•••
Единственным звуком в снятой студентом квартире сейчас было жужжание старой микроволновки. Куромаку понимал, что несмотря на усталость после учебы ему нужно было съесть хоть что-нибудь, но сил на приготовление полноценного ужина как не было, так и не появилось. Он с усердием принимается раскрывать шкафчики на кухне, со вздохом осматривает свои скудные возможности сэкономить время, проведённое за плитой, и выуживает из самой глуби шкафчика овсянку быстрого приготовления в глянцевом пакете. Затем берёт небольшую супницу, высыпает туда содержимое пакетика и заливает холодным молоком. Микроволновка в ответ приветливо пикает и жужжит в два раза громче, оповещая о том, что вновь готова исправно работать. И, пока поставленная туда каша набухает и греется, телефон, лежащий рядом на столе, вспыхивает новым уведомлением. Вару Косокуров: слушай, мак Куромаку читает и хмурится. Нелепые прозвища в его адрес проскакивали от Вару не реже, чем ещё более нелепые шутки, но отчего-то у него никогда не находилось слов, чтобы выразить своё недовольство. На самом деле, лаконичное сокращение «Мак» для него звучит вполне терпимо, и Куромаку даже думает, что может сказать, что он совсем не против. Но сразу после этого вспоминается, как однокурсник назвал его ровно тем же именем, и поневоле у него мгновенно сжались кулаки. Куромаку Солоцкий: Слушаю. Вару печатает долго. Печатает, печатает, печатает, а затем — останавливается на некоторое время и снова начинает печатать. Микроволновка пронзительно пищит на две минуты раньше того, как Вару таки дописывает то, что хотел. Куромаку с неохотой прожёвывает кашу, когда сообщение приходит с характерным звуком уведомления. Вару Косокуров: скажи, а, мак, вот тебе нравится жить в своём городе? что там можно было бы посмотреть если б я приехал? Овсянка быстрого приготовления в миг становится какой-то чересчур разваливающейся во рту, и Куромаку перестаёт жевать поразительно быстро. Он думает, что сорваться с родного города, внезапно, в другой, не имея при этом даже крохи плана на уме — очень в стиле Вару. И эта мысль Куромаку не успокаивает даже относительно, потому что если Вару, блять, если Вару вдруг приедет сюда, то Куромаку совсем нечего будет ему предложить. Куромаку не знает, куда его сводить, совершенно не понимает, о чём можно завести диалог на целый день, но что ещё важнее — Куромаку не имеет ни малейшего понятия, зачем Вару вдруг понадобилось приезжать. Подтверждённой информацией это, впрочем, ещё не являлось, поэтому Куромаку усилием воли успокаивает возникший тремор в руках. В конце концов, Вару — ураган на двух ногах, а язык у него — то ещё месиво. И руки этот язык исправно слушаются, так что написать он может что угодно. Куромаку Солоцкий: Мой город меня вполне устраивает. Он не настолько маленький и имеет все необходимые для приемлемой жизни качества, а ещё здесь, если ты не знал, довольно развитая инфраструктура. Вару Косокуров: вот оно как)) Вару Косокуров: а когда ты свободен на следующей неделе? может, в субботу? у тебя ж не должно быть пар? Куромаку прикусывает губу. Пальцы в немом вопросе зависают над клавиатурой телефона. Вару — паразит. Нельзя поступать так с людьми — думает Куромаку, а ещё думает, что у него, казалось бы, совершенно нету причин для волнения и Вару стоит напомнить о том, что живут они совсем не по соседству. Но печатает Куромаку совершенно другое. Куромаку Солоцкий: Может соизволишь объяснить, к чему все эти вопросы? И вновь начинает чувствовать подрагивание рук. Вару выходит из сети. Потом — появляется. Затем опять выходит, пробывает офлайн до момента, пока Куромаку, нервозно поправляя очки, не доедает постную кашу до конца, которую, почему-то, непозволительно долго растягивает для такой маленькой порции, и отправляет грёбанный смайлик. Вару Косокуров: ;) И больше ничего. Куромаку грубо ставит тарелку в раковину. Ему становится необходимо около пяти глубоких вдохов и выдохов, чтобы настроиться на очевидную мысль — Вару как всегда. Потом Куромаку ждёт, ждёт, ждёт, но Вару, находясь в сети, больше ничего не пишет. Возможно, дожидается ответа Куромаку, а возможно — решает лишний раз его побесить. Куромаку Солоцкий: "Вару" это твоё настоящее имя? Куромаку перебирается обратно на кровать. За окном начинают сгущаться сумерки, и ветерок из приоткрытой до этого кухни больше не охлаждает, а заставляет ёжиться. Спрашивает это Куромаку из детского, абсолютно нелепого желания — побесить Вару тоже. И у него прекрасно получается. Вару Косокуров: "куромаку" эТо твОё НаСтОяЩеЕ иМя? Отвечает Вару, выражая высшую степень недовольства с помощью букв. Куромаку хочет было ухмыльнуться, понимая, что вопрос этот — совершенно точно риторический. Но на деле ничего смешного в этом не видит, и даже более — это кажется ему странным. За полтора года Куромаку, отчего-то чувствующий себя неловко даже в печатной переписке, никогда об этом не спрашивал. Вару отправлял Куромаку голосовые, короткие видео на пару минут, слал фотографии и иногда кидал ссылки на незамысловатые мемы, которые сначала невероятно раздражали, но со временем стали казаться вполне терпимыми вложениями. А Куромаку только