Темное пламя

      Теперь мачту подпирают спинами трое из хрустальной команды. Они видны то ясно, то вновь зыбко, будто скрываясь за порывами ветра. Но их точно тут не было раньше. Думаю, это Бранн приказал на всякий случай. Он серьёзен и встревожен, он даже не отвечает тебе — ни на вопросы, ни на ругательства, ни на угрозы.       Неблагой не сводит глаз с темнеющего горизонта.       Наша лодка начинает раскачиваться и по ходу движения, и от борта к борту. И звенит все сильнее. Слитное ощущение звона и ударов проходит по телу от макушки до пяток, мачта за спиной только усиливает его, и да, не сказать, что это приятно, мой Дей.       Бум-м! Бум-м! Бум-м!       Волны ровные и длинные — во все море. Лодка ритмично переваливается по ним, скрипит, шуршит, оцарапывается, но пока выдерживает напор. Пару раз хлебнула волну бортом, теперь по палубе перекатываются и хрустят под ногами команды звонкие, острые кусочки моря.       У меня язык не поворачивается назвать их водой.       Волны уже не звенят и не скрежещут. Вся гамма звуков складывается в отчетливый мотив, который слышится опасным, в котором выстраивается своя мелодия. Они поют. Поют печально и ласково, словно призывают что-то. Или кого-то.       Мне не по себе, мой Дей, я не знаю, отчего их музыка кажется тебе приятной, я слышу в ней отзвук Трясины, здесь тоже есть своя опасность, она велика, велика и ужасна, как это море! Сосредоточься! Подбери уши!       С верхушки мачты обзор хороший, какое-то движение на границе зрения привлекает твои зоркие глаза, мой волк. Даже неблагой ещё не видит и не чует того, что уже открывается твоему взгляду. Далеко впереди море проседает, в нем появляется огромная воронка. Это плохо. Это совершенно точно плохо, мой Дей! Неблагой край не подчиняется фоморам, но оттого опасность, выныривающая перед нами, только больше: ни ты, ни я не знаем, с чем придется столкнуться. Эта странная воронка не всасывает, а выталкивает воду. Волны расходятся от края воронки чаще, кто-то поднимается оттуда. Огромная туша бьется по ту сторону моря или пульсирует огромное сердце, разгоняя морскую кровь?       — Вот зараза, — лицо неблагого не меняет выражения, зато тон чрезвычайно ворчливый и недовольный, — Берег все-таки появился. Не иначе, как только из-за тебя, молодого вкусного волка, — Бранн печально улыбается, желая подбодрить наперекор всему. А может, тоже сожрать примеривается?       Мне не нравится его вид и его голос, мой Дей!       Бранн с ловкостью кошки перебирается ближе по крохотной смотровой площадке, где едва хватает места сесть. Он вцепляется в веревки, нависает над тобой, каблуком упираясь в рейку невысокого и скорее формального ограждения. Он стремится заслонить от тебя горизонт, мой Дей! Кривая куртка, неправильная и несимметричная, вызывает желание разодрать её когтями на части совершенно ровные, и я не могу винить тебя в этом, мой волк: смотреть на этот хаос больнее с каждой секундой. То ли дело гармония поющих вод… В глазах темнеет, видно, от усталости.       — Дей! Смотри только на меня!       Ишь какой требовательный! Он дерзит нам, мой Дей! Не должно так обращаться к принцу Дома Волка!       Под бортом осмысленно скребется что-то живое. Но стоит перевести туда взгляд, всё пропадает. Острые волны, хрустальные брызги, оскаленные треугольные зубы.       Что?! Нет, там нет зубов, мой Дей, показалось. Это волнение состоит из певучих и хищных неблагих Волн. Над морем светит солнце, дробится и бликует, но над поверхностью будто плывет туман. Боковым зрением сейчас виднее. А что там вдали поднимается темное, откуда приходят Волны, не хочу даже смотреть.       — Дей. Дей. Дей. Смотри только на меня.       Мой волк! Бранна слышно отчетливо, хоть голос у него и противный, но он не расплывается и не прячется за чужими личинами. Только за своей. Ворона. Но я не к тому. Может, то, что тебе его голос кажется страшно мерзким, вот будто карканье вороны — это не взаправду? Мне нехорошо. Я слышу хриплый голос Бранна и чудесное пение Волн и не знаю, чему верить.       