Это какая-то неправильная пчела

«Нельзя, — строго сказал себе Коля, чувствуя, как во рту набирает обороты небольшое наводнение. — Не сейчас. Не здесь. Терпи». Он, естественно, не сомневался, что при необходимости сумеет и вышедшее из-под контроля слюнотечение выдать за элемент перформанса, но… лучше бы не. Надо просто потерпеть еще… сколько там до конца? В желудке жалобно заурчало. За музыкой слышно быть не должно, даже в первых рядах, но Коля все равно скривился, замаскировав гримасу под болезненно-экстатический оскал. Ткнувшись лицом в услужливо подсунутый букет, он сглотнул слюну, демонстративно рванул зубами свеженькую аппетитную гвоздику и с превеликим сожалением сплюнул лепестками на сцену. Аудитория взорвалась аплодисментами. Коля же окинул волнующееся перед ним людское море алчущим взором. Взгляд его, глубокий, пронзительный, переходил с одного лица на другое, в то время как боковое зрение с жадностью отмечало отнюдь не лица. И вообще не людей. Белая роза. Снова гвоздики. Дельфиниум. А вон там, кажется, гладиолусы… Подступила легкая голодная дурнота, и Коля снова сглотнул. Нельзя. Не сейчас. Не здесь. Терпи. Раздача цветов после концерта далась нелегко — будто голодающему хлеб от души отрывать. Однако публика была в восторге, а букетов, сколько не раздаривай обратно, все равно несли столько, что на неделю бы хватило. К тому времени, как в гримерку зашел Саша, Коля, сытый по горлышко и чуток осоловевший, чисто из принципа дожевывал самую малость подвявший тюльпан и на вопрос: «Наелся?» — смог лишь кивнуть. Смерив его оценивающим взглядом, Саша осторожно поставил на пол увесистый рюкзак — внутри стеклянно звякнуло. Коля хотел отпустить шутку касательно столь пылкой готовности отметить прошедший концерт, но тут к горлу подскочил ком, и вместо шутки с губ сорвалось страдальческое мычание. Вот эта конкретная часть Коле нравилась куда меньше, чем затачивать герберы вприкуску с пионами. Что поделаешь, жизнь жестока: любишь цветы есть — люби и медом блевать… — Уже? — деловито осведомился Саша, роясь в рюкзаке. Коля не удостоил его ответом. Отложив обгрызенные стебли, он упёрся локтями в разведённые колени, наклонился и принялся размеренно дышать, прислушиваясь к происходящему внутри. А происходило там много интересного. Коля ел цветы, пережеванная масса отправлялась в специальный «медовый» отдел желудка и быстренько там ферментировалась. Большая часть уходила дальше — на нужды организма, меньшая превращалась в мед. И да, выход у меда имелся один — там же, где вход. Строго говоря, это не было рвотой, скорее срыгиванием, однако более приятным действо от замены слов не становилось. Разве что горло не жгло, да во рту делалось не кисло, а напротив, сладко — такое себе утешение. Саша спросил ещё что-то, но Коля уже не слушал. Процесс пошел. Довольно густая жижа откашливалась неохотно, Коля маялся, задыхался и демонстративно страдал. Саша всячески сочувствовал: утешал, подбадривал, наглаживал по спине. Но баночки исправно подставлял. Не пропадать же добру понапрасну. — Цветочный, конечно, вещь, — бормотал Саша под аккомпанемент Колиного хрипа, рассматривая на свет янтарное содержимое банки. — Только липовый ведь дороже, рублей семьсот, а то и больше, и брать будут лучше… Короче, слушай сюда. На ближайшее время назначаем интервью — все равно кому, кто первым согласится. И ты там упоминаешь, что твои любимые цветы — ветки цветущей липы. И цветущая гречиха. На гречишный мед тоже спрос хороший. Понял? Говорить Коля не мог, зато громко замычал, вкладывая в немудреный звук всю гамму чувств. Здесь было и «С дуба рухнул? Где тебе люди сейчас цветущую липу возьмут?» И «С каких пор ты распоряжаешься, кому мне интервью давать и что говорить? Совсем берега попутал?» И «Мне, вообще-то, хреново, а тебе лишь бы бабло считать! Старый друг, называется! Подлечу и в задницу ужалю, чтоб неповадно было!» А затем Коля с ужасом подумал: «Подлечу? На чем?» И с ещё большим ужасом: «Ужалю? Ч-чем?» Между лопаток кольнуло. Продолжая давиться рвущимся наружу медом, Коля услышал, как за спиной, похрустывая, разворачиваются крылья. И это было ещё не самое страшное. Спустя несколько секунд точно так же кольнуло пониже спины и… * Когда на мирно спящего Сашу ни с того ни с сего налетел одетый в одни трусы Коля и принялся яростно трясти за плечи, шипя что-то очень злобное и крайне маловразумительное, Саша ничего не понял, но на всякий случай начал отбиваться. Коля, хоть был сильнее и крупнее, до конца не проснулся и действовал бестолково, потому Саша в итоге сумел повалить его на кровать, после некоторой возни придавить собственным весом и спутать матерящееся дрыгающееся тело одеялом. Щелкнув выключателем бра, он перевел дух и, потирая ушибленный в пылу схватки локоть, как следует пригляделся и прислушался. Превратившийся в пухлую одеяльную гусеничку, Коля хлопал стеклянными глазами и продолжал путано предъявлять странные претензии. В потоке слов Саша сумел различить «мед», «блевать», «цветы», «пчелы», «мудак» и — почему-то — «продал друга по семьсот рублей за кэгэ». Саша стал на автомате подсчитывать, сколько можно по такому прейскуранту выручить за Колину тушку целиком, но спохватился и шепотом — все-таки ночь на дворе — гаркнул: — Молчать! Коля от неожиданности заткнулся. — Да чтоб я еще раз с тобой в одном номере спать лег, — с чувством проговорил Саша. — Во-первых, сам мудак. Во-вторых, я предупреждал, что сжирать на ночь полмедовика в одно рыло — идея так себе. Ты уже не мальчик, поджелудочная не железная. Если теперь тошнит, сам себе злобный Буратино. В-третьих, какие, к бесам, пчелы? Про которых ты вчера в автобусе по Дискавери нон-стоп смотрел, что ли? По мере того, как в Колины глаза медленно, но верно возвращалась осмысленность, на лице его проступало до того комичное выражение, что Сашу, хоть и рассерженного внезапной побудкой, разобрало на нервный ржач. — То есть, я не ел цветы и меня не тошнило медом, который ты потом собирал и продавал? — очень тихо и очень жалобно спросил Коля. Саша, икнув, уронил челюсть. Пока он ее подбирал и прилаживал на место, Коля еще пару раз хлопнул ресницами, сглотнул и буркнул: — Сон приснился дурацкий. Спокойной ночи. Ловко, будто улитка в раковину, он втянул в одеяльный кокон голову и затих. А Саше, столбом застывшему у кровати, осталось только крутить пальцем у виска и в очередной раз сетовать на вселенскую несправедливость: почему как дурак вел себя Коля, а остался в дураках — нагло выпихнутый из своей постели — он сам.