писал. Куромаку отправлял голосовые всего пару раз, никогда не снимал видео, и совсем не ценил то время, которое, как Вару однажды сказал, он тратит на написание длинных текстовых объяснений, которые мог бы уместить в совсем короткий мессенджеровский кружок. А ещё он думал, что знать о том, что больше никому Куромаку никогда не пишет подобные текста, Вару совершенно не обязательно. Удобно было то, что он никогда и не интересовался. Куромаку Солоцкий: Настоящее. Мой отец китаец по национальности и переехал в Россию, когда ему было двадцать пять. Он предложил это имя. История его родословной никогда не казалась Куромаку чем-то необычным, и тем более она не казалась ему чем-то, что было достойно отдельного обсуждения. Но Вару, похоже, так не считал. И больше всего Куромаку отталкивало предположение, что в скором времени он получит что-нибудь издевательско-гадкое и оскорбительное в ответ. Вару Косокуров: ебать Вару Косокуров: ты разговариваешь на китайском???)) Седовласый делает отчаянный вдох. Куромаку Солоцкий: Вару. Вару Косокуров: пришли фотку с нормальным освещением, на прошлых разрез глаз и не отличишь Затем больно сжимает зубы. Куромаку Солоцкий: ВАРУ. Вару Косокуров: да ладно-ладно. мне же просто интересно. чё ты раньше-то не говорил Прошедшая в чат тема доставляет студенту серьёзный дискомфорт, но он пытается расслабить лицо и нахмуренные тонкие брови, выключает на минуту мобильник, затем — включает обратно. Вару снова молчит. Паузы в их диалоге начинают казаться своевременными вне зависимости от того, когда делаются, и это удивляет Куромаку совсем-совсем чуть-чуть. Вару Косокуров: валера меня зовут. но вару уже давно роднее Вару Косокуров: и я хочу тебя увидеть Вару Косокуров: мама уезжает в твой город в командировку на пару недель. и если ты скажешь, когда свободен, то я смогу уговорить её взять меня с собой, и мы с тобой сможем потусить Куромаку хватается пальцами за телефон, будто он — совсем не гаджет, а не меньше, чем спасательный круг. Куромаку перечитывает то, что ему прислали, снова и снова, и абсолютно точно ощущает, как сердце начинает биться быстрее. Он чувствует, что ответить хочется что-то нежное, что-то, что прозвучало бы смиренно, возможно даже благодарно, но отрывки фраз всё никак не складываются в предложения, поэтому Куромаку сдаётся и отвечает совсем не то. Куромаку Солоцкий: Ты просто хочешь пропустить учёбу. И чувствует себя последним козлом, совершенно точно тем самым душнилой, потому что Вару сейчас звучит неожиданно искренне, слегка даже мило, а Куромаку — как всегда. Вару Косокуров: а тебя, как обычно, интересует только это Вару Косокуров: я хочу увидеть тебя. что здесь непонятного? Куромаку читает новые и новые сообщения, у него перехватывает дыхание, он пялится в экран по-глупому долго и совсем не понимает, от чего. Вару пишет всё больше. Вару Косокуров: не молчи Вару Косокуров: клянусь, я не маньяк-педофил. возможно, обычный маньяк. ты знаешь, педофилов не интересуют девятнадцатилетние парни. максимум пятнадцатилетние. но меня интересуешь ты Куромаку думает, что это даже немного остроумно, что Вару говорит такое в первый раз, что Вару, блять, Боже, что Вару интересует он. Куромаку Солоцкий: Это не смешно. И не может выдавить ничего из этих мыслей. Вару Косокуров: куромаку Вару Косокуров: ты совсем не хочешь увидеться? Он замирает на какое-то время, вчитывается в сообщение ещё и ещё, жадно, внимательно, а затем — отвечает. Куромаку Солоцкий: Хочу. Потому что Вару рядом кажется чем-то странным, таким расплывчатым и запредельным. Таким, будто бы он рядом быть совершенно не должен, будто бы этому случаться нельзя, но Куромаку — определённо точно этого хочет и определённо точно не может себе в этом отказать. Ладони у Куромаку потеют по-зверски быстро, и он нервозно трёт их о сухой край брюк. Куромаку Солоцкий: Я свободен в следующее воскресенье.•••
Куромаку считает, что это просто невозможно. Что это сущий бред и полнейшее издевательство. Ему бы хотелось сказать, что неделя перед приездом Вару в его родной город пролетает незаметно, что он лишь витает в облаках фантазий о том, как здорово будет проводить с ним время, о том, что Вару, оказывается, лучше, чем в переписке, что всё у них идёт здорово и они общаются — такое ведь вполне возможно — даже теснее после того, как он уезжает обратно. На деле Куромаку плохо спит первые два дня после этой новости, чувствует бесконечный тремор в руках на протяжении всей недели и считает, что, похоже, совсем-совсем себя не знает. Куромаку думал, что он стрессоустойчивый, надёжный и просто спокойный человек, но чем ближе становится дата приезда его — можно ли использовать это слово? — друга, тем меньше уверенности у него остаётся в этой простой и привычной истине. И когда он вообще нормально проводил время с кем-то из ровесников? Куромаку практически искренне считает, что проблема кроется в этом, что он просто, похоже, имеет недостаточно социальных навыков и справедливо решает, что начнёт это исправлять, как только Вару уедет назад. За день до их встречи лекцию Куромаку послушать совсем не удаётся. Он почти механически записывает всё то, что говорят преподаватели на первых двух парах, пытается запоминать информацию на третьей и совсем сдаётся на четвёртой и по совместительству последней за день, когда голова уже просто гудит. Куромаку снимает очки с ноющей переносицы, жмурится до цветных кругов перед глазами и, открывая их обратно, замыленным взглядом замечает, как телефон на краю парты вспыхивает окошком с новым уведомлением. В нечётком пятне иконки Куромаку узнаёт знакомый мессенджер, и это заставляет его надеть очки обратно. Куромаку берёт телефон в руки, почтительно опускает его под стол, думая, что такому прилежному ученику, как он, просто обязаны простить один единственный раз нарушения дисциплины, и одним нажатием открывает чат. Всего на минутку. Вару Косокуров: ща в поезд залезем)) Обходительно напоминает ему друг. Куромаку прекрасно помнит, что сегодня он приезжает в его город, затем — заселяется, улаживает вместе с матерью все вопросы с вещами и питанием, и только после этого они с Вару встречаются лично, на следующий день. Куромаку смотрит на лаконичную надпись «печатает...» рядом с именем собеседника в строке, а потом смотрит, как она пропадает. Вару вдруг присылает ему фотографию, совершенно лишнюю и неожиданную, где он весело улыбается на фоне смазанного от движения поезда. За плечами у Вару тёмно-синий рюкзак, а на его лямке пара глупых значков, ни один рисунок с которых Куромаку не кажется даже отчасти знакомым. Куромаку смотрит на фотографию некоторое время, совсем позабыв, что делает это посреди лекции. Потом нажимает на три точки в верхнем правом углу картинки и выбирает «сохранить». Вару объективно красивый. У него пышные зелёные кудри, ровный, слегка вздёрнутый нос, редкие веснушки на весело покрасневших щеках и виднеющиеся из-под растянутой кофты ключицы. Куромаку так думает, потому что сам он — совершенно непримечательный, весь какой-то серый, заметный только в острых углах скул и наплечников пиджака — и он, конечно, доволен своей внешностью, но всё же прекрасно понимает, что ей далеко до идеала — и ему точно незачем принижать чужую. Ещё он думает, что за Вару просто не может не гоняться пара расфуфыренных девчонок, коих только на своём потоке Куромаку видел море, и эта мысль отдаётся почти настоящей, почти физической тошнотой. Куромаку одной кнопкой выключает телефон, с немым ужасом понимая, что мысли заходят куда-то не туда — вдыхает шумно, осматривая аудиторию, и включает обратно. Куромаку Солоцкий: Удачной поездки. Отвечает просто для галочки и откладывает телефон насовсем — переписываться в поезде Вару всё равно наверняка не будет удобно, а Куромаку сможет использовать это время для того, чтобы разнежить беспокойную голову. Последнюю мысль он решает отбросить поразительно быстро.•••
Куромаку приходит в назначенное место за двадцать минут. У него адски потеют ладони, немного трясутся колени и самую малость возникают мысли о том, что стоило одеться менее строго. Что белоснежная рубашка совсем не подходит для встречи друзей, и тёмно-коричневые выглаженные брюки ситуацию вовсе не спасают. Кафе находится через дорогу, мигает нежно-жёлтой вывеской с названием, а Куромаку — пока ещё в парке, и он точно успеет дойти до него вовремя, потому что именно там они с Вару собрались встретиться. В парке — тихо. А ещё — прохладно, потому что лёгкий ветерок дует то тут, то там, гоняет по весенней траве немного пыли, совершенно нелепо играется с куромаковыми волосами, щекоча подставившиеся бледные щёки. Куромаку вдыхает полной грудью и понимает, что это всё-таки немного помогло. Что оставшиеся пятнадцать минут хоть и проходят чересчур скоро, но совсем не зря, потому что волнение наедине с природой ослабевает удивительно быстро, и тогда уходить из парка становится даже тоскливо. Куромаку думает, что обязательно предложит Вару пройти сквозь него, последний раз бросает взгляд на постриженные деревья, и идёт по тропинке к дороге. Около дороги — пешеходный переход, за ним — соседняя улица и злосчастное кафе на ней, в которое Куромаку ни разу не ходил, но посчитал прекрасным местом, чтобы встретиться. Да, просто очаровательным — потому что так с Вару, по крайней мере, не нужно будет держать бесконечный зрительный контакт, а Куромаку прекрасно себя знает, и он уверен, что не выдержит примерно на половине. Дверь в кафе открывается с тихим звоном колокольчика. Куромаку заходит внутрь, оглядывается кремовым обоям и белым столикам, но не видит даже намёка на зелёные кудри друга и от этого чувствует лишь стыдливое облегчение — значит, время ещё есть, значит, Вару немного опаздывает и Куромаку может вдохнуть полной грудью. Куромаку думает с сарказмом, что план у него просто отличный, что первый и последний в нём пункт «не ударить в грязь лицом» звучит невероятно убеждающе. Он мотает головой и проходит мимо кассы с нешибко приветливым продавцом, идёт в самую глубь зала — отмечая, что по углам довольно пыльно — и садится на дальний диванчик двухместного столика. Потом он думает, что это очень глупо, в нервную голову вдруг проскакивает мысль, что обычно так ждут девушек, и после этого Куромаку не может найти себе места даже больше, чем перед этим. Но затем колокольчик на двери характерно