Как мне спасти ангела, упавшего в темноту?..

Питер смотрел в наивные, широко распахнутые голубые глаза с пушистыми светлыми ресницами. Ему хотелось засмеяться. Громко, навзрыд. Саша был уверен в том, что слышал как в этой тишине трещит по швам и рассыпается осколками его сердце. Шумный вдох и выдох. В легких не хватает воздуха. Он начинает задыхаться. Москва спрашивает, что случилось, приближается и уже тянет руки, чтобы помочь, но Романов резко шарахается в сторону и больно бьется о стену. Ничего, он привык. Все нормально и не важно, что удар пришелся на не до конца зажившие гематомы. —Саша, прекрати, ты меня пугаешь, что случилось? — в теперь уже синих глазах была паника и неподдельное беспокойство. Когда-то Питер мечтал о том, что так будет, что жестокий кроваво-красный сменится спокойным, приятным и нежным оттенком голубого, но теперь… Саша просто не может сдержать хриплого хохота. Боже правый, Романов всю жизнь был атеистом, но это слишком забавно! Смех звонко раскатывался по квартире с осыпавшейся со стен штукатуркой, жалким матрасом в центре комнаты, на котором валялось скомканное одеяло. По лицу начинали течь слёзы, он смеялся так сильно, как никогда прежде: плечи тряслись, голова запрокинута и Боже, как сильно ему кажется это чьей-то шуткой! Всевышний просто развлекался между делами и задумал такую ироничную картину. —Саша, что.. — Москва снова тянет руку, на этот раз более резко, а Романов инстинктивно сжимается, вдавливаясь в стену и тут же замолкает. Миша так и стоит с протянутой рукой, а Саша открывает зажмуренные глаза, встречаясь с пронзительными глазами напротив: —Не трогай меня. — Романов видит, как в голове Московского складывается пазл. Миша был кем-угодно, но никогда не был идиотом. Он сам подвергался насилию, подвергал насилию и знал, как ведут себя те, на кого это насилие было направлено. Теперь в голубых глазах беспокойство сменилось страхом и паникой. —Саша… что… что я сделал? — Москва никогда не запинался раньше, как про себя отметил Питер. Возбуждение распирало грудную клетку. Этот смех сдержать было невозможно. —Т-ты-т-ы в самом деле.. не помнишь? — Романов был в шаге от того, чтобы кататься по полу и бить по нему же руками, как безумный. —Саша, пожалуйста, прекрати! Да, я действительно не помню и не понимаю, что с тобой. Пожалуйста, давай поговорим. — тут он совершает ошибку. Снова тянется рукой. Саша резко, насколько вообще может человек с анорексией резко двигаться и вкладывать в движение хоть какую-то силу, перехватывает приближающуюся руку за кисть. —Я. Сказал. Не. Трогай. Меня. — оголтелый взгляд серых глаз утягивает Москву. Красные воспаленные капилляры окружают радужку цвета свинцовых туч и сузившийся до маленькой точки зрачок. Миша не знает, что делать. Он помчался к Питеру, как только пришел в себя, но последнее, что он ожидал увидеть — худого, бледного, как смерть Сашу в обшарпанной квартире. И Господи, Миша не хочет думать о том, почему его любимый человек шарахается от него с таким запуганным, забитым выражением лица. Москва не хочет видеть этот взгляд. Взгляд, за которым столько боли, страданий, усталости и пустоты. Миша никогда не желал Саше пройти тоже, через что прошел он сам. Его умиляла некая наивность Питера, его вера в свое превосходство в любых ситуациях, в возможность справиться с чем угодно напоминали маленького избалованного ребенка, любимца судьбы и Москва может и завидовал, но никогда не по-чёрному. Сейчас Миша смотрит в эти глаза. Глаза, которые раньше сияли уверенностью, гордыней и силой, а теперь потухли. И Миша боится. Москве страшно. Страшно до мурашек, противно расползающихся по телу. Страшно видеть эти худые запястья, которые он смог бы обхватить одной ладонью. Страшно видеть эти до жути острые скулы и серую, слегка желтоватую кожу. Страшно замечать выглядывающие из под растянутого свитера синяки на животе. Страшно смотреть и не видеть любимого человека, который остался воспоминанием в голове. Страшно не видеть слегка заносчивое выражение лица, надменный взгляд, уверенную ухмылку, страсть и желание показать себя. Страшно вместо этого видеть