Вода смоет эту кровь, а твои руки успокоят меня (Water Will Wash This Blood Away, And Your Arms Will Comfort Me)

      Артюр Рембо был убежден, что его работа станет для него смертью. Он знал, что работа шпиона утомительна, но чем дольше он оставался на своем посту, тем больше и больше росли его страдания.       Конечно, Рембо никогда не наслаждался своей работой. Даже когда он был простым рабочим низшего ранга, он не чувствовал ничего, кроме высасывающей душу пустоты, которую создавала любая бессмысленная работа. Заметьте, это не было адом, вызывающий страдания, но уж точно не доставляло удовольствия.       Повышение до шпиона высокого уровня превратило эту работу в бурю ненависти к себе. Но, конечно же, он остался, потому что для него работа была бременем, которое он был вынужден нести. Служить было его работой, его долгом как обладателя способностей Франции. Он любил свой народ, и если ценой его верности было собственное здравомыслие, он был более чем готов сойти с ума.       Таким образом, на протяжении многих лет он кропотливо вычищал каждую крупицу своего благополучия из грудной клетки, оставляя себя пустым и дрожащим.       Он пожертвовал всем ради своего народа, своего имени, своей жизни; какую ещё частичку своей души он должен отдать ради свободы своей страны?       Кроме того, его страдание было чисто его собственным сотворением — рожденным из этого нелепого клочка сочувствия, который оставался глубоко в его груди, охраняемый шипами, которые кровоточили каждый раз, когда одна из его целей утыкалась ему в сердце.       Не часто цель могла по-настоящему глубоко пронзить его, но были времена, когда он возвращался со своих миссий с руками, которые не могли перестать трястись, а короткие крики его жертв снова и снова звучали в его голове. Это случалось только тогда, когда всего становилось слишком много — когда жизни, которые он забирал, танцевали слишком глубоко в его тенях и отягощали его шаги до такой степени, что он не мог воспринимать себя как нечто большее, чем машину для убийств.       Эти дни часто приводят к худшим из всех его предательских мыслей — его мыслях о том, чтобы полностью покинуть правительство и начать что-то новое, за пределами Франции, где его больше не будут преследовать призраки людей, которых он убил во имя его страны.       Рембо быстро отгонял эту мысль, напоминая себе, что он предпочел не эту жизнь в маленьком коттедже, расположенном на окраине Парижа. Но он выбрал свою нацию вместо себя, как он часто делал, и ему пришлось жить с этим решением.       Он взял за правило помнить имена всех своих жертв и запоминать, как они выглядели, прежде чем убить их — потребовалось много времени, чтобы примириться с их призраками, преследующими его, но он смирился с этим.       Многие его коллеги говорили ему, что его методы убийства были на грани мазохизма, а каждый начальник читал ему лекции о том, насколько проще было бы, если бы он оставил свое сознание так же, как он оставил свое старое имя и старую семью. Позади.       Он знал, что они были правы: всё, вероятно, было бы легче, если бы он позволил себе увлечься азартом убийства; если бы он позволил себе насладиться ощущением крови жертвы, стекающей с его пальцев и скапливающейся у его ног. Но была какая-то скрытая часть Рембо, которая просто не позволяла ему наслаждаться жестокостью, которую он разыгрывал, жестокостью, которую он был вынужден разыграть. Какой-то маленький клочок его души, что цеплялся за последние частички его человечности так же, как облака цепляются за последние угасающие огни заходящего солнца.       Он, конечно, хорошо это скрывал. Страдание, изводившее его, отодвинулось на второй план, танцуя на границах его разума только для того, чтобы выйти на поверхность, когда оно нахлынет так сильно, что затопит подсознание Рембо. Репрессивная стена, которая была взломана лишь малейшими вещами, потому что поток безумия стал слишком большим.       Он часто задавался вопросом, откуда взялось его постоянное состояние холода, задавался вопросом, не было ли ощущение мороза, которое всегда цеплялось за каждый дюйм его кожи, от его постоянной неспособности избавиться от своей «слабости».       На самом деле, так оно и было, не так ли? Неспособность смириться с тем, что он ничего не может сделать, чтобы избавиться от крови на своих руках, что, как бы он ни скрёб их, красное пятно не могло быть удалено. Вот почему он носил перчатки на своих миссиях — чтобы убедиться, что на его руки не попала физическая кровь. Он не мог этого вынести — он знал, что не сможет.       Но сегодня он забыл о них.       Это действительно было причиной его нынешнего затруднительного положения, простой провал его собственной памяти этим утром. Он попытался сосредоточиться на том, как Верлен зовет его и требует, чтобы он поторопился. Но его память снова подвела его, и всё, на чём он мог сосредоточиться, это тёплая кровь, которая медленно остывает на его замерзших руках.       Его пальто и другая верхняя одежда уже давно были сброшены на кушетку, и Рембо остался стоять посреди маленькой комнаты в одной лишь белой рубашке и брюках с высокой талией. Он сильно дрожал, изо всех сил пытаясь подавить отвратительный водоворот беспокойства, собирающийся в его животе, изо всех сил пытаясь игнорировать чувство, которое медленно подползало к его горлу, сжигая его изнутри.       Он едва мог сосредоточиться, глядя на свои руки с выражением чистого ужаса и замешательства, поэтому он не сразу заметил, когда Верлен вошёл в комнату. Когда он постепенно осознал присутствие другого, он поднял голову, прочистил горло, но не заговорил.       Недавно назначенный правительственный убийца стоял, прислонившись к дверному косяку, ведущему на кухню, нахмурив брови и обеспокоенно глядя на своего напарника. Он тоже хранил молчание, словно полностью обдумывая происходящее перед ним. — В этом есть смысл — он никогда не видел меня таким, не так ли? — прошептала умеренно рациональная часть разума Рембо, медленно откладывая эту информацию, чтобы он мог разобраться с ней, когда он больше не будет бороться с бурей криков и воплей, звенящих в его ушах, и с ментальным крахом стен, которые он так тщательно возводил все эти годы.       Возможно, это было бы хорошо, возможно, если бы Верлен увидел, что на самом деле означает быть человеком, это помогло бы ему понять, почему Рембо так настаивал на подтверждении человечности «эксперимента»… возможно, он наконец увидит, каким ужасным человеком он был на самом деле.

***

      Миссия не удалась — по крайней мере, для Верлена.       Конечно, в отчете, который он и Рембо должны были представить вышестоящим чиновникам, миссия прошла превосходно, но убийство было более грязным, чем обычно. «Жертва», как Рембо упорно называл свои цели, набрасывалась. К счастью, это не закончилось никакими травмами, но его отбросило к стене, и он так и не смог убить цель.       Его «способность» не была для него чем-то новым, она была с ним с того момента, как он был создан в той лаборатории в сельской Франции, но использовать ее по команде он всё-ещё учился.       Конечно, с помощью Рембо. Вот почему Рембо был его напарником — потому что Рембо мог лучше всего научить Верлена, как использовать свои способности, и в то же время суметь позаботиться о нём. В то же время ему удаётся заставить его чувствовать себя комфортно и безопасно.       Это было новое чувство, которое Верлен всё-ещё исследовал и, честно говоря, не был готов раскрыть полностью.       Вздохнув, Верлен развернулся и бросил своё пальто и перчатки на один из стульев в кухне, проведя рукой по лицу. Эта миссия утомила его и он был готов принять душ и просто лечь спать — выдержать ещё одну ночь без сновидений, прежде чем снова проснуться завтра и подготовиться к следующему дню.       Повернувшись на каблуках, он вернулся в гостиную, чтобы спросить Рембо, может ли он сначала принять душ, и остановился в дверях с выражением замешательства на лице.       Посреди комнаты Рембо стоял, дрожа, глядя на свои руки с выражением боли на лице. Он выглядел бледнее обычного, как будто вот-вот потеряет сознание. Верлен не был точно уверен, что делать или что происходит, поэтому он просто молча смотрел несколько мгновений.       Когда Рембо наконец поднял голову, Верлен откашлялся: — Артур? Всё в порядке? — его голос был мягким, медленным, и он произносил каждое слово в надежде, что оно не напугает его дрожащего партнера.       Рембо уставился на него пустым взглядом, прежде чем поднять обе трясущиеся руки и протянуть их Верлену. Он тупо пробормотал: — Кровь… кровь не уходит… — А, ну, ты можешь просто пойти смыть её… — медленно промычал Верлен. — Или ты можешь принять душ — ты весь в крови, — сначала он хотел принять его, но Рембо, очевидно, должен был сделать это первым. — Весь? — тихо спросил Рембо, закусив губу, прежде чем сжать и разжать руки. Тряска медленно усиливалась, и он снова обратил внимание на свои руки, быстро моргая. Его дыхание постепенно становилось всё более и более быстрым и неконтролируемым, и он начал выглядеть так, будто задыхается. — Н-нет… нет, нет, нет… это…       Глаза Верлена расширились, прежде чем он быстро оттолкнулся от стены и встал перед Рембо. — Эй… Эй, Артур, тебе нужно дышать…       Все тело Рембо дрожало, когда он смотрел на свои руки, изо всех сил пытаясь все обдумать. — Там… не должно быть крови — я был осторожен… — Это был несчастный случай, — мягко успокаивал Верлен, нерешительно поднося обе руки к плечам Рембо, пытаясь успокоить дрожащего человека. — Была небольшая потасовка, помнишь?       Рембо поднял голову, чтобы ещё раз взглянуть на Верлена, отрывисто кивнув. — Д-да?       Это больше походило на вопрос, чем на ответ, и Верлен был в растерянности. Он не привык играть роль утешителя, чаще всего получая утешение. А комфорт всегда обеспечивал Рембо. Столкнувшись с этой ситуацией, Верлен действительно понятия не имел, что делать. Было больно, что он не знал какие шаги он должен предпринять, чтобы успокоить своего напарника и… что ж, возможно, слово «друг» было более правильным словом, чтобы описать, кем для него был Артюр Рембо.       Но сейчас не время было думать о таких вещах, не тогда, когда Рембо трясся почти так же сильно, как котенок, попавший под дождь.       Верлен вспомнил мягкость, с которой Рембо обращался с ним раньше, и знал, что он должен хотя бы попытаться утешить французского шпиона-убийцу. В конце концов, это лучше, чем ничего, особенно сейчас.       Он откашлялся и медленно сжал плечи Рембо. — Всё в порядке — я обещаю, что с тобой всё будет в порядке, — твердо сказал Верлен, медленно заключая Рембо в крепкие объятия. Он надеялся, что это поможет Рембо почувствовать себя в большей безопасности, чем ранее. К счастью, казалось, что давление, исходившее от объятий, действительно помогало.       Верлен не был уверен, как долго они длились, но всё это время он шептал успокаивающие слова, нежно проводя рукой по спине Рембо, чтобы успокоить его.       Постепенно дрожь Рембо утихла и его дыхание стабилизировалось. Несколько мгновений спустя он осторожно отстранился от Верлена, его обычная маска безразличия снова нарисовалась на его лице. — Спасибо, это было довольно неподобающе с моей стороны, — пробормотал он, склонив голову перед Верленом. — Извини… — Тебе нужно принять душ, — Верлен прервал его прежде, чем Рембо успел полностью извиниться. Ему не нравилась мысль о том, что Рембо извиняется за вещи, в которых он не нуждается. — Пардон? — Рембо фыркнул, его руки всё-ещё немного дрожали. Он всё-ещё не был полностью сосредоточен и не мог ясно говорить. — Кровь… — тихо пробормотал Верлен, сжимая и разжимая руки. — И на твоей рубашке. Тебе нужно принять душ. — Ах, да, я… ​​— пробормотал он, спотыкаясь на словах. — Я полагаю, что должен… но я… — Я принесу тебе сменную одежду, — твёрдо сказал Верлен. — Пожалуйста, не спорь со мной по этому поводу.       Рембо выглядел нерешительным, но медленно кивнул, прочищая горло: — Хорошо.       Верлен улыбнулся и кивнул. Он надеялся, что ему удалось хоть немного успокоить Рембо.