позванивает ещё раз. Куромаку поднимает глаза и, Господи, блять, и почти сразу ловит его взглядом. Вару оказывается немного выше, чем виделся на фотографиях. У него совершенно довольное лицо и на нём, отсвечивая солнечные лучи из окон, практически идеально сидят уже привычные зелёные очки, которые Куромаку видел на всех без исключения отправленных им фотографиях и видео. Вару осматривает помещение задумчиво, на мгновение будто бы опешив, но потом Вару отмирает и идёт прямо сюда. Куромаку смотрит из-под собственных линз, как он приближается, у него перед глазами проносятся все те сообщения, что он когда-либо ему писал, но вместо какой угодно катастрофы Вару просто садится напротив, улыбаясь как последний дурак. Куромаку отмечает, что у него всё-таки красивая улыбка и видит вблизи, как растрепались изумрудные кудри после наружного ветра. — Ты бледный, как пёрышко, Мак, — вместо нормального приветствия начинает Вару. — Может поэтому твоё имя начинается с «Куро»? А затем посмеивается, так обычно и легко, будто бы Куромаку совсем зря волнуется, будто бы всё у них хорошо и они и правда обычные старые друзья. — Очень смешно, — бросает он в ответ, но затем понимает, что надеется не побледнеть ещё больше. На деле же — скорее краснеет. — Здравствуй. И звучит он определённо слишком серьёзно, слишком занудно, как и всегда. Вару ухмыляется пылко, почти азартно. Озвучивает последние мысли вслух. — Серьёзный ты какой, — не стесняется игривого тона, почти хихикает. — Я просто решил начать диалог с позитивной ноты. Ты выглядишь классно. Куромаку кажется, что он не может вымолвить ни слова. Очки-полумесяцы на аккуратной переносице вдруг становятся невероятно тяжёлыми, одежда на теле — противно прилипающей к коже, а ещё Куромаку хочется что-нибудь почесать. На деле он не двигается даже на сантиметр, медленно отводит взгляд и говорит: — Спасибо, я полагаю. А Вару смотрит на него как-то странно, опустив уголки губ. Сначала — задумчиво, немного даже удивлённо. Потом — более расслабленно. — Поедим что-нибудь? — он отмирает, снова улыбается и кивает в сторону кассы за своей спиной. — Там за стеклом лежат пиздецки вкусные пирожные. И Куромаку просто понимает, что не может ему отказать. — Да, давай, — отвечает он, провожая параноидальную мысль о том, что звучало чересчур сухо. И зачем-то добавляет: — Только я редко ем сладкое. Как будто ему без этого не было стыдно. Как будто у него есть право на ошибку. Как будто Вару должен об этом знать. Хотя, наверное, всё же должен, ведь это правильно, но в тот же момент Куромаку понимает, что сейчас думает совсем не об этом. Да и Вару, кажется, вовсе не смешно. — Сегодня особенный день, — заговорчески улыбается он, вставая и отодвигая стул. — В честь великого меня — можно. Куромаку хочет ему верить. Они встают из-за стола, Вару совершенно расслабленно доходит до кассы, а Куромаку, идя за ним следом, думает, что зал и без того полупустой, так что им не нужно волноваться за свободное место. Ещё — что около кассы у заведения слишком пыльно и что здесь довольно грязный пол. — Ты чё будешь? — Вару тыкает пальцем в прозрачную витрину. — Есть с кремом, шоколадные, фруктовые есть, чизкейки... Куромаку и сам прекрасно видит, но отчего-то ему совсем не хочется перебивать. — Даже картошка есть! — ухмыляется он. — Ну, пирожное картошка. Так что? Поворачивается к Куромаку, вскинув бровь, но Куромаку молчит, сверля взглядом одно единственное место за витриной. Глупо ли? И если да, то насколько? — А потом пройдёмся. Покажешь мне что-нибудь интересное, а то в последние пару дней в чате ты был не очень-то болтлив, — тем временем оповещает Вару, как будто ему безумно легко и он ни капли не волнуется. — Я... Не знаю, — выдавливает из себя, наконец, Куромаку. — Возьми на свой вкус. Я займу место. Вару не копается долго. Почти сразу, как Куромаку отходит, обращается к кассиру и что-то быстро ему тараторит, тыкая в прилавок. Куромаку, сидя за столом, наблюдая, как он что-то спрашивает, сцепляет мокрые руки в замок и в следующее же мгновение расцепляет обратно, чтобы нервозно поправить ворот рубашки. Разумеется, только тогда, когда Вару этого не видит. Когда он вновь садится напротив, на столе появляется поднос. На нём — два стаканчика горячего чая, малиновый чизкейк и шоколадное пирожное в несколько слоёв, название которого Куромаку знать не знает, но на которое как раз и смотрел, когда стоял около кассира. С подноса Вару ожидаемо берёт себе чизкейк. — Надеюсь, ты пьёшь зелёный чай, — кивает он на один из бумажных стаканчиков и хмыкает. — Я как-то не подумал взять тебе чёрный. — Просто так — не пью. Зелёный чай пьют для профилактики тромбообразования, он снижает уровень сахара в крови, а ещё стимулирует мозговую деятельность, потому что в нём содержится кофеин. — Вот оно как, — Вару улыбается и комично выгибает одну бровь. Ему смешно, но Куромаку не решается как-то это комментировать. Куромаку совсем немного стыдно. — И откуда ты столько знаешь о зелёном чае, если толком его не пьёшь? Он молча пожимает плечами, а затем спасительно хватается за пластиковую вилку и принимается за сладкое. На самом деле, Куромаку думает, что и просто так зелёный чай выпить вполне может. Просто обычно этого не делает, потому что слишком привык к чёрному. И ещё думает, что, должно быть, мог об этом и не говорить.•••
