The Years Belie, We Lived A Lie

— Мне кажется… Неприятную тишину накуренной комнаты нерешительно прорезал голос Пола, тут же вздрогнувший и оборвавшийся. Он неловко кашлянул, пересилил себя и все-таки продолжил, потому что хотел сказать это уже очень давно. — Мне кажется, что я тебя теряю. Ответа не последовало. Маккартни растерянно поднял глаза на Джона. Он сидел, сгорбившись, в кресле у окна, бессмысленно, фальшиво и тошнотворно перебирая гитарные струны, выкуривая четвертую сигарету за этот час. Он просто приехал к Полу домой с гитарой наперевес, уселся в кресло и давай бренчать и курить, хмуро уставившись в пасмурный туман неприятной английской зимы. Полу безусловно было знакомо такое состояние у Леннона, более того, он даже знал, как именно надо коммуницировать с Джоном в такие времена, но беда в том, что раньше это были единичные случаи, когда его просто накрывала тоска, когда он не прочь был молча обниматься, держаться за руки или читать только что написанные друг другом тексты песен, чтобы пообщаться невербально, что у них с Полом всегда получалось куда лучше, чем обратное. Но теперь, теперь Леннон вот уже в течение двух месяцев не говорит Полу ни слова, кроме, разве что, дежурных фраз, свел к минимуму все их телесные контакты (которых за последние полгода, кстати, тоже было не слишком много — по крайней мере, куда меньше, чем за предыдущее время). И вот сегодня приехал к нему внепланово (внезапно они стали видеться исключительно в студии и исключительно, кстати, в компании его новой подружки, Йоко Оно). Пол не понимает, что вообще происходит, ему надоело молчать об этом, он не может больше это выносить, поэтому решается сказать более прямо. — В тебе что-то изменилось. По отношению ко мне, — тихо, размеренным, но тревожно подрагивающим голосом говорит Маккартни. — Ты стал холодным. Отстраненным. Я… — он отвел взгляд от затылка Джона, опустил вниз, на свои колени. До боли сжал большим и указательным пальцами свою переносицу, желая как-то ослабить головную боль, преследующую его весь этот день. Вздохнул, продолжил говорить быстро и нервно. — не знаю, что я конкретно не так сделал, ты мне ничего не говоришь, и все же я чувствую, что что-то, черт побери, не так. Джон, я ведь могу совсем уйти. И не донимать тебя этими дурацкими… разговорами, допросами. Хочешь, уйду? — Уйдешь? — насмешливо пыхнул сигаретным дымом Джон, сразу прервав игру на гитаре, однако не оборачиваясь. — Мы сейчас у тебя дома, мистер, по такой логике ты должен меня прогонять. Пол не нашелся, что ответить. Отвратительное чувство тревоги наполнило его с ног до головы. — Или ты о том, что уйдешь из группы? — невозмутимо продолжил Леннон, наконец поворачивая голову в сторону Пола. — Ну, не знаю, звони Брайану, твою мать, или еще кому… Мартину, Джорджу, Ричу звони… — Ты вообще ни хрена не понимаешь, — бормочет, сильно сжимая челюсти. — А что понимать? Ты говоришь, что хочешь уйти, — снова начинает нестройно перебирать струны. — Да нет же, блядь, Леннон, я говорю о том, что ты… ты меня… — ему жутко не хотелось использовать слово «разлюбил». — что ты ко мне стал относиться иначе. И ты знаешь это, — выкрутился Пол. — А ты не заметил, что сам поменялся не в лучшую сторону? — поинтