musa mea
15 июня 2023 г. в 12:39
Примечания:
данный драббл может получить полноценную развертку в том случае, если я увижу какую-то заинтересованность в нем. а пока что буду рад любой отдаче ;)
звонкая тишина лишь отзывалась в ушах смотрящего, медленно парящего в, буквальном того смысле, пустоте. перед хрусталиками глаз было все и одновременно ничего, замысел автора этого беспорядка был совершенно не ясен путнику в поцарапанных очках и измятом жизнью пальто. хотя, если подумать, мужчина был не на уровень выше этого предмета гардероба, ибо дешевую ткань можно было привести каким-нибудь образом в порядок, а кожу на лице похожими способами никак не исправить, если только не начинать с лоботомии.
осязание, обоняние, слух - все, что могло бы помочь в этой, глупейшей для представителя бытия, небытийной реальности, никак не могло снизойти. однако, кажется, спустя пару недель, а может месяцев, лет или же столетий, стенфорд смог услышать что-то. это могло ему показаться, но его чувствительные к тишине уши никогда бы не забыли эту мелодию - этот легкий, и в то же время задумчиво-крадущийся мотив, готовый в любой момент снять с него скальп. да... это точно он. и его любимая соната к 309 моцарта. столько минуло лет в его голове из-за глупых шуточек, полюбившихся треугольнику с цилиндром, но он все также помнит каждую ноту, каждое движение пальцев и каждый раз чуть приоткрытый глаз, смотрящий на отражение мужчины в лакированном дереве рояля. в моменты, когда шатен рассматривал его спину, каждую плитку на ней, каждый угол и градус, рассчитывая количество углов, ища подвох в этих идеальных пропорциях, и каждый, каждый, каждый чертов раз судорожно вбирая воздух, как дело доходило до кульминации, как тот наращивал своевольно темп, как плевал на записи автора, поджигая синем пламенем, и переходя все выше и выше, пока все не разгоралось огнем, испепеляющим, искренним. таким огнём, который мог быть только в сердце у самого искреннего перед ненавистью ко всему демона, сжигающего его одним взглядом. ох, как же ему было плевать на громоздкий инструмент, летел он вечную пропасть, откуда никогда никто не возвращался, как же быстро пустота принимала его шаги, словно превращалась в самый гладкий и роскошный мрамор, и как же учёный глубоко вздыхал, прежде чем забыть навсегда как дышать. мужчину вжимали в кожаный диван, со всем напором, царапины на предмете оставались в местах его острых ногтей, так стремящихся вырезать на шее, плечах, каждом клочке этой заумной плоти, древние знаки, чтобы тот и не подумал заикнуться о предательстве, о той гадкой мерзости, полюбившейся жалким смертным вне зависимости от их восприятия, амбиций, принципов и объема мозгов.
- ох, сатана, стенфорд, ты так невыносим! какой же ты жалкий! смерть твоего брата не означает, что мы должны останавливаться! на земле полно мелких муравьев, какого черта ты горюешь из-за одного из них - умершего под шинами грузовика? давай же, эй! миллиарды лет нам с тобой существовать в этом бескрайнем океане знаний, власти и абсолютного хаоса. давай, подними глаза, покажи мне огонь в глазах сумашедшего ученого, искреннего, который я так обожаю, давай!
лицо собеседника исказилось лишь кривой улыбкой, в перемешку со слезой, который в тот ту же секунду вытер, сняв очки и устремившись взглядом вплотную в глаз древнего демона, ставшему ему выше жизни, бога, всего этого чертового мира. он поклялся себе не быть жалким, быть просто собой. ведь... если подумать, он всегда был морально один, всегда был на ступень выше всех путников на пути к самопознанию, заверявших в своей уникальности, на деле лишь являвшимися молочным улуном, но никогда - чаем с молоком. семья, друзья, коллеги - что это для общества? и что это для него? владел ли он хоть чем-то из этого? большинство вещей принималось как должное, ибо это была основа выживания, потому, казалось, мозг давно отрофировался в местах, отвечающих за чувства, присущих обычным людям. он был всегда один. одинокий гений, стоит на пьедестале. внизу - бесконечные пустые каменные ступени, сверху - перистые облака поверх свездного небосклона, и, кажется, пути нет. но. появился гравити фолз, его загадки, которые заставили, запылившийся от времени мозг, работать: шестеренки разрабатывали теорию за теорией. есть ли на свете еще более загадочное место?! он чувствовал себя не чужим, вот его мир! его реальность, где он может улыбнуться и сказать: "я дома, я вернулся". снять ботинки, измазанные в мокрой траве и грязи, пальто, покрытое ветками, помятое, но такое родное. сесть в кресло, откинуться на спинку и вдохнуть свежий прохладный запах, смешанный с дубовыми бревнами и поздним весенним дождем. прикрыть глаза и не вспоминать о реальности, навешанной ему обществом. ему абсолютно плевать. он нашел свое место. стенфорд пайнс теперь может сказать, что он жив.