— Завтра всучу тебе телефон, — объявляет вдруг Вару. Куромаку смотрит на него удивлённо, поправляет очки. Потом — немного скептично. Вечер наступает крайне быстро. Когда Куромаку, возившийся с пирожным уж слишком осторожно, доедает, Вару обходительно напоминает, что им нужно выбрать, куда сходить, добавляя, что не ради одного кафе сюда приехал. Проблемой это для Куромаку не кажется. До приезда Вару он несколько дней подряд размышлял над тем, что в его городе можно показать, так что на уме у него появился хотя бы примерный план. Куромаку ведёт его до главной площади напрямик, через тот самый приятный парк. В парке — ветер забавно обдувает завитые волосы у ушей, у Вару — все кудряшки сразу. Тогда ещё стоявшее высоко на небе солнце отсвечивает от его ярко-зелёных очков, пуская солнечного зайчика куда-то на землю, а Куромаку думает, что ему становится гораздо спокойнее. На главной площади ожидаемо шумно. Они проходятся по ней от начала и до конца, смотрят пару уличных представлений. Куромаку покупает Вару крайне несуразный брелок, который тот присматривает в первой попавшейся под руку палатке, очевидно обдирающей неместных своими ценами, чуть не врезается в столб, потому что Вару — он надеется, что не специально — не вовремя его отвлекает, а ещё слушает, слушает, слушает Вару бесконечно долго и внимательно, вставляя сухие комментарии только иногда. Когда Куромаку чуть не падает, Вару подхватывает его за район талии, и он чувствует, как наливаются алой краской щёки. Вару беспечный. Не то чтобы Куромаку не понимал этого ещё в начале их разговоров в сети, но когда он стоит совсем рядом, этот факт становится уж слишком очевидным. Стиль общения у Вару почти не отличается от того, каким он пользуется в сообщениях. Вару перескакивает с темы на тему, вставляет бесконечно много глупых — иногда и не очень — шуток, а ещё периодически забывает, о чём вообще начинал монолог, но зато никогда не забывает напомнить, какой же он невероятно крутой парень. Куромаку хотелось бы сказать, что он не согласен, что напускное веселье его раздражает, и что он совсем не считает веснушки у Вару на щеках, пока тот пытается вспомнить, с чего начинал. Но он не может. После главной площади они рассматривают сады, расположенные поодаль и наполненные разными, уже распустившимися по весне цветами, Вару покупает Куромаку мороженое, а потом они случайно делают круг и оказываются практически рядом с куромаковым домом. И сейчас идут по другую сторону, недалеко от того самого кафе. Вару смотрит куда-то вверх. — И к чему ты собираешься давать мне телефон? — пытается понять Куромаку, чуть нахмурившись. — Ты сегодня не очень разговорчив, — делает паузу Вару. Потом хмурится тоже, снимает свои очки и протирает их краем кофты. — По переписке ты не скупился на длинные текста. Да, конечно, бывало слишком душно, но мне даже нравилось. Ты забавный. Снова улыбается и переводит взгляд на Куромаку. У Вару красивые зелёные глаза, с будто бы жёлтой обводкой совсем около зрачка. Куромаку вспоминает будничное отражение своих серых глаз в зеркале и думает, что Вару, в отличие от него, всегда и весь вот такой. Яркий, заметный, совершенно вызывающий и, ну... Блядски симпатичный. Куромаку разглядывает его почти без смущения. И думает, что совсем не умеет врать. У него отвратительно получается лгать другим и ужасно выходит лгать себе. У Куромаку потеют ладони, когда он врёт, чуть трясутся руки и совершенно нелепо меняется голос — в глупый, слишком высокий, немного даже искусственный. Единственное, что у Куромаку получается хорошо — умалчивать. Не упоминать. Упорно обходить стороной и совсем-совсем игнорировать. Когда Вару смотрит на него вот так, будучи до жути близко, не в сети, Куромаку понимает, что и пытаться врать себе становится бесполезно, и умалчивать — тоже. Куромаку испытывает иррациональное желание прижаться к нему и, может, даже мазнуть губами по щеке, но отчаянно пытается не показывать этого внешне. Может быть, у него получается. Может быть, не совсем. Вару немного меняется в лице, пока он молча смотрит, но у Куромаку нет времени и сил, чтобы пытаться распознать появившуюся там эмоцию. Куромаку думает, что искренне не уверен в том, что чувствует Вару к нему. Он вспоминает все те трюки, что выполняло его сердце в груди, словно чёртов акробат, когда Вару просто отправлял ему кружки, и понимает, что не помнит, насколько давно это началось, хоть раньше он и честно думал, что полтора года — это совсем чуть-чуть. Но какая теперь, в общем-то, разница? — Ты покраснел, — вдруг прерывает идиллию Вару, криво улыбнувшись. И продолжает хрипловато. — Ты вообще часто краснеешь, знаешь? Я же говорил, что ты слишком бледный. Он надевает очки обратно, тыкая большим пальцем в мост оправы. Куромаку не знал. И что говорить — не знал тоже. — Ну, я полагаю, пока? — Вару снова спасающе разбивает тишину, бегает глазами по Куромаку и дышит. Странно дышит. Куромаку, наверное, тоже странно, потому что дышится тяжело. По крайней мере он точно ощущает, как сердце бешено бьётся в груди. — Я... Живу недалеко, — осторожно начинает он. И неопределённо, как-то совсем смазанно предлагает, — можем... Пойти ко мне. Вару ухмыляется довольно. — Пойдём.•••
