дороже родины

When I was young, I fell in love We used to hold hands, man, that was enough Then we grew up, started to touch Used to kiss underneath the light on the back of the bus

Телефон вибрирует в кармане. Снова. Уже пятый раз за день. Рики заведомо знает что там. Очередное сообщение от отца, в стиле: «Перезвони когда освободишься, надо поговорить». Очередное сообщение, которое оставят непрочитанным. Потому что сейчас, когда в маленькой гримерке темно и душно, это абсолютно не важно. Сейчас, когда в голове ничего, кроме забивающегося в легкие запаха лимонного геля для душа, а теплые пальцы играючи пробегаются вниз по позвоночнику отстукивая незамысловатый ритм. Раздражает. — Я тебе не твои сраные барабаны, понял? — фыркает Рики, сильнее зарываясь в чужую шею, носом втягивая родной аромат. Хриплый смешок под ухом, тягуче расплывается по телу жаркой волной. Отзывается затягивающимся узлом внизу живота. Рики чувствует как ладони скользят ниже, сминая поясницу. — Как скажешь, — мягко, низко, так что аж противные мурашки бегать начинают, — Может все-таки возьмешь трубку? Вопрос совершенно точно риторический. Потому что оба знают, трубку Рики не поднимет. Иначе снова придется терпеть бесконечный поток уговоров одуматься, не портить себе жизнь. Вернуться домой в Китай. Туда, где у единственного и любимого сына есть замечательное будущее, в лице приемника огромной корпорации отца. То будущее, которого Рики боится. Лучше он задохнется в своей слегка нездоровой аддикции, чем сломается и лишний раз даст родителям убедится в том, что без них он ни на что не способен. По крайней мере, пока у него есть за что цепляться, Рики будет барахтаться на зло. Пока существует их несчастная гаражная группа, а тело отзывается на легкое прикосновение губ к шее, он не сможет дать заднюю. — Твою ж мать, Кюбин, — шипит он, впиваясь непослушными пальцами в обивку пошарпанного кожаного дивана, — Не переходи границы. — А ты их не проводи, — спокойно отвечает Кюбин, отстраняясь. Взлохмаченные волосы, в которые хотелось зарыться рукой, затуманенный взгляд. Он похож на одного большого щеночка, такого ласкового и нежного. На чужих губах расцветает нелепая улыбка. И иногда, это бесило сильнее, чем когда он открывал рот, чтобы в очередной раз выкинуть что-то едкое. Рики хотелось бы ее стереть. Только вот, он из принципа делать это отказывался. Потому что в глубине понимает, если он перешагнет через свой вымышленный барьер, нырнет с головой в свою привязанность, то назад не выберется. Не понятно, что убьет его сильнее. Эта их маленькая тайна, покрытая пеленой темных коридоров, гримерок и переулков. Их секрет, начавшийся пару месяцев назад. Тогда стало ясно, что все нападки друг на друга, подколы и драки, берут начало далеко не из взаимной ненависти. Тогда стало ясно, что Кюбин не меньше, чем гравитация, помогающая удерживаться на поверхности. В гримерке все еще темно и душно. Но разве Рики нужен свет, чтобы сидеть на чужих коленях, прислонившись лбом ко лбу. Разве Кюбину нужен свет, чтобы крепко прижимать к себе? Абсолютно нет. Только вот, главная их проблема, всегда была и будет одна — время. Перед выступлением — двадцать минут наедине, после — ноль. Руки в петли, тяжелое дыхание обоих, следы от губ. Это безумие, сумасшествие, помешательство. Такое, от которого кровь закипает в венах. Но они оба чувствуют, что им это нужно. Разрядка, включающая в себя взаимную помощь, в виде объятий, касаний, близости. Это как постепенно запускать его внутривенно. Распалять желание, но не пробовать полностью. — Может тебе так будет лучше? Кюбин лежит рядом, пробегаясь рукой вверх вниз по чужому животу. Задевает низ футболки, касаясь открытой кожи. Конечно же, он делает это специально. Выводит, раздражает, все время пытается подловить. — Мне лучше здесь, — фыркает Рики, а на языке вертится несказанное «с тобой». — Мы уже говорили об этом, вопрос закрыт. Много раз. Столько, что даже сосчитать нельзя. Больше всех, конечно, как всегда волновался Хао. На его плечах висела их музыкальная группа, кучка проблемных детей и почти что заваленная сессия. Хорошо хотя бы младшие теперь не дерутся. Раньше их приходилось еще и разнимать, а теперь они сами только и ищут возможности зажать друг друга в каком-нибудь темном углу. — Ты невыносимый черт, — закатывает глаза Кюбин, переворачиваясь набок. — Но ты и сам это знаешь, да? Томительное визави. Затапливающая радужку темнота. Притягательная, манящая. Рики бы нырнул с головой, да так, чтобы задохнуться и никогда больше не всплывать на поверхность. Чтобы дышать одним единственным, слиться воедино, не существовать больше. Только вот те барьеры, что он выстраивал всю жизнь, не дают этого сделать. Он может только прикрыть глаза, тяжело выдыхая. Ловко перевернуться, оседлав чужие бедра, сцепить запястья. И любоваться. Боже, как же он сходил с ума. От искреннего блеска в глазах-пуговицах, приоткрытых розовых губах, таких вызывающих. Он может потерять контроль. И почти это делает. Склоняется ниже, втягивая знакомые нотки парфюма. Наблюдает за реакцией. Но Кюбин молчит. Практически касается заветного. Еще пара миллиметров и они оба дойдут до точки невозврата. Словно уже не болтаются на краю пропасти. Но ничего не происходит. Только громкий, предупреждающий стук в дверь. — Если вы убили друг друга, то у вас три секунды, чтобы спрятать тела, я не хочу на это смотреть, — кричит Хао, прежде, чем зайти внутрь. Дверь открывается с жалобным скрипом, почти что с ноги. Старший недовольно оглядывается. Но ничего необычного не замечает. Кюбин вытянулся на диване, Рики сползает по стене напротив. Оба взъерошенные, помятые, с загнанными дыханием. Тут и дураку понятно, что они здесь не дрались вовсе. Но Хао не обращает внимание. Это не его дело. Пока их группа может выступать, а тела этих придурков не покрыты гематомами, все хорошо. — Тебе, — он тыкает в Рики, — Пора на сцену, а вот тебе, — перевод взгляд на Кюбина. И слишком уж жалобным он выходит, — Ай, делай что хочешь, главное не мешай. — Хорошо, мам, — язвит Рики, поднимая с пола отброшенную туда в смутном порыве гитару. Поправляет ремешок, затягивая потуже. И старательно избегает чужого пристального взгляда. Но Кюбин привык. Он молча плетется сзади, зная что снова найдет себя около сцены. Зная, что Рики снова найдет его глазами еще в самом начале выступления и больше не отведет. Хао недовольно фыркает, но не отвечает. Он выходит из гримерки, возглавляя процессию и параллельно то матерится на китайском, то молится богу, чтобы все прошло хорошо, а не как в прошлый раз. Тогда Рики раздолбал гитару, а Ханбин чуть не влез в драку с владельцами клуба из-за проблем с оборудованием и выступлением группы его бойфренда. За последнего, он, естественно, волновался больше. Рики им немного, но завидовал. Вот так в открытую взять за руку, пробежаться пальцами по предплечью, выше, к шее. Притянуть к себе. Не отпускать. Он переводит взгляд на молчаливого Кюбина, прислонившегося к стенке закулисами. Ему такое недоступно. Хао последний раз распевается, перед тем как выйти на сцену. За ним Тэрэ — на клавишах, Гонук — на барабанах, их маленький басист Юджин, который здесь вообще нелегально. Рики делает глубокий вдох. И под овации выходит в свет софитов. Две отыгранных с разгромным успехом песни пролетают за считанные секунды. Полупьяная публика визжит, скандирует их нелепое название группы, придуманное, кажется, под крепким спиртным. А после — десять минут перерыва, который потратится на перекур. У всех, кроме Рики. Он глазами сканирует зал, в поисках того единственного, жизненно необходимого лица. И не находит. Хао кивками показывает, что пора бы убраться со сцены, дав время для выступления каким-то новичкам. И Рики ничего не остается, кроме как спуститься за кулисы, стягивая с себя инструмент. Ремешок передавил шею, оставив красный след и неприятное ощущение. Мыслями он возвращается к чужим, мягким губам, исследующим каждый ее сантиметр. Игра на контрастах. У Рики всегда в жизни так. То черное, то белое, без каких-либо промежутков. У них давно все обговорено и заучено. Отпечаталось где-то на обратной стороне век, вместе с яркой улыбкой и хриплыми вздохами. Кюбин всегда ждет за сценой или в курилке за клубом, там, где меньше всего света от уличных фонарей. Где ночные сумерки накрывают их своим одеялом, пряча от лишних глаз. Там где они могут создать свой собственный мир, разделенный на двоих. Но сейчас Кюбина нигде нет. — Кого-то потерял? — хитро тянет Хао, прижатый с одной стороны к стене, а с другой к телу Ханбина. В руке тонкая ментоловая сигарета, до одури противная. Как он вообще такое дерьмо курит, Рики не знает. Он отрицательно качает головой, хотя понимает: старший уже давно догадался обо всем. Просто отмалчивается, как обычно, выжидает нужный момент. И похоже, для него он настал именно сейчас. — У тебя на шее что-то, — кивает он, поднося палец свободной руки к месту на своей, — вот здесь. Рики на автомате отзеркаливает жест, накрывая ладонью саднящую кожу. — Ремень натер. — Малыш, уж я то могу отличить это от засоса, — язвит Хао, показательно закатывая глаза. Затягивается, выпуская после тонкую струйку дыма в ночной воздух, — Вы оба, хреновые конспирологи, ребята. Ваши вздохи и ахи слышно даже сквозь стену. Рики кажется, как его легкие сжимаются, становясь размером с шарик. Он так боялся переступить какую-то вымышленную черту, не замечая, как она давно оказалась позади, помахав ему в спину. Ему всегда казалось, что только она одна удерживает его от безумия. Но это неправда. В сумме, у него ничего не осталось с собой. Проблемы, тянущиеся за другими, такими же. И все это неизменно прокручивалось по оси, названной в честь одного только человека. Как будто он — огромный магнит, а Рики маленькая булавка, у которой нет никакого выбора, кроме как крутиться возле. И на этот раз тело реагирует незамедлительно. Он отшвыривает недокуренную даже до половины сигарету, влетает в помещение через задний вход. Неважно, если его заметят, неважно что подумают. Рики плевал на всех людей с высокой колокольни. На всех, кроме одного. Зуд под кожей усиливался с каждой секундой, с каждым шагом. Как будто потребность в касаниях, переросла в физическую. Ему необходимо почувствовать. Руки, пальцы, губы. Что угодно. Лишь бы не сгореть в этом личном аду одному. Эгоистично? Впрочем, Кюбин тоже не особо задумывался, оставляя метки на его теле. В зале его узнают. Липнут со всех сторон, трогают, оставляя противное липкое ощущение на коже. Отвратительно и мерзко. Но Рики не уже не замечает окружающих. Проталкивается вперед, туда, где около бара маячит знакомая взъерошенная макушка. Крепкая хватка на запястье, непонимающий взгляд и вот он уже заталкивает удивленного Кюбина в первую же туалетную кабинку. Защелкивает замок, отрезая все пути назад. Самому себе в первую очередь. Перед глазами картина на миллион. Расширенные зрачки, затопившие радужку, след от малинового ликера на приоткрытых в удивлении губах. Растекающееся по телу томительное ожидание. — Скажешь что-нибудь? — Ты и так все знаешь, — шепчет Рики, делая шаг вперед. Почти вплотную, его кожаная куртка, толстовка Кюбина. Два слоя одежды отделяет их друг от друга. — Знаю, — чуть улыбается он, склоняя голову, — Как и на то, что тебе на все плевать. — Кристаллически. Кюбин выдыхает. А потом закрывает глаза. Сначала в голову ударяет только сладость. Чужих губ на своих, длинных пальцев оттягивающих волосы. Рики собирает вкус своим языком, стараясь запомнить каждую частичку. Вцепляется в тонкую талию, идеально ощущающуюся в собственных ладонях. Кюбин кусается, оттягивает нижнюю, потом верхнюю, играется, но дает право забирать инициативу снова и снова. Право забирать всего себя. Вручает в руки без остатка. И Рики пользуется. Спускается ниже, по линии челюсти, к шее, не забывая в отместку рассыпать кричащие метки-укусы. Останавливается на ключицах, поцелуями бабочками возвращаясь обратно. И не может прекратить. Как если бы все это время голодал и впервые ощутил запретное ранее. Тяжелые вздохи кричат о продолжении как и о том, что он все делает правильно. Возможно, впервые в жизни он делает все так, как должен был давно. Глаза напротив — два туманных альбиона-колодца. Затягивают на самое свое дно, чернотой пробираясь глубоко под собственные кости. Громкий стук в дверь вынуждает отстраниться. — Я безумно рад, что вы перестали тупить, — хихикает Хао, стуча еще сильнее, — Кюбин, отдай мне блондинчика в аренду, пожалуйста, ему пора на сцену. — Пять минут, — огрызается Рики, не в силах отойти еще дальше. — Ну уж нет, иначе я депортирую тебя на родину, понятно? Кюбин смеется и от этого становится легче дышать. Он мягко проводит рукой по щеке, заправляет выбившиеся прядки назад, хотя укладку уже точно не спасти. Теперь всем станет понятно, чем он тут занимался. Да и плевать. Рики, возможно, даже хочет, чтобы все узнали об этом. Он долго смотрит прямо в глаза. — Ты бы хотел чтобы я уехал, да? Легкий поцелуй, смешанный с безумием и обреченностью, оставленный на губах, говорит громче любых слов. Выходя на сцену он снова поймает горящий взгляд из толпы. Маякнет Хао, в немой просьбе передать ему микрофон. — А мне Ким Кюбин дороже родины, — заявляет Рики, отбрасывая влажные от пота волосы. — Да-да, ты уже говорил, придурок, — фыркает Хао, — А теперь заткнись и задай всем жару. Но ему уже неважно. Теперь он знает, что Кюбин действительно для него дороже родины.