языке страсти, пошлости и самобытности человеческого тела. То есть, на том, который Джэхен понимал значительно лучше сюжетов артхаусного порно. Да, тело На восхитительное, этого у парня не отнять. Но помимо стройных ног и красивого лица было еще что-то, пожалуй, чрезвычайно важное – и именно оно поселило внутри Чон Юно все самые сильные чувства. - Какой смысл мне этим делиться, если ты не будешь понимать, о чем я говорю? – недовольно хмыкает юноша. – Чтобы я сейчас ни сказал, ты пропустишь это, как пропустил весь фильм. Просто спи уже. И зачем тогда спрашивал? Спорить с упрямым мальчишкой бессмысленно – проще сдаться сразу и надеяться на помилование. – Малыш, правда, прости. Я смерть как устал на работе, еще и ты такой уютный, такой замечательный… Ты же знаешь, как быстро я засыпаю в твоих объятиях. Не сердись, хорошо? Просьбы не помогают - Джэмин злится чуть очевиднее. Недовольно складывает руки на груди, возмущенно и слегка высокомерно смеряет Чона взглядом и молчит с минуту, после чего выдает раздосадовано: - У тебя работа заместо любимой девушки – только ей и бредишь. А сам, будто вы вопреки собственному негодованию, ныряет под одеяло и пристраивается рядом. Прижимает голову Джэхена к своей неприкрытой груди, зарывается изящными пальцами в чужие волосы и тихонько перебирает ими, запутывая прядки и распутывая их снова. Сразу видно – злится нехотя. Если Джэмин дотрагивается, значит, ждет прикосновений в ответ. Если Джэмин ждет прикосновений, значит все в порядке – сегодня катастрофы не случится. Если отбросить гордость и играть по правилам Наны, он простит все на свете. До сих пор же прощал, ведь так? Одеяло соскальзывает с плеча и Джэхен чувствует кожей легкий сквозняк, тянущийся от приоткрытого окна – в противном случае они бы просто задохнулись от терпкого сигаретного дыма. С начала вечера и до сих пор они выкурили, по меньшей мере, полторы пачки. Где-то вдалеке раздается сработавшая сигнализация машины. - Раньше ведь… много таких фильмом шло по телеку, да? – спрашивает мальчишка, возя подбородком по джэхеновой макушке. – Ну не прямо таких, а просто… Иностранных. «Форрест Гамп», например, «Леон», «Список Шиндлера»… - Ты откуда все это знаешь? - Родители рассказывали. Совсем давно, еще в молодости, папа заморачивался и записывал это все на кассеты и диски. Ему очень нравился «Бойцовский клуб», а мама терпеть Брэда Питта не могла, и из-за этого они чуть не расстались, прикинь? Зато она восемь раз пересмотрела «Титаник» и… А что тебе нравилось смотреть? Старший хмурится. Он не помнит. Совсем ничего не помнит из своих подростковых лет, не помнит что-либо, оставшееся в старом мире. Все эпизоды прошлого как будто бы стерли по утвержденному государством регламенту; возместили новыми воспоминаниями, которые разработали для него, Чон Джэхена, специально, где-то там, на научных станциях. - Мне было пятнадцать, когда зарубежное кино запретили, так что даже не знаю, - задумчиво тянет мужчина и по наитию тянется за сигаретой – его руку перехватывает На и ловко кладет себе на грудь, прижимает к самому сердцу. Вот же, глупое. Почему оно так забивается? - Тебе когда-то было пятнадцать, вау. Все время об этом забываю. Чон завороженно