Куромаку еле успевает закрыть дверь на замок, когда они вваливаются в снятую им квартиру, почти не стоя на ногах. Они не выделяют время на раздеться хотя бы отчасти, на прикрыть вторую дверь или отойти от коридора. Вару впивается в его губы жадно, не давая даже вздохнуть, выцеловывает до бабочек в животе, кладёт руки на очертание куромаковой талии и несильно прижимает к стенке прямо около выхода. Куромаку мнётся несколько секунд, выдыхает в поцелуй, ногами путается в обуви и чувствует, как сильно кружится голова. — Вару... — названный не слушает, спускается к шее, нагло оттягивает ворот белоснежной рубашки. Куромаку рефлекторно отбрасывает голову назад, но дрожащим голосом повторяет. — Вару, руки... — Чё? — он отрывается, уже растрёпанный, ничего совсем не понимающий. — Что «руки»? — Помой руки, — тихо объясняет Куромаку, дрожащими движениями поправляя очки на переносице. Куромаку недавно вытирал их влажной салфеткой. Вару — нет. — Блять, серьёзно, Куромаку? Прямо сейчас? — а он, кажется, действительно не верит, но спустя пары секунд молчаливого созерцания закатывает глаза. — Твою мать, ладно! Расположенная совсем рядом ванная находится без труда, и в коридоре Куромаку остаётся один. Путанные мысли оседают и в груди расползается лёгкая, чуть слышимая пелена паники. Он же совсем ничего не умеет и совершенно ничего не знает. У Куромаку ещё не было даже с девушкой — что уж говорить о парнях? У него нету ровным счётом ничего, чтобы этот вечер прошёл удачно. И о чём он, блять, только думал? Надо было подготовиться. Додуматься. Пригласить Вару позже, может, завтра, думает он, или послезавтра. Надо было мыслить головой. Куромаку глубоко дышит. Ситуация тут же начинает казаться плачевной. И с чего он вдруг решил, что поддаться желаниям — правильный выбор? — Надеюсь, это все требования на сегодня? — Вару выходит из ванной неожиданно резко. У него чуть влажные руки, когда он обнимает Куромаку за талию, горячее дыхание в шею и совершенно бешеный взгляд из-под очков. — Я... У меня... Слова не лезут из горла даже с огромными усилиями. Вару, на куромаково удивление, резко меняется в лице и только смотрит, властно придерживая — похоже, пассию — руками. — Что? — спрашивает глупо. — У меня ничего нет, — выплёвывает Куромаку, надеясь, что Вару поймёт всё сам. Молчит. Под чужим внимательным взглядом мерзотное чувство около солнечного сплетения расползается всё дальше и дальше. Становится неуютно. Всего на секунду. Потому что в следующее мгновение Вару впивается в его губы опять — медленно, аккуратно так. И Куромаку наконец замечает, что у Вару они все потрескавшиеся, немного грубые, а ещё — что в его руках он почти обмяк. — Ты хочешь? — шепчет в поцелуй. Куромаку знает ответ. Поджимает губы. — Хочу, — всплывает лёгкое дежавю, и он смотрит, смотрит, смотрит так ужасно долго. Очки кажутся слишком тяжёлыми. — У тебя в ванной есть гель, — Вару ухмыляется кривовато. — С травой какой-то. Увлажняющий. — Алоэ-вера? — пытается подсказать Куромаку. — Точняк, — и видит, как Вару тяжело сглатывает. Его руки нагло блуждают по куромаковому телу, залезают под рубашку, чуть оттягивают ремень брюк, и там, где Вару уже дотронулся, у Куромаку всё горит. — Он без спирта? — Без. — Этого хватит, — целует ещё раз. Тащит сначала к ванной, залезает туда половиной тела и хватает тюбик. Затем легко находит в однокомнатной квартире спальню и тащит уже в неё. В комнате — убрано, по линеечке, чисто всё, как и всегда. На мгновение Вару даже останавливается, осматриваясь, но затем возвращается к Куромаку. Куромаку уже тесно. — Ложись, — вроде, просит, но Куромаку слушается так, будто это приказ. Кровать — не слишком большая, но двое на ней помещаются запросто. Вару наваливается сверху, расставив руки по бокам, всучает Куромаку гель и судорожно снимает кофту через голову. Из-за резких неаккуратных движений зелёные очки спадают вместе с ней. Вару это совершенно не заботит, он только откидывает вещи в сторону, дёрганный весь, а потом принимается за Куромаку. Он опережает его движения — откладывает тюбик геля на кровать, расстёгивает верхние пуговицы дрожащими руками, почти доходит до середины, когда Вару в неопределённом причмокивании мажет по его щеке. Куромаку прикусывает губу, снимает рубашку окончательно и наблюдает, как Вару, перехватывая, комкает её и тоже отбрасывает в сторону. — Не мни мою рубашку, — требует совершенно серьёзно. — Я хочу вытрахать всю твою святость, — не менее серьёзно получает в ответ. Вару ухмыляется гаденько, хватает его за бёдра. Куромаку, блять, становится очень тесно. Стыдливым огнём полыхает где-то в районе груди. Затем это чувство спускается ниже, скручивая живот разливается в паху, и Куромаку неопределённо бегает взглядом по интерьеру за кудрявой головой. А Вару только смешно — хихикает странно, совсем не к месту. Мнёт коричневую ткань одежды. — Какой же ты красивый, — шепчет, наклоняясь, в самое ухо, бесстыдно переводит руки с бёдер