Он знает.

Наверняка у каждого человека была такая ночь, когда он просыпался в ледяном поту с ощущением того, что кто-то стоит вон за тем углом и пристально пялится на него. Или жил себе спокойно, а после резко подрывался с места и в панике метался с чувством, что за ним следит и наблюдает некто, кого он не видит и увидеть никак не может. К этому можно отнести и сонный паралич: вот вроде не сон, и чувствуешь всё, и видишь, только пошевелиться не можешь. Смотришь, как нечто нависает над тобой, карабкается по твоему телу и хрипло дышит холодным ужасом и смертью тебе в лицо, а скинуть пугающую галлюцинацию не можешь. И осознаешь, что это не правда, но мозг воспринимает всё иначе, поэтому сердце колотится в бешеном темпе, как запертая птица, желающая вырваться на волю, а в голове бьётся сумасшедшая мысль о том, что нужно бежать. Но убежать ты не можешь. Никак. И когда болезненная дымка сходит, а кошмарное видение рассеивается, тебя непременно кто-нибудь да пожалеет, утешит; и когда-нибудь, не буду врать, что скоро, но уже через несколько дней, через неделю - как минимум - ты забудешь этот ужас, предпочитая думать о чем-то более позитивном и добром, радуга, цветочки, зверюшки, принцы и принцессы и всё прочее, чем отвлекают себя люди, сбегающие от реальности. Я живу в этом страшном сне. И мне некуда податься, чтобы спастись. Теперь некуда. *** – Дорогой, я так тебя люблю, - горячий шепот прямо в губы, и эти слова прозвучали бы мило, скажи мне это тот, кто действительно бы меня любил, и кого любил бы я. Для любого другого человека Его глаза казались бы глазами искренне любящего человека, настолько, что в сердце колит. Только я знаю, что это не любовь. Точно нет. Потому что Он просто безумец. Безумец, разрушивший свою жизнь и принявшийся за другую. Ту, что Ему не принадлежит. И никогда принадлежать не будет. Наверное. Я уже ни в чем не уверен. – От... Отпусти, - в голове густой туман, тягучая, как мёд, и обманчивая, как цирковые фокусники расслабленность, ненавязчиво разрешающая мне отдохнуть от всех моих бед, приглашающая закрыть глаза и отдаться Ему в руки, тепленьким и мягоньким. В ушах звенит неприятным писком, похожим на сирену: почему-то подумал о маяке... Наверное, одиноко им там, маякам. Стоят на краю какого-нибудь острова, светят своим всевидящим оком, показывают путь заблудшим кораблям и душам... Мне... Нехорошо. – Сладкий, если я тебя отпущу, ты упадешь, - снова щекотливый шёпот на ухо, только теперь наполненный любовной ехидцей, слегка подначивающей. Только в этот момент чувствую чужие руки на себе: одну плотно лежащую на бедре, немного поглаживающую его, а вторую в районе талии... Не могу определить точно, какие-то смазанные ощущения. Внезапно чувствую прохладные покалывания стали на левой руке, той, под которой Его ладонь лежит на боку. Хочу опустить взгляд, посмотреть, что там, но всё куда-то плывет, смешивается в какие-то непонятные до боли яркие пятнышки... Посмотреть не удается. – Дурашка, у тебя так глаза вывалятся, - мягко и словно снисходительно смеётся, жмёт меня к себе ближе(я сижу на Нем?), и я теряю шаткое равновесие. Валюсь Ему на грудь, дышу, как загнанный зверь. От Него пахнет горьковатым одеколоном, забивающимся в нос, пылью, немного сырой землёй и железом, как если бы он, допустим, лежал в ванне, наполненной железными монетами. Или не монетами... - Прекрати жмуриться, взгляни на меня, - приторно ласковое поглаживание по голове, мелодичный смех у уха... Это нереально. Всё нереально. Этого не может быть, нет. Дыхание перехватывает, и я вдруг осознаю, что не могу пошевелиться совсем. Тело предательски ватное, совершенно непослушное - я его даже не чувствую. Беспомощно всхлипываю, и по щеке течет что-то теплое: оседает на губах, просачивается между ними, и я ощущаю солёный вкус слезы. – Я всегда буду рядом, тебе нечего бояться, я защищу тебя от всего, и никто не заберёт тебя у меня, никто-никто не посмеет этого сделать... - маниакальные бредни куда-то в мою ключицу, а у меня во рту так сухо становится, что я даже сглотнуть не могу, что уж говорить об ответе... Язык пересох и стал шершавым, словно чужим. А в ушах звенит - я не сразу понимаю, что это не посторонний звук, а писк именно в моих ушах. Не понимаю, что со мной. Зато Он понимает. И это пугает. – А-ах... Ты такой вкусный... Хочешь попробовать? - пощипывает мочку уха, но отдаленно, как если бы я отходил от наркоза. Почему болит ухо? Почему Его язык, длинный, гибкий и горячий, лижет мою ушную раковину и... Кусает мочку? Пазл должен сложиться, но мозги не желают работать, поэтому всё, что я могу - вяло промычать что-то Ему в грудь и всхлипнуть обречённо в очередной раз, ибо глаза всё ещё ничего не видят - цвета слишком яркие, очертания слишком резкие, всё слишком. – Ха-ха, попробуй! - щурится и ещё раз облизывает ухо, снова чувствую, как щиплет, а после неожиданно толкает свой язык мне в рот, пихая его чуть ли не в самую глотку. Постанывает от удовольствия, даже руки его, обхватывающие меня поперек спины, дрожат, а я давлюсь и кашляю, но Он лишь на