Темное, округлое медленно поднимается из глубин, продолжая пульсировать, оно растет и растет, а вода стекает по его гладким, дышащим бокам. Размеры пугают, этого просто не может быть в реальности, этого просто не может быть! Дыши реже, мой Дей, опасность повсюду, но бежать мы не в состоянии! А все из-за этих треклятых веревок!       Раздается треск. Рядом вздрагивает неблагой, он тоже слышит, но не оборачивается, не видит, тормошит нас зачем-то, неинтересный и неприятный ши! Вся поверхность нового, волшебного острова раскрывается от центра восемью лепестками, которые один за другим опускаются в воду. Там должен быть всплеск, хотя хрустальная гладь спокойна. Что происходит с жизнью вокруг? Мне пусто, мой Дей! Неблагой трясет тебя за рукав. Давай просто оскалимся; я могу обжечь его, хотя ты прав, зачем отвлекаться? Нас приковывает пугающее и манящее чудо.       Волны зовут и манят на берег — их берег! — нет, наш, наш! Там цветы и трава, там вечное лето, там Лили, живая и здоровая! Лили, моя девочка! И… о, старые боги, я знал, есть на свете истинно благословенный край! Там её мать! И твой отец! Они сердечно улыбаются нам, хотя не размыкают губ, ласково приглашают, но не зовут, верно, боятся оторвать от чего-то важного! Что может быть важнее семьи, мой Дей? Я тоже думаю, что ничего! Неблагому не понять нас!       Бранн продолжает говорить, и пелена возникает перед нами от его слов. Трясти головой не помогает, хотя рассмотреть берег можно, особенно если сильно захотеть.       Нет ничего прекраснее, чем это место, я согласен с тобой, мой Дей! Я никогда не видел настолько зеленой травы и ярких цветов! Кто бы мог подумать, что на той черной земле… Ох, трава подергивается рябью, что-то затмевает её или пытается прорваться изнутри, не разобрать! Это все ворона! Только очень жестокие ши могут не пускать нас туда. Неблагие! Надо, чтобы он отошел, пусть он отойдет, он слишком близко, он мешает, все вокруг мешает и держит, нам надо освободиться, у меня очень острые зубы, мой Дей, веревкам не устоять! Даже заговоренным веревкам!       Бранн что-то бормочет и бормочет своим некрасивым голосом, не давая видеть дорогих нам людей. Да отстань! Он исчезает на миг, но потом снова падает перед нами откуда-то сверху, мешает, мешает, мешает, все бы ему лезть!       Ай, как же больно!..       Мой Дей, какого фомора мы внизу, у неблагого куртка на спине продрана когтями, а обрывки веревок болтаются на той смотровой площадке?       Ой, мой Дей, какие мы необузданные.       — Вы очень странные, благие!       Бранн выдыхает это с облегчением, когда ты, мой Дей, приходишь в себя и смотришь на него осмысленными глазами.       — Как можно позабыть про разум, надеясь только на тело?..       Неблагой вздрагивает, как будто его тоже ткнули раскаленным железом, отнимает от твоего плеча все еще красный меч, легко бросает его на хрустальную палубу.       — Когда разум отсутствует, полагаться приходится на то, что еще присутствует!       Мой Дей, не оскорбляйся, он вовсе не хотел обидеть тебя — в глазах неблагого обеспокоенные феи.       — Главное, ты остался. И — ты помнишь! — разрешил сам.       Бранну физически больно за Дея, но, видимо, куда больнее, что он вынужден сам причинить страдания другому.       Волны скрипят недовольно, звенят отчаянно, но их манящий шепот смолкает.       Море уже не поет — оно кричит, словно кошка с прижатым хвостом. Нет в его сердце никаких ши, там создания с женскими телами и рыбьими хвостами! И лица их вовсе не доброжелательны. Они искажены злобой и голодом. И ползают они по темному дну, словно тюлени, машут руками призывно. Щелкают челюстями, больше не стесняясь своих мерзких улыбок! А зубы во рту не хуже чем у Трясины. Мелкие опасные твари, как сказал бы Бранн, ныряют в черную жижу.       Берег гудит оскорбленно. Никогда раньше не думал, что можно гудеть настолько злобно и оскорбленно, мой Дей. Кажется, тебя хотели съесть и тут. Черная, похожая на землю, хотя не являющаяся ей, масса смыкает лепестки, словно огромная злобная кувшинка, и медленно опускается вниз, под воду. Воронка на месте «кувшинки» быстро разглаживается, и вот уже солнце вновь играет желтыми бликами на поверхности. Волны звенят в последний раз, все стихает.       