вслушивается в неровный стук и поднимает глаза – смотрит на него, на Джэмина. - Я тоже. Фонарь за окном подозрительно трескает, искрится и загорается – горит неровно, подрагивая, грозясь потухнуть в любой момент. За долгие полтора года, проведенные вместе, они, должно быть, впервые занимаются любовью так медленно и чувственно, как сегодня. «Как в фильме», - так думает об этом Джэхен, оставляя очередной поцелуй на покрытой румянцем скуле. Затем в висок, губы, плечо – до всего, до чего в этой позе он способен дотянуться. Джэмин позволяет войти в себя далеко не сразу. Может, он получает удовольствие, растягивая прелюдии, а может, намеренно дразнит старшего и выказывает тем еще свежую обиду – На не уточняет, только отталкивает мужчину из раза в раз, стоит тому хотя бы коснуться черты между ними. Отталкивает, притягивает снова, дает надежду и бескомпромиссно ее растаптывает – до тех пор, пока не решает, что закинуть ступню на чужое плечо было бы чудным решением. Джэ сходит с ума, плавится под тяжестью первобытных инстинктов, но взять верх своему животному началу не позволяет. Он старается двигаться так, чтобы в каждом толчке юноша чувствовал неиссякаемую, неуемную нежность, даже если тело болезненно ноет от необходимости в разрядке; даже если в глазах темнеет от того, насколько в Нане узко и горячо. Нет, он не будет рабом своих прихотей – хотя бы потому что он уже раб, покорный слуга одного неугомонного мальчишки с израненным сердцем и некрасивыми шрамами на руках, напоминающих о том, чего порой стоит та самая «прихоть». Джэмин его гребанный ангел. Чокнутый, исключительно капризный и бестолковый ангел, впрочем. Строптивый и непокорный, не способный на любовь и любви не ждущий. Но самый красивый и добрый на свете. Любимый им, Джэхеном, вопреки всем законам природы и простой человеческой справедливости. И его любви им двоим хватит. - Расскажи мне о фильме, малыш. Ну, давай же, ты ведь так этого хотел, - томно шепчет так называемый «Юно», свободной рукой помогая Джэмину сменить положение – оторваться уже от чертовой перепачканной простыни и усесться у старшего на бедрах. - Ты сейчас серьезн-ах… Джэмин с трудом сдерживает стон, очаровательно жмурится и дышит совсем беспорядочно. Каждый его вдох и выдох Джэхен чувствует на собственных губах; стоит На лишь потянуться за поцелуем, как он тотчас получает его. Вот мужчина пересчитывает ребра под горячей кожей, слегка давит на них большим пальцем, а уже через минуту прощупывает выступающий позвонок у основания шеи; даже в порыве страсти ему хочется изучать тело не спеша, сантиметр за сантиметром. Нана скорее показывает, а не рассказывает фильм. Что же, так тоже неплохо. - Ну, говори же. Все равно ты можешь поговорить об этом только со мной. Они не теряют зрительно контакта ни на ускорении толчков, ни на их углублении. Джэхену не нравится просто смотреть; ему нравится рассматривать Джэмина, бесстыдно любоваться им и, может быть, самую малость, смущать его внимательным взглядом. В импровизированных гляделках Нана сдается первым – кончив, мальчишка прикрывает глаза и опрокидывает голову назад, подставляя тем самым шею для бесконечной череды поцелуев. После нескольких фрикций Джэхен изливается следом.

***

- Ну и придурок же ты, Юно, - беззлобно констатирует На, щелкнув зажигалкой. Нагло закинув ноги на мужчину, Джэмин лежал поперек кровати и беспристрастно пялился в окно. Одному Богу было известно, что происходило в этой безумной голове, когда мальчишка молчал, вот только сонному и довольному Джэхену не было до этого дело – ровно тех пор, пока ненавязчивое обзывательство не завязало новый разговор. - Что? Почему? – не сразу сориентировался Чон. - Потому что ты прав, - раздосадовано ответил юноша. - Только с тобой я могу поговорить о кино, а ты, как назло, дрыхнешь. Что тогда, что сейчас. Знаешь, как мне обидно? Джэхен и сам не мог понять, что заставило его улыбнуться. - Могу себе представить. И все же, его никчемный ангел был до ужаса злопамятным. В тусклом свете фонарей мальчишка напоминал куклу. Фарфоровая кожа, большие глаза и болезненная худоба; влажные после душа волосы, выжженные бесконечными окрашиванием. Если бы Джэ не знал каждый сантиметр его тела, если бы не зацеловал в свое время два некрасивых шрама на обеих коленках и не выучил белесые линии на запястьях, то подумал бы, что перед ним сидит не человек, а существо новейших секретных технологий. Почему-то от этих мыслей Чону стал не по себе. - Эй, Юно. О чем думаешь? – не заставил себя ждать вопрос Джэмина. Подняв глаза, Джэхен поймал на себе любопытный взгляд мальчишки. - О том, какой ты красивый, - заговорщический прошептал мужчина и вновь лукаво улыбнулся. Реакция на комплимент, впрочем, была вполне в духе Джэмина. - Какая гадость, - скривился Нана. - Ну спасибо, Джэмин, ты как обычно. - Да не за что. И я не об этом, если что. Смотри. Сначала Джэхен не заметил их. Он абсолютно не понимал, на что именно ему нужно смотреть, а вернее, что такого необычного можно увидеть в окне, выходящем на еще один высотный многоквартирный дом и парковку, освещенную фонарями. Однако, продолжая усердно вглядываться в ночную чернь, он заметил что-то, что окончательно сбило его с толку. Дело было вовсе не в доме, как, впрочем, не в парковке и не в фонарях. - Звезды? – не поверил своим глазам мужчина. Да, это были они. Едва заметные плевочки света, рассыпанные по небосводу – как же давно Джэхен не видел звезд в городе! Столица была слишком «светлой» для того, чтобы рассмотреть эти крошечные небесные тельца даже самой ясной ночью. Но… Почему же их видно сегодня? - Звезды, Юно? – иронично уточнил Джэмин, скрестив руки на груди. - Ты серьезно? Если ты не знал, звезд давно уже нет – все погасли. «Юно» ничего не ответил. Лишь только продолжал смотреть на «звезды», приняв очередной бред своего мальчика, должно быть, слишком близко к сердцу. Чем больше Нана говорил, тем страшнее становилось его слушать. - Каждую ночь мы смотрим проекцию звезд, выведенную крутой аппаратурой на прорезиненное полотно, - решил пояснить юноша. - Такие же простаки, как и ты, думают, что они настоящие, но не тут-то было… Прикинь, еще полвека назад люди и подумать не могли, что техника до такого дойдет, а теперь... Видишь что? Делают искусственные звезды. И искусственных людей, кстати. Ты знал? Джэхен замер. Он не верил собственным ушам – откуда На Джэмин мог знать о разработке синтетиков? Нет, это невозможно. Откровенный бред. Бред его собственного сочинительства, по иронии судьбы оказавшийся околоправдой. Джэмин не мог этого знать, определенно не мог, он ведь просто… - Что ты несешь, малыш? На странно улыбнулся. Казалось, в этой улыбке можно было уловить нечто победоносное. - А-а, так ты не знал. Странно. Я думал, этот Донен тебе все разболтал. Откуда На Джэмин знал Ким Донена? - Забавно, правда? Ты такой взрослый, но такой глупый, - теперь Нана говорил без былой усмешки. - Да-да, людей, как в фантастических фильмах, которые гоняли по телеку в твоем детстве. - Теперь все запретили, - сухо выдал Джэхен.       Фарфоровая кожа, большие глаза и болезненная худоба, выжженные краской волосы… Джэхена начинает тошнить от ужаса, заставшего комом в горле. - Ага, даже порно. В нашем новом государстве же нет секса. И любви, наверное, тоже.       Некрасивые шрамы на коленках и белые, выцветшие полосы… - Но если любви не существует, тогда скажи, чем тогда мы занимались всю эту ночь? Джэмин улыбнулся вновь. Обаятельно, задорно и так просто – как делал это сотни раз до сегодняшнего разговора. - Смотрели запрещенные фильмы. Фонарь за окном щелкает и потухает снова.