пустоту, чувствовать отчаяние волнами распространяющееся от Саши. Москва верил в Бога. У них с ним были особые равноценные отношения. Он помогал Мише, а Миша строил новый храм в центре. В конце концов, в жизни Москвы было слишком много ситуаций, когда он был бессилен перед обстоятельствами. Тогда ему оставалось молить. И сейчас… Сейчас Миша молил. Молил о том, чтобы все его догадки оказались ложными. Молил, чтобы это был страшный сон и что он вот-вот проснется в постеле с Сашей и обнимет последнего, не чувствуя выступающие ребра ладонями. Сейчас он видел, как смех сменяется безумием в серых глазах. —Так ты.. просто.. забыл?.. —Романов странно, несколько кровожадно улыбается, так, что Москве на долю секунды становится страшно. —Что забыл, Саша, прекрати вести себя как безумный и поговори со мной! —Миша понял, что где-то в этом предложении он совершил ошибку, он буквально видел, как гнев и ярость закипают в воздухе. —Я безумный?! Я?! — Саша вскакивает и резко отшатывается, продолжая посмеиваться. —Я?! Не я тот, кто просто блять забыл полвека! — Насмешливый тон сменяется ядовитым, вызывающим, Питер кричит. — Посмотри! Посмотри на меня! Ты видишь это! Ты видишь кем я стал, посмотри блять. — Он стягивает свитер, грубо швыряя его в угол, и голубые глаза широко распахиваются от ужаса. Это не просто худоба. Миша буквально видел кости под полупрозрачной кожей, острые ребра, которые часто-часто вздымались и ужасные фиолетово-желтые гематомы, но и это оказалось не самым худшим. Шрамы. Много рубцов, выступающих красно-фиолетовым узором над серой кожей предплечий. —Посмотри! —Питер поднимает запястья. —Посмотри, что ты, блять, сделал! Я думал, что сдохну, Москва! Нет, я надеялся, что умру! Мне хотелось умереть, чтобы не видеть тебя. Каждую ночь мне снится ебучий красный. Он повсюду. Флаги, люди, всё! Твои глаза. Иногда мне кажется, что я проснусь и вновь увижу в них этот цвет. И сейчас. Ты. Мать его. Спрашиваешь что случилось?! Боль. Так много боли в воздухе. Миша видел боль, а после отчего-то удивление в серых глазах. С опозданием он понял, что его щеки горят. Он медленно поднял руку к лицу и понял, что на пальцах осталась влага. Москва не мог вспомнить, когда последний раз плакал… И тем более не мог вспомнить, когда он чувствовал такое бессилие. Отчаяние. Когда он совершенно не знал, что делать. Может последний раз это было в далеком детстве?.. Если то, что тогда происходило можно назвать детством. Тишина. Тяжелая тишина пропитанная отчаянием. Они смотрят друг другу в глаза и на мгновение.. Их души будто соприкасаются. На лице Питера появляется… Москва идентифицирует это как отвращение. —Миша… — Романов прерывается, а Московский боится. Этот тон… предвещает что-то ужасное. —Знаешь.. я думаю… Я больше тебя не люблю, Миш. Я не хочу тебя видеть. —Каждое слово медленно оседало на пол и Москва мог поклясться, что слышал молоток судьи, выносящего ему смертный приговор. В последующие десять лет он не раз услышит это вновь, но именно сегодняшний день будет приходить в ночных кошмарах. Потому что Саша не под наркотиками. Не под алкоголем или ещё чем-то. Жаль, что когда Москва разворачивается и уходит, он так и не узнает того, что произойдет дальше Он не увидит, как Питер отстраненно смотрит ему вслед, не увидит боли в глазах цвета свинцовых туч, не услышит отчаянного хриплого крика и тяжело удара коленей об пол. Не увидит лежащего на полу Сашу, по лицу которого катятся слёзы. Не увидит, как Романов смотрит на кривой потолок, а затем сворачивается в клубочек, стараясь стать меньше. Не услышит тихих всхлипов и громких рыданий. Миша не узнает, какая сильная гроза была в тот день. Все потому что на самом деле… что бы не случилось, что бы Москва не сделал, Питер не смог бы перестать чувствовать это, даже если потом он пытался заглушить эмоции бесконечными потоками алкоголя. Даже когда их любовь становилась чем-то, что приносит ужасную боль, ни один из них не переставал любить. Саша хотел задеть, хотел сделать больно словами и почувствовать облегчение, но… Внутри была только горькая пустота. Следующие две недели в Питере беспрерывно шел ливень.