на куромаков ремень, звякает пряжкой и распускает — на мгновение телу становится легче. — Особенно когда краснеешь. Куромаку уверен, что сейчас его можно сравнить разве что с томатом высокого качества. Он почти улыбается этой странной, непривычно шутливой мысли — нервно, от накатившего ещё сильнее стыда, и вдруг понимает, Господи, блять, понимает, что от стыда ведёт только сильнее. Его нехорошо потряхивает. Точнее, технически, да — нехорошо, но Куромаку, сука, очень хорошо. Вару не рельефный, даже не подтянутый вовсе — среднестатистический, в общем-то, девятнадцатилетний парень, но руки у него на удивление сильные. Куромаку в них путается — его брюки они снимают аж в четыре руки, а после Вару нарочито медленно складывает их на краю кровати, делая вид, что невероятно печётся о том, как они будут лежать — и опять ухмыляется. — Прекрати паясничать, — Куромаку хмурит тонкие брови, дрожащими руками притягивает Вару обратно к себе, рвано целует в губы, кажется, будто раз двадцатый подряд — и он уверен, что захочет это сделать и в сотый. Вару оглядывает его с ног до головы, так, что в груди тут же что-то предательски переворачивается, ёкает невероятно сильно, но он думает ещё несколько секунд и приходит к вполне своевременному выводу — по крайней мере, Вару, кажется, знает, что делает. А Куромаку хочет ему доверять. — Будет неприятно... Первое время, — оповещают его неловко, а затем стаскивают боксёры одним резким слитным движением. — Потерпи, ладно? Он берёт тюбик, отброшенный в сторону кровати ранее, откупоривает и аккуратно выдавливает гель на подрагивающие в нетерпении пальцы. Растирает совсем немного, смотрит на Куромаку заговорчески. Куромаку чувствует, что дрожь бьёт вовсе не только от желания — сжимает безвольно опустившимися руками одеяло, нервно сводит губы в тонкую линию. — Я аккуратно, — зачем-то сообщает Вару. Возвращается в прежнее положение. — Ладно, — зачем-то отвечает Куромаку. Кивает неуверенно, легонько. Вару смотрит на сведённые вместе рефлекторно ноги. Думает — тощие, бледные такие, сука, невероятно ахуенные. Куромаку под его внимательным взглядом медленно разводит их в стороны. И в тот же момент ощущает, как обдаёт новой волной стыда. А вместе с ним — ёбанным возбуждением. Вару пододвигается ближе, абсолютно игнорирует чужой стояк и, разводя ягодицы в стороны, медленно вводит один палец. Тело под ним мелко дрожит — Вару наклоняется, как может, целует, куда достанет, а потом Куромаку обвивает его шею руками, шепчет что-то полубессвязное, и Вару не решается разобрать. Только чмокает, наклонив голову в бок, куромакову руку. В общем-то, не так уж и плохо — думает он, лихорадочно цепляясь за Вару. Думает, что могло быть и хуже, что нет в этом ничего страшного и что смазка внутри так по-блядски громко хлюпает. Вару вводит второй палец не сразу, но Куромаку вдруг понимает, что совсем не знает, сколько проходит времени — Вару так близко, такой горячий, полностью сводящий с ума, двигает рукой, ритмично растягивая, и громко-громко дышит. — Бля... Просто расслабься, ладно? — выдаёт неуклюже, а Куромаку вдруг всем своим существом ощущает, как Вару поднимает свободную руку с одеяла, обхватывает его стояк и двигает сразу же, остервенело, быстро, почти неуправляемо, совершенно не задавая ритм. Но Куромаку становится так хорошо, рука на его члене такая горячая, комкает крайнюю плоть, задевает чувствительную головку, и Куромаку клянётся мысленно, что сделает абсолютно что угодно, пусть только Вару продолжает, пусть только гель хлюпает так же громко и пусть ему будет настолько же стыдно, стыдно, стыдно, очень-очень стыдно. Он отдаётся тихому, неожиданному стону. Затем — ещё одному, с приоткрытыми в охе губами. Куромаку теряется. В нём двигаются уже три пальца, разводятся в стороны, проталкиваются глубже, скользят по стенкам. И это так чертовски странно, но уже совсем не дискомфортно. У Куромаку всё горит, полыхает полностью, ноги потряхивает сильнее всего, а в животе сворачивается бесстыжее, трусливое чувство. Оно ворочается сильно, сильнее, чем двигаются пальцы Вару внутри, поддакивает телесной дрожи, и Куромаку вдруг понимает. Куромаку нужно ещё. — Вару... — протягивает, будто бы пробуя имя на вкус, льнёт к нему, как может, а потом ощущает, как названный с силой сжимает его головку, вытаскивает пальцы и появляется странная, зияющая пустота. Куромаку стонет разочарованно. — Я хочу тебя, — Вару наклоняется ближе, снова опирается руками о кровать, шепчет в самое ухо. — Прямо сейчас. Куромаку на мгновение думает, что это — всего лишь гормоны и воздержание. Но затем Вару с визгом молнии расстёгивает ширинку, избавляется от собственных штанов, и мысли больше не заполняет ничего, кроме блядского стояка и абсолютно невыносимого жара. Куромаку думает, что Вару устал ждать, что у него такие рваные и грубые движения, что ему бы стоит начать опасаться, может, слегка переживать, но уже совсем-совсем не получается. И Куромаку молча наблюдает сквозь съехавшие набок очки, как Вару спасительно хватается за тюбик, как льёт прозрачную жидкость на член, размазывает чересчур резко, поднимает взгляд и в нём практически метаются молнии. Куромаку