Бранн все еще удерживает тебя поперек груди, сначала волчьей, потом — обратно человечьей. Мы каким-то образом очутились на палубе, расставшись с крепкой хваткой веревок.       Я виноват, мой Дей.       — Там было так красиво, — шепчет Дей. — Мне казалось, нам нужно именно туда. Мне казалось, там все сокровища мира! Мне даже показалось, что там мои родители… и моя жена.       — Чернота Берега проникает в уши и глаза, благие бросаются в волны, — Бранн говорит глухо, тихо, немного в сторону от нас, как будто заклинание, — и погибают. Берег смерти не миновать. Он поднимается из глубин сам.       Это звучит одновременно обреченно и оправдательно, мой Дей, я тоже не люблю сладкоречивые реверансы. Мы виноваты, мы оба, не нужно вовсе никакое утешение!       — Отпусти! — из последних сил огрызается Дей.       — Нет! — Бранн возражает горячо, слишком серьезно, но меняет тон, чувствуя, похоже, твое настроение. — Ты такой пушистый! То есть теплый!       О, мой Дей, не удивляйся так, чего еще ожидать от неблагого, он просто хочет погреться.       — Шучу!       — Боюсь, слово «шутка» никогда не станет для меня прежним!       Мой волк способен оценить порыв неблагого и больше не сердится. Впрочем, на ногах тоже больше удержаться не способен.       Бранн осторожно опускает его на палубу, придерживая за плечи, усаживает около многострадальной мачты. Еще более осторожно кладет руку на плечо окончательно измученного волка, произносит одно непонятное слово — и под его рукой обгорелые лохмотья платья. И розовая кожа вместо ожога.       — А чего же раньше, — выдыхает мой Дей, едва приподнимая в удивлении брови, — ребра не вылечил?       — Я нанес тебе эту рану — в моем праве излечить ее, благой.       Бранн опять очень серьезен, серьезен и собран, кажется, в этом занятии он чувствует себя как рыба в вод… Ладно, неудачное сравнение, мой Дей, зачем сразу закатывать глаза!       — А ребра тебе повредила Трясина. К сожалению, она умерла, и я не мог попросить ее залечить твои трещины. Нет! — торопливо поднимает свободную руку Бранн. — Ничего больше не спрашивай о Темном Береге.       — Только одно, — смурнеет Дей. — Ты назвал его Берегом смерти…       Ворона торопится ответить на не прозвучавший вопрос.       — У него много названий — Темный Берег, Глаз моря, Земля Волн, Берег смерти.       Как будто моего Дея может волновать эта неблагая география, право слово! Лучше бы дослушал вопрос, торопыга!       — Это ведь не значит…       Дей, нет!       Но мой волк заканчивает упрямо — он всегда предпочитает знать пусть горькую, но правду.       — …что все, кого я видел там, умерли?       Бранн садится рядом, склоняет голову набок. Он взъерошен больше обычного и феи его печальны. Видно, как и я, уловил непривычную для моего волка слабость. Мне тоже страшно. Кажется, Дом, который мы оставили за спиной, не более реален, чем этот мираж.       — Мне нечем тебя порадовать, ибо мне неведомо, кто жив, а кто нет. Черный Берег показывает то, что особенно дорого, — подхваченным мечом отталкивает остро сверкающие кристаллы, ползущие к Дею, подальше. Снова внимательно смотрит на него: — Не думал я, что ты так быстро потеряешь надежду!       — Я ничего не собираюсь терять! — яростно хрипит волк, а глаза его привычно загораются желтым.       — Вот и хорошо, Дей!       Имя моего волка в устах неблагого наполнено силой. Ворона прикрывает глаза и упирается затылком в мачту, выглядя ужасно уставшим. Но его ушки чутко ловят окружающие звуки, он продолжает следить за осколками и за тобой.       — Вот и хорошо…       Потихоньку смеркается. Волны звенят уже привычно, без прежней злобы.       — Утром мы прибудем в Золотой Город, — негромко говорит Бранн, открывая глаза, опять яркие, с изумрудными феями.       