***

      Верлен вышел из комнаты, а Рембо провёл добрых пять минут, просто глядя на дверной проём своей комнаты, обдумывая всё, что только что произошло.       В конце концов, ему удалось пройти в ванную, включить горячую воду в душе и смочить пальцы. Его обычный холодный озноб усиливался. Когда пар начал наполнять ванную, он почувствовал, как он прижимается к его коже, немного согревая его. Однако, несмотря на высокую температуру пара, в его костях по-прежнему оставался холод.       Надеюсь, вода согреет его.       Однако, прежде чем он успел снять свою белую рубашку, чтобы приготовиться к душу, его глаза уловили пятна крови на ней и замерли. Пятна представляли собой тёмные красные узоры на бледно-белом льняном полотне, словно маки, цветущие на снегу французской зимой.       Это было странное, болезненно тошнотворное зрелище — нечто чуждое. Что-то, что Рембо нужно было немедленно убрать.       Испугавшийся от крови на рубашке, которая, казалось, становилась всё больше, чем дольше он смотрел на нее, Рембо шагнул в обжигающе горячую воду, раскинув руки. Вода обожгла его кожу, приобретая нежно-розовый оттенок, когда собиралась в его руках. Она разлилась по сторонам, розовый водопад упал на плитку, прежде чем его засосало в канализацию и он исчез навсегда.       Зрелище должно было успокаивать, но Рембо становилось всё хуже и хуже, когда он смотрел на свои руки.       Он никогда раньше не боялся крови, но повышенное количество адреналина в его организме сводило на нет все нормальные реакции.       Он крепко зажмурил глаза, позволив горячей воде смыть кровь и воспоминания. Он чувствовал, как под веками собираются слёзы, и хрипло вздохнул, пытаясь их прогнать.       Это было больше похоже на сдавленный всхлип.       Внезапно сильные руки обвились вокруг Рембо, удерживая его в теплых объятиях, полных комфорта и нежности. Было странно чувствовать себя окутанным таким теплом, и он не мог не напрячься. Однако, он осознал присутствие Верлена и изо всех сил пытался заставить свой разум остановиться и успокоиться.       Постепенно ему удалось отрегулировать дыхание, и он начал дышать ровно.       Затем Рембо нерешительно открыл глаза, повернув голову назад, чтобы посмотреть прямо на Верлена, который крепко держал в руках низкорослого мужчину. Его зрение всё-ещё было расплывчатым из-за ещё не пролившихся слёз, и он не мог издать ничего, кроме тихого всхлипа.       На это Верлен только усилил хватку. — Закрой глаза, Артур. Закрой глаза и выплачься, — нежно прошептал он на ухо Рембо. — Не волнуйся, я рядом.       Потребовалось ещё несколько мгновений, чтобы Рембо медленно расслабил мышцы и откинулся назад на Верлена, когда его колени начали трястись. Верлен спокойно встретил его на полпути и оказал поддержку, в которой нуждался Рембо.       Повернув голову к воде, Рембо медленно позволил слезам капать из глаз, соль смешивалась с обжигающей водой душа.       Это было огромное облегчение, наконец, плакать в объятиях кого-то другого. Ему действительно казалось, что Верлен держал его вместе, когда ему было тяжело, и Рембо не мог быть не благодарен за это.       Ещё больше тихих рыданий сорвались с его губ, когда Верлен медленно прижался носом к изгибу шеи Рембо, своим собственным безмолвным способом успокоить плачущего человека.       Это объятие и утешение длились до тех пор, пока не смылась вся кровь; пока Рембо полностью не взял себя в руки и не выплеснул всю печаль, которой он позволил зародиться в своем уме.       И даже после этого, в их общей постели в маленькой комнате, Верлен держал Рембо — словно боялся, что тот сломается, если отпустит его.       Медленно погружаясь в сон, Рембо прижался головой к груди Верлена, прижимаясь к более высокому мужчине в поисках утешения и тепла. Его глаза медленно закрылись, когда его потянуло в сон.       Низким, хриплым голосом Рембо пробормотал: — Спасибо.       Несколько мгновений спустя, голосом настолько тихим, что Рембо был почти уверен, что ему это показалось, Верлен прошептал: — Всегда пожалуйста, Артур.       Со слабой улыбкой на лице Рембо позволил сну полностью поглотить его разум.