сползает по подушке чуть ниже. Вару оказывается совсем близко опять. Целует, перекрывая весь обзор, и Куромаку остаётся только ощущать, как головка трётся о его кожу, какая она влажная и тёплая, и как Вару, вдруг внимательно посмотрев Куромаку в глаза, придерживает его ноги. Он входит медленно, переводит взгляд вниз, а Куромаку вздрагивает. Цепляется бесконечно сильно за помятое влажное одеяло, и чувствует, как больно, как вдруг становится ужасно-ужасно больно, совсем не так, как было с пальцами пару мгновений назад. — Почти всё, — Вару всё видит, успокаивает, щекочет кудрями лицо, нежно мажет губами по уголкам рта, по щекам, чмокает острые скулы, а Куромаку только дышит, дышит, дышит. — Скоро будет легче. Из горла неконтролируемо вырывается задушенный, чуть болезненный стон. Куромаку терпит, старается расслабиться настолько, насколько это возможно, ведь раз Вару до сих пор не заволновался, то, вероятно, так быть и должно. Он входит полностью, останавливается, отпускает куромаковы ноги и гладит невероятно аккуратно там, где дотянется. Куромаку ничего не видит, взгляд расфокусировывается так странно, внутри — так много, совершенно заполнено, и он рискует осторожно, медленно сжаться вокруг. А затем крупно-крупно вздрагивает, выгибается в один момент, потому что тело простреливает чем-то приятным, таким, Господи, просто ахуенным, что Куромаку раскрывает рот в немом стоне и хватает Вару за плечи. Боль смешивается с тем, что появляется внезапно, и ему хорошо, ему вдруг так хорошо, и практически совсем не стыдно. Потому что Вару мычит тихо, улыбается, потому что он до жути близко и так глубоко внутри. — Я... Вару, что... Мне... — слова не вяжутся ни во что существенное, никак не встают во что-то цельное, и мысли — тоже, и Куромаку просто чувствует, чувствует, чувствует так много сразу. Вару не отвечает — целует в висок, двигает бёдрами осторожно и медленно, а потом как будто попадает, и тело снова окатывает наслаждением. Куромаку пытается податься ближе и мечется по постели, словно боится, что всё в миг прекратится. Член внутри пульсирует так ощутимо, двигается быстрее, резче, и боль снова вливается в удовольствие, а Куромаку стонет, отвечает на каждый толчок, запрокидывает голову и думает лишь на секунду, как это ужасно, отвратительно пошло. И не знает, когда именно теряет всякое ощущение времени и даже пространства, когда содрогается, в неопределённости впиваясь ногтями в Вару, выгибается до звёздочек перед глазами и кончает, пачкая себя, немного одеяла и — случайно — руку Вару, придерживающую его за талию с неясного момента. Куромаку чувствует, как он напрягается, отдалённо слышит шлепки и хлюпанье, а потом — внезапную ноющую пустоту, потому что Вару резко выскальзывает из него, с хриплым стоном кончает, пачкая их даже больше, и молчит. Тихо-тихо. Неопределённое количество времени. — Бля-я... — когда решается заговорить, почти падает на Куромаку. Затем берёт себя в руки, приподнимается и переваливается на край кровати — так, чтобы лежать сбоку. — Ты ахуенный. У Куромаку звенит в ушах. Ещё он понимает, что лёгкая дрожь остаётся даже спустя несколько минут. Дышит тихо. — Куромаку? Затем глупо моргает и переводит на Вару взгляд. Надо бы, наверное, что-то сказать — думает, переводя взгляд обратно. Слов, как назло, всё равно не находится. — Всё нормально? Кивок. — Пить хочу пиздец. Можно налью? Ещё один. Вару улыбается, возится где-то сбоку пару мгновений и уходит из комнаты уже в трусах. Куромаку молча продолжает лежать на мятом пачканном одеяле. Голова наконец начинает наполняться мыслями, и противное вязкое чувство липнет к телу вместе с ним. Нет. Нет-нет. Куромаку знает это чувство, подкрадывающееся в самый неподходящий момент. Слияние паники и вины. Он ведь не сделал ничего такого. Ничего, что могло бы быть неправильным. Ведь Вару ему нравится? Конечно, нравится. Эта истина доказывается хотя бы тем, как быстро мокли его ладони, когда Вару говорил что-то особенно странное. Тем, как трепетно Куромаку ждал его сообщений в сети. Следовательно, ничего действительно страшного не произошло. Так бывает. У Куромаку слегка кружится голова и присутствует мерзкое пустое ощущение внизу. Ещё — вязкое пятно на животе. Но это ничего. В кружащейся голове у него — всякий бред и абсолютно точно странное месиво. Значит, и слушать её сейчас необязательно. Кто же в здравом уме станет слушать бред? — Эй, ну что такое? — Куромаку вздрагивает, когда Вару нарушает тишину. Он опирается о дверной косяк веснушчатым плечом. — Ничего, — севшим голосом отвечает ему пассия. Вару некоторое время молчит. Может, размышляет о чём-то. Может, ему снова смешно. — Ты слишком много думаешь, — выдаёт он наконец, а затем подходит и ложится обратно, рядом с Куромаку. Кровать тихо скрипит. — И мало говоришь. Заканчивай с этим, а то на болванчика похож. Глупого такого. Но красивого. Болванчик — это обидно. Куромаку обязательно ответил бы что-то колкое, если бы у него были силы, а ещё — если бы Вару не обнял его так аккуратно и трепетно, чуть касаясь бледных плеч. — И всё-таки, не в сети ты гораздо лучше. Куромаку нравится этот вывод. — Я люблю тебя, — тихо отвечает он.