iRRECONCILABLE,,,

Ты сидишь на узкой односпальной кровати, накрытой покрывалом с синими стилизованными солнышками. Покрывало довольно-таки старое, как и кровать - она давно стала очень узкой и короткой для тебя, твои длинные ноги, которые ты предпочитаешь называть "копытами", уже года два свешиваются с нее. Но родителям нет особенного дела до этого, а сама ты не то слишком занята своими внутренними переживаниями, не то просто боишься их потревожить. Ты смотришь замутненным взором на стилизованные солнышки. Ты очень любишь солнышки и синий цвет. Вы с мамой долго разыскивали вещи с приятным тебе рисунком, и теперь ты счастливая обладательница множества вещей с синими облаками, солнцами, большой подушки-солнышка и прочей ерунды. Или не очень счастливая. На самом деле, сейчас тебя очень раздражает, даже нет, коробит синий цвет на твоем покрывале, так как это также и любимый цвет твоей матери. Но перевести взгляд на что-то другое ты не можешь вовсе - покрывало хотя бы белое, а на стенах и полу полностью голубоватые и синие оттенки. А еще потому, что если ты отведешь взгляд от покрывала, тебе будет неудобно сидеть в углу кровати и, подтянув колени к подбородку, зажимать уши руками. Хотя ты и сама не слишком понимаешь, зачем их зажимаешь - это совершенно бесполезно. Слезы продолжают мутно плавать над веком, которые ты с усилием сдерживаешь, не давая им скатиться на щеки, наивно полагая, что если долго не давать себе сморгнуть их, они закатятся обратно под глазное яблоко, или куда им там положено втягиваться. А за стеной - даже двумя или тремя, ты не очень понимаешь, как можно посчитать стены, отделяющие тебя от источников звуков, когда квартира изгибается так и эдак -, за стеной ругаются твои родители. Опять. Ты не уверена, что послужило причиной на этот раз, но эта ссора уже четвертая или пятая на неделе - а ругаться родители предпочитают долго. Не опять. Снова. Снова Вриска пилит и пилит твоего отца, который время от времени взрывается и отвечает ей потоком нецензурной брани, что для нее совершенно не служит аргументом, и она продолжает, продолжает, продолжает его пилить. А иногда в их речах - криках, ты мысленно поправляешь себя, это никак нельзя назвать иначе, чем крики - проскальзывает твое имя, и ты сильнее зажимаешь уши, судорожно вжимаясь в угол кровати. Ты хотела бы достать наушники и включить музыку погромче, чтобы не слышать этого всего, но тогда тебе не будет слышен ход скандала - если вдруг мать снова сорвется и треснет отца чем-нибудь, а он в ответ швырнет в нее одним из осколков уже и так разбитых тарелок? Что, если они придут к общему знаменателю - что виновата во всем ты, о чем бы они ни спорили, что это все твоя вина - и ты не успеешь... Ты не знаешь, чего бы ты могла успеть. На самом-то деле ты - желанный и любимый в семье ребенок, плод горячей любви двух пылких сердец - испанец и американка с черт разбери какими корнями, кто бы мог усомниться, что их союз не будет горяч? -, даже названный от обоих частей имен родителей - Таврис. Мама ласково звала тебя "Таври", отца же томно звала "Таааааааав". Папа подбрасывал тебя в воздух, желая, чтобы его дочка ощутила этот неповторимый восторг полета, раскачивал на качелях. Мама велела не сдаваться никогда и не давать себя в обиду - отец учил, что при этом нельзя позволять себе дерзить и вольничать. Ты была смелой малой в детстве, помнишь себя в семь лет? Этот смелый веселый ребенок, которого любили все - одноклассники, учителя, одногодки из двора, но главное, мама с папой. А потом отца сбила машина. Ты слышишь даже сквозь руки на своих ушах, как мать попрекает отца за безвольность и бесполезность, а тот матерится и оправдывается, что хотя бы какой-то заработок у него все еще есть. Мама снова упоминает твое имя, явно имея в виду, что тебе много что требуется, и тебя нужно кормить, и что еще она может придумать. Ты готова не только не есть в этом доме, ты готова и не жить здесь, ты