позже была обнаружена сырая пещера, такая же загадочная, такая же родная. шершавые пальцы, измазанные в чернилах и грязи, прощупывали каждый знак на каменистой стене. было что-то в этом умиротворенное и одновременно заставляющее нарастать аритмию в, переполненном страсти и крови, сердце. прочтение заклинания. дорога домой. инструменты в углу. сумка на столе. но вот снова сама судьба ему шепчет - шагай вперед, сядь за стол и сыграй партейку в шахматы, проникнись этим прищуренным взглядом, проникающим в каждый затемненный уголок твоего разума, и вдохни аромат чая, после которого ты забудешь дорогу домой. ребенок забыл о дорогих родителях, хлебные крошки растащили голуби и остался он с конфетной ведьмой, которая очаровала его куда сильнее, чем конфеты, сыпавшиеся с потолка, полосатых стен и даже картин, навеянных эпохой королевы виктории. нет пути назад, да и кто бы стал искать? явно не он. шаг вперед. скрип стула. глоток обжигающего горло чая. и, как не печально, звук павшего, от руки пешки, короля. спустя секунду недоумения самый искренний смех в его жизни. спустя две секунды - не менее живая улыбка. а позже рукопожатие, такое... теплое, нежно обволакивающее каждую пору на коже, и, как ученый мог бы поспорить, каждый периметр его взора и мысли. в хрусталиках глаз отражался лишь он - его муза, новый смысл среди возродившихся крупинок больного сердца. этой улыбки не удостаивался никто и никогда, никакой человек на этой прогнившей планете и близко не встанет рядом с этим произведением искусства, облаченного в облик искусителя сердца, ума. такая привлекательная ложь могла бы легко одурманить любого, но не стенфорда пайнса. он был уверен. это то, что называется судьбой. так было решено им же.
бессоные ночи, все быстрее бьющиеся сердце от, возможно, уже 7 кружки кофе. сама посуда представляла из себя подобие древнего дерева, по кольцам которого можно было понять возраст растения. кашель, хрипота. стенфорд вечно мерз - третяя пара носков не спасала, а демон вечно пропадал во снах других людей ради сбора сил, из-за чего уже шатен с редкими седыми прядками, лишь вздыхая очередной раз и потирая ладони, забивался в углу лаборатории на диванчике под поношенным пледом с узором каких-то оленей. хотя со слов билла они больше походили на минотавров. откуда у минотавра такие рога стенфорд не успел спросить из-за хрипоты в тот особо зимний вечер. как жаль. а тот также быстро ушел. так и в этот раз. портал стоит еще не собранный, а работа не движется. мозг работает лишь за счет переизбытка кофеина, но и скоро он окажет лишь отрицательный эфффект. ему это известно. даже так, одинокий в данный момент изобретатель, не оставляет попыток начертить будущую деталь в дневнике, украшенным шестипалой ладонью - золотым авторским почерком. все же, это единственное, на что прогрессивный мозг годится - созидать и создавать. с каждым, отвратительно режущим слух, скрипом карандаша о бумагу, стенфорду все больше хочется кинуть это проклятое занятие в сторону и согреться. но не способен. он должен продолжать. организм так не считает и происходит аварийное отключение питания. далее лишь темнота перед глазами.
и вот снова он. сидит напротив, смешивает разные души между собой, наслаждается их криками и огониями, а потом нежно улыбается в оскале. только спустя минуту или две удостаивая пайнса своим бесценным вниманием. просто смотрит в глаза. не отходит, не делает лишних движений, просто смотрит, очерчивая зрачком каждый спектр радужки самого гениального ума на всей планете. протяжный вздох и тихий, почти неразличимый, металлический смешок. а позже - нежные длинные пальцы, облаченные в темные перчатки, проводящие по внутренней стороне ладони уже спойного и уповающего взглядом его господа, пусть даже если он и являлся самим иудой. протяжный вздох и блеск в зрачках, с приподнятыми губами. невольные движения ладонью навстречу ритмичным, то и делом меняющимся, касаниям. тихий шик демона, неизвестно от чего: от недовольства собой, ситуацией или же самим мужчиной. но самое загадочное и злобное существо во всей галактике тут же позволяет себе отпрясть от чужой кисти и резко разорвать перчатку зубами, местами даже задев собственную, мертвенно бледную, кожу, возвращаясь в исходное положение, теперь напирая и большим пальцем, останавливая его на середине ладони, когда другие пальцы, не замечая многочисленные царапины, микроскопические чернила, исследовали каждую выпирающую венку на руке, каждый закоулок нежно-голубой сути, разливающейся его серым и таким же огненно-синим сердцем. ах, если бы он зажал бы одну, или же хотя бы ту, ведущую к безымянному пальцу, как это прекрасно... взгляд художника науки не возвращался ни на секунду к собственной конечности, доверие ученого было абсолютно как небо над головой. его интересовал лишь взгляд музы. истины горящего глаза, мимики на лице и редкой ухмылки, которая заставляла покрываться мурашками, что не могло уйти от его взора. редкие капли крови, скреплявшие их чувства и души, если бы оба их имели, давно заполонили руки. в тишине, где не было место ничему, кроме них самих, возможно кто-то мог бы услышать сопение в перемешку с рычанием, издававшимся долю секунды, но так резко отдавшимся в мозгу. остатки крови были уже на языке билла, и, менее частично, на уголке его губы. после изобирательного ритуала, который мог провести, стенфорд уверен в этом, только великий демон разума, ученый привстал из-за стола и, обойдя его резким шагом, не виданным до этого момента, наклонился к безмолвному собеседнику, прижав его плечо к спинке, и медленно провел языком по остатку крови с уголка губ вида его произведения искусства, которым, по его возросшему, благодаря дурному влиянию единственного друга, самомнению, мог наслаждаться только он. и снова этот вздох. тяжелый. почти каменный. и в какой-то мере настолько легкий, словно первый снег. хах, о чем это он? ах, да...
- могу ли я послушать еще раз твое исполнение моцарта, musa mea?
металл разрезающий темноту и утвердительный кивок встающей фигуры во фраке, ведущей его за собой без каких-либо усилий. они оба знают, что стенфорд пайнс всегда найдет путь к своей музе. к своей мечте в кровавом облике, слепленной из горестей, печалей и оленьих зубов - его истинное вдохновение, за которое он готов заплатить любую цену.