Не вздрагивай, мой Дей. Это просто совпадение. Ах, это же я вздрогнул, прости-прости! Золотая Башня разрушена очень давно. Она была дивно красива, но дело не в этом, хотя, может, и в этом тоже. Она была высока и чиста — там пропадали низменные страсти, коим так подвержены ши. Она тянулась в небо, и тянула за собой…       Этот Черный Берег тоже вытянул из меня то, что было очень дорого когда-то. Вытянул, встряхнул, вывернул, и, скомкав, засунул обратно. Теперь все болит. Болит твое тело. И моя душа. Или наоборот. Он всколыхнул то, что дорого нам обоим.       Мне хоть немного нужно побыть одному. Я умолкаю, мой Дей. Я расскажу как-нибудь про Золотую Башню и мою королеву. Потом. Прости. Слишком больно. Слишком свежо…       Благой и неблагой не спят. Опираются спинами на мачту и смотрят на слабо светящуюся воду. Хрустальное голубое марево отражает блики теперь не поверхностью, а глубиной, мы плывем в лазурном свете, лодка просвечивает тоже, тени падают на лица сидящих ши самым странным образом, вспархивают и снова опускаются от каждого движения.       — Дей, — голос неблагого нарушает тишину, но больше не кажется каркающим. Ну, сверх обычного. — Я так понял, ты рос без матери?       — Она умерла через несколько лет после рождения Гвенн, — мой волк еще без сил, но имя сестры возвращает часть твердой памяти о доме, и Дей продолжает: — Упала с башни. Что до отца…       О, мой Дей, я тоже не хочу думать, что тот разговор был последним. Помедлив, волк договаривает:       — Я видел очень нехороший сон.       — Я сожалею, — Бранн прикладывает левую руку к груди и склоняет голову. Те же самые слова, которые произнес бы всякий благой, в устах неблагого звучат… Да, мой Дей, они просто звучат искренне, это не форма, это суть.       Лазурный свет и необыкновенный день, наполненный переживаниями, настраивают моего волка на разговор.       — Можно тебя спросить о личном? Бранн, раз братья твои — короли, то… — мой Дей переводит дух, все равно собираясь с силами, косится на неблагого, который теперь кажется старше, чем при свете солнца, — где ваши родители?       — А можно, я не буду отвечать? — но Бранн, не выдерживая суровую паузу, шевелит ушками. — Нет, тут нет секрета, — поводит плечом, склоняя к нему голову. — И есть. Они покинули нас.       Неблагой смотрит на тебя, мой Дей, но не видит, почти позабытое спокойное выражение (с тобой обо всяком спокойствии забудешь, мой волк!) появляется на лице, опуская уголки длинных губ, сощуривая веки, зато задирая нос.       — Не смогли выдержать появления еще одного неправильного ребенка.       — Еще одного? Ну да, близнецы, да продлится вечно их неблагое правление, те еще уроды!       Пренебрежительный жест рукой заставляет Бранна улыбнуться.       — Я не про сестру, — так же спокойно, как обычно, поясняет он. И еще больше все запутывает. Дей непонимающе хмурится.       — Ты же третий! Третий принц!       — И четвертый ребенок в семье. Я родился уродом, больше похожим на птицу.       Длинный нос опять задирается вверх, Бранн тоже не любит жалости к себе. Но смотрит на тебя и вновь смягчается до обычного своего настроения, объясняет:       — Принцессы не в счет, королевское правило всех домов.       Моему волку требуется время прийти в себя, он недоверчиво хмурится, трясет головой, не замечая настороженного взгляда вороны. Смотрит на неблагого и уточняет, не веря:       — Линнэт старше тебя?!       — Ненамного, — острое ухо дергается.       — Но ведь… — мой волк задыхается, не находя слов, поднимает руки. Не сказать, что со своей сестрой у него все гладко, но эти мелочи меркнут перед бедой неблагого. Мой волк ахает: — Бранн, Бранн! Она же ребенок!       — Она не захотела быть взрослой, — ворона больше даже не пытается обороняться, даже от себя. Особенно от себя. — Это моя вина.       Бранн сползает по мачте вниз, кажется, в попытке убежать от яркого лазурного света. Прячется в тень, которую создает себе сам. Дей молчит, пытаясь осознать метаморфозы возраста неблагих.       — Ей скоро в четырехсотый раз исполнится двенадцать, — по голосу неблагого и не скажешь, что речь о его сестре, а лицо он спрячет в сумраке.       — Но, Бранн, может, можно что-то сделать?       Неприкрытая надежда и волнение в твоем голосе, мой волк, кажется, режут Бранна хуже ножа, съедают быстрее Трясины, а еще — ломают какую-то преграду.       — Ты думаешь, — Бранн вскидывается одним движением, лазурный свет отражается в изумрудных глазах, феи страдают, — я не пробовал? Зануды… — прикрывает глаза, обрывает сам себя. — Братья скрывали от нее саму возможность зрения! Да мы все трое любим ее без меры! — кончики ушей опять подрагивают, но это вовсе не весело, да, мой Дей. — Я надеялся: когда расскажу ей о мире, свете, она…       Бранн подносит руки к груди, словно оберегая ладонями что-то хрупкое и воздушное. Наш неблагой страдает сильно и неприкрыто. Опускает руки и договаривает:       — Захочет видеть! Тогда бы я помог ей. Я летал с ней, пытаясь показать мир. Воздух ведь такой разный. Шёлковый — над гладью моря, терпкий и теплый — над бором, в котором купается солнце! И какой вязкий и сладкий он над цветущей сиренью! А они не видят и не слышат очевидного. Её право, ее свобода! Может, она… — вороний голос затихает, безнадежно повторяя единственное возможное оправдание, — просто не понимает, что в клетке! И лишь поэтому не хочет из нее выбраться! Какая же это свобода?       Глаза Бранна вновь обращаются к моему волку. Вопрос, который из раза в раз задавал он исключительно себе, вероятно, впервые переадресуется кому-то живому и сочувствующему.       — Бранн…       Да, мой Дей. Я тоже не мог не представить себе Гвенн, обрекшую себя на вечную тьму. Или Алиенну.       — Мне очень жаль, Бранн.       Неблагой, не любящий прикосновений, кладет свою ладонь на руку волка, опустившуюся на его плечо.       Мой Дей, да. Он очень долго ни с кем не говорил. Ни о чем, а уж о сестре — тем более.       — Я решил, что моя свобода в том, чтобы рассказать ей. Она не услышала меня! И захотела… — Бранн прерывисто вздыхает. Усмиряет себя и произносит спокойно. — Захотела не взрослеть. Я не мог ей отказать, ведь из-за меня она потеряла так много, а не приобрела ничего! Потом, где-то одну людскую жизнь, я пытался, всеми силами пытался что-то придумать, я просто жил в нашей библиотеке и узнал многое. У меня оказалась неплохая магическая сила…       Я знал, мой Дей, наш неблагой весьма непрост! Хотя сам он этого не признает.       — Да что толку, если Линнэт просто не хочет видеть!       — Так это она! — догадывается Дей. — Это Линнэт подарила тебе сережку?       Видно, Бранна Черный берег тоже задел, пусть краем. Но — задел. Он передергивает плечами, не отрицая и не соглашаясь. Впрочем, Дею и не нужно его согласие.       — Ты не спрашивал друидов?       — Друидам к нам вход воспрещен. Да что могут эти твари! — Бранн морщится пренебрежительно.       — Ты не особо хорошего мнения и о них, да, Бранн? — волк требовательно сжимает руку на плече, ему необходим этот ответ. Этот — точно необходим.       — Кому они помогли по-настоящему? — ворона сощуривается, в глазах его чувства уступают место холодному разуму. — Они используют всех для своих целей. Замучаешься просить. А уж если неблагая не хочет сама… — сокрушенно качает головой.       Дей насторожен: а как же принцесса Солнца? Я, признаться, ошарашен не меньше. Никогда особо хорошо не думал о друидах. Но и особо плохо — тоже.       — Они помогают — но никогда просто так. Демоны морских вод, фоморы, больше похожи на нас, ши, чем друиды. Их любимое дерево — омела. В нем они видят смысл жизни и его соотносят с собой. Друиды так же высоко сидят над всеми ши, как омела над дубом. А что такое омела, ты не думал?       — Вроде бы из нее готовят лечебный отвар? — мой волк изрядно озадачен, его всегда устраивало, что растения, деревья и трава не его мир.       — Вроде бы! — не удержавшись, поддразнивает Бранн. — Много из чего готовят отвар. Омела — паразит. Она питается соками дуба, и тот погибает в итоге.       Бранн смотрит на непривычно притихшего Дея и договаривает:       — Не думаю, что друиды обманут тебя. Не в их это правилах. Но когда вернешься домой — а ты обязательно вернешься! — будь настороже.