пару секунд отстраняется, слизывает проступившие слезы в уголках глаз и снова протискивается между губ и зубов. Сосет мой язык, вытаскивая его из рта, и теперь до меня доходит, что он передавал мне: мою же кровь. На мгновенье проскакивает мысль, что Он какой-то вампир, высасывающий кровь из людских ушей, и в такой щекотливой и непонятной ситуации эта мысль кажется отчаянной попыткой отвлечься от окружающего меня безумия. Зрение ко мне возвращается. Во все глаза пялюсь на Него: с сумасшедшими огоньками... Нет, пожарами в зрачках Он выглядит пугающе. Моя кровь на его губах и щеках картину не улучшают. – П... Питер, ты... ты псих, - сил ни на что не хватает, остается лишь безвольной куклой лежать на нём и ждать... Ждать худшего. Потому что чего-то даже отдаленно адекватного ждать от Питера не стоит, – Для чего... Всё это? По... кха! Почему? - с усилием интересуюсь: горло дерёт, а язык не ворочается. – Дорогой, ты уже пытался уйти от меня. Я больше не позволю им отнять тебя... Никогда... - слова, звучащие из его рта и на девяносто девять целых девяносто девять сотых похожие на бред, для меня показались билетиком в ад. Потому что кое-что я вспомнил. Несложно догадаться, что шуршание в кустах поздним вечером; что-то, промелькнувшее за окном на мгновенье; чувство, что кто-то следит – не случайны. Ещё легче додуматься, что все эти, казалось бы, совпадения - дело рук Питера. Последнее, что я помню – вечерняя прогулка с моим тайным бойфрендом. Тайным потому, что, как известно, общество не особо жалует нетрадиционные отношения... А также потому, что если моя сестра узнала, что останется без племянников, она бы... Расстроилась. Ближе к делу: я брёл с ним по сумеречной аллее, а позже мы остановились под фонарём и присели на лавку, чтобы отдохнуть. В такое время особенно много светлячков светит вечерами, и смотрится это сказочно и очень красиво... Мерцающие огоньки перед глазами были последним, что я увидел перед тем, как провалиться в долгий болезненный сон под крик моего парня. – Что... Что с ним? - задаю вопрос и морщусь, хотя заранее знаю, что Питер не ответит, но и от меня не отвянет. – С ним случилось то, что должно было случиться. Милый, тебя его судьба не должна интересовать, он не часть твоей жизни и не любит тебя так, как люблю я..! - сначала холодеет лицом, и в его глазах плещутся во́ды Северного Ледовитого океана, но потом смягчается и с чувством смотрит на меня, а я не знаю, что ответить. Я, вроде как, должен его ненавидеть. Я его и ненавижу. Но... Не так. И за то, что его не ненавижу в полную силу, слишком слабо, я погружу себя в пучину собственной злости. Я заставлю страдать не только его, но и себя. Потому что мы оба заслуживаем этого. Потому что всякому приятно, когда его любят: любят до безумия, до такого состояния, что готов убить, до невменяемости. И всякий хотел бы иметь себе поклонника, сходившего по нему с ума. И я совру, если скажу, что мне неприятно его внимание. И совре, если скажу, что приятно. Я хочу, чтобы он любил меня. Но не хочу. И дело не в том, как. А дело в том, что... – Дорогой. Посмотри на меня. Додумать не успеваю, лишь поднимаю взгляд на лицо Питера и смотрю на него сквозь пелену горячих слез непонимания самого себя, слез горечи и бессильной злости на свои противоречия. Я кажусь себе мерзким. Мне страшно. Я не кажусь, я и есть мерзкий и самый отвратительный человек, которых только свет видал. И мне всё ещё страшно. – Я не отпущу тебя. А если и отпущу, ты сам никуда не уйдешь, - смотрит на меня из-под опущенных ресниц, прохладно дышит мне на лицо и прислоняется своим лбом к моему, а после его взгляд устремляется к одиноко стекающим слезинкам, и он, высунув длинный язык, слизывает их, задевая кончиком мои заледенелые губы. На секунду отстраняется и падает спиной на что-то мягкое, - вероятно, кровать, - а я вслед за ним. Сбоку что-то шуршит, и когда я заторможенно поворачиваю голову на звук, молниеносно у меня во рту оказываются две сомнительные таблетки. Хотел спросить у Питера, сдерживая дрожь в голосе, для чего это, как уже спустя пару секунд ощущаю жар в нижней части тела, прокатывающийся с кончиков пальцев и собирающийся в тугой болючий комок внизу живота. Понимаю, что это. Слёз стыда от позора сдержать не выходит: снова всхлипываю, когда бережно перекладывает на постель, пахнущую чем-то свежим, всхлипываю ещё, когда, трепетно целуя все открытые уголки моего тела, принимается осторожно стягивать с меня немногочисленную одежду, опять всхлипываю, когда лежу, распластавшись перед ним голый, и смотрю, как раздевается он сам, не в силах ничего сделать. Я... Не хочу. Но тело хочет. И это худшее, что могло со мной произойти. Я не знаю, как буду жить дальше: Питер ведёт себя крайне внимательно - двигаясь внутри меня медленно, следит за тем, чтобы мне тоже было приятно, хотя удовольствие на моем лице сложно распознать, когда я плачу навзрыд, целует нежно и чувственно, лаская мой язык и рот, изучает мое тело, трогая его повсюду вездесущими руками... Я не знаю, как буду жить дальше. Зато знает Он. Питер.