с удовольствием бы съехала из этой квартиры в какой-нибудь детский дом до тех пор, пока у мамы с папой ничего не наладится. Однажды ты имела смелость сказать об этом маме. Она сначала влепила тебе пощечину, а потом чуть не разрыдалась, уверяя в том, что не может бросить свою дочь на произвол судьбы. Лучше бы ей было бросить тебя тогда, чем спустя пару месяцев колотить тебя металлической трубой от попавшегося под руку пылесоса за - ты помнишь это очень четко, этот урок крепко врезался в твою память - попытку надерзить матери. Она всю жизнь учила тебя, что нельзя позволять другим помыкать тобой - и сама прогнуться не пожелала. Зато с удовольствием прогнула тебя. Не просто прогнула. Сломала. И ты готова вовсе не видеть ее, чем выносить ежедневные скандалы в семье и напряженность между некогда любящими родителями. Гремит посуда, уже явно металлическая - неужели, мать наконец-то разбила все стекло, и теперь в отчаянии кидает на пол стальные миски? -, и ты, не выдерживая, смаргиваешь слезу. Все тело трясется, ты начинаешь, лихорадочно кусая губы, рыдать, рыдать, захлебываясь в собственных всхлипах, и тебе приходится зажимать милой улыбающейся подушкой-солнышком себе рот и задерживать дыхание, чтобы твоего плача не было слышно. Улыбка на подушке сводит тебя с ума, а полностью слышные теперь крики где-то в другой части квартиры, завершают картину истерики. Ты слышишь все. Как мама кричит, что ненавидит твоего безвольного отца. Как она вспоминает ему интрижку с кем-то, о ком ты даже и не знала. Как она утверждает, что он - нахлебник и отбирает у ее дочери перспективы. Боже, да кому нужны эти перспективы, когда у тебя в перспективах только бесконечные крики за стеной и слезы из глаз, бессильные и испуганные. Как отец отвечает, что он готов вены за вас перерезать, что готов был бы продавать себя на органы, потому что самое дорогое, что он может принести семье - это его еще работающие части тела, что он продал бы дорогое инвалидное кресло, но разве сейчас семья сильно нуждается? Как он оправдывает свои романы тем, что ему это было нужно, а после срывается, и просто кричит, что Вриска его давно достала, что своими скандалами уже давно разрушила их брак, и что... Ты не слушаешь. Все это время ты качалась на кровати, своими длинными русыми волосами вытирая слезы поначалу, а затем и вовсе бросив это бесполезное дело, позволяя слезам скатываться по еще по-детски округлым щекам, соленым, словно соляным раствором, разъедая смуглую кожу на них. А теперь ты сидишь на подоконнике, и твои ступни боязненно свешены вниз. Ты всегда завидовала твоим знакомым, которые живут в отдельных домах, но сейчас ваша многоэтажка очень к месту. Все происходит очень быстро, когда мать взвизгивает особенно громко, а голос отца в ответ надламывается. Полет всегда представлялся тебе приятным ощущением, но твою голову в эти мгновения разрывает эхо ругани, а сердце колотится слишком быстро от страха, хотя где-то на обрывке сознания вспыхивает секундный восторг, эйфория, твои эмоции переполнены всем этим. Ты очень любила - нет, все еще любишь - своих родителей, но, кажется, они уже не любят друг друга, да и тебя заодно, как напоминание об их союзе, да и жизнь, судя по всему. Ты не хотела бы причинять боль ни себе, ни им, но они уже причиняют боль тебе, и ты просто хочешь закончить это, хочешь этого давно. Слишком много противоречий, слишком. Ты теряешь сознание еще до. Таврос будет винить Вриску в смерти дочери, Вриска будет винить Тавроса, но оба найдут общий источник печали и вновь станут ближе, оплакивая тебя. И будут ругаться до хрипоты, упрекая друг друга, но каждый раз сходясь в общем горе. Слишком много противоречий было поставлено перед тобой. Разумеется, ты не думаешь об этом. Сейчас ты вообще не думаешь ни о чем. Ты слишком занята тем, чтобы быть мертвой. Не станем вынуждать тебя вновь разрываться и оставим со своим занятием. Никаких противоречий для тебя больше.