Чудес не существует

Джон прикусывает губу и хмурится, чтобы удержать лицо. Сердце глухо, противно ухает в груди, и эти удары отдаются в висках. Рука тонет за пазухой кафтана на груди, пальцы впиваются в ткань, будто пытаясь добраться до сердца, вытянуть его наружу, разорвать на части. Грохочешь, родимое? Гадкая мелодия. Глупая. Теперь к тебе никто не прислушается. Никто. Так и было бы ты еще живым. Форт взят, карта в руках. Теперь остается только ждать. Где и когда именно все произойдет, конечно, было известно не только Джону, но он теперь в отношении себя хранит обет молчания. Все здесь: сквайр с верными прислужниками, доктор, вертлявый мальчишка, гадкий перебежчик. Все мертвы. Убиты чужими руками, вследствие заговора, который открылся именно потому, что он всем казался невозможным. И вследствие своей же глупости, самонадеянности. Или безумия. Как знать. Но Джон был прав, повсюду видя только смерть. Драматургические возможности оказались перечеркнуты. Ну и что же? Не бывает фальшивых трагедий. Не может быть и фальшивого спасения... Ныне он и сам вцеле завидовал этим мертвым. Но и завистливо, всем сердцем ненавидел живые истории, которые еще днями ранее они рассказывали друг другу. Возможно, что в этом заключалось его нынешнее преступление. Ибо мертвые истории жили не ради себя, а ради того, чтобы быть рассказанными другим. Но этих историй не услышать уже никому. Свет не сохранит доказательств того, что они жили. И некому будет засвидетельствовать, как они умерли. Живые, не способные ни к одной такой мысли, они рассказывали истории своей смерти, сами того не зная. "Что за наваждение? Неужто так можно измениться столь скоро?" — молвит Джон про себя, а мир за спиною будто рассыпается на тысячу фрагментов и проносится мимо, в миг сильно замедляя ход. Джону часто случалось убивать. Но убийство здесь казалось чем-то совершенно другим. Джон об этом и не подозревал, только в этот раз чувствовал: еще долго будут сниться ему эти безжизненные тела и пустые, мертвые глаза. Он замирает на месте, хотя уже знает, что делать дальше. Временами Джон ощущал и себя мертвее мертвого. В такие минуты он думал, что по правде умер, а когда вспоминал о том, кто он такой, понимал, насколько это иллюзорно. Александр изменил все. Во всяком случае, то, в чем Джон принимал непосредственное участие. И его собственный мир ему больше не принадлежал. Смоллетт был холоден, но удивительно чист. Его красота была духовной, и в ней не было даже тени грубой телесности. Такое впечатление, думал Джон, мог бы произвести ангел, снизошедший на землю в телесной оболочке. И пусть сентиментальность Джона давно усохла, суть его переживаний оставалась прежней – было в Александре что-то величественное и мистическое, проступающее сквозь черты земного облика. И Джону безумно нравилось выводить капитана на эмоции. Он хотел ощутить его на грани безумия – там, где Смоллетт казался особенно прекрасен. Он фамильярно прихватывал Александра за плечи, шептал недостойные мужчины его толка слова в краснеющее от сдавленного тишиной гнева ухо. Словом, выдавал все, чем мог искренне злоупотребить, прекрасно зная, как на это отреагирует сам капитан. А он хмурился и отстранялся, пихая Джона в грудь, над самым сердцем, которое билось удивительно быстро. Быстрее только тогда, когда Александр смирялся и переставал противиться. Иногда Джон понимал: даже если бы Александр разозлился настолько, что забыл бы про свою гордость, он любил бы его так же сильно. Любил ли? Джон Сильвер никогда не верил в чудеса, но капитан Смоллетт, его золотой агнец с глазами библейского ангела, каждой частицей сути своей соответствовал понятию чуда. – Чудес не существует, – Джон улыбается полу-зло, полу-скорбно, продолжая свой путь вдоль частокола, в просвете между зубцами которого виднеется море. – Правда, капитан, мм? Останавливается, глядя перед собой. В глазах капитана отражается небо, но взгляд его слеп и неподвижен. В нем бликуют лучи заходящего солнца. И нет в этих лучах света надежды. Только боль и отчаяние. Они и образуют в его глазах темную, непонятную глубину. Волосы Александра отливают золотым блеском в угасающем свете. Похоже на какого-то героя из древних преданий. Или просто на мираж. Нет, правда: удивительно, что это мертвое лицо, такое спокойное, прекрасное, выражает столько жизни. Кровь, вытекающая из-под тела, обрамляет его голову, будто божественный нимб. Словно Бог улыбается ему – издалека... Улыбается сквозь падающие на капитана лучи света, через который он больше никогда не взглянет на людей, на мир, на Джона. Ангелов, думает Джон, в этом мире не существует тоже. И Бог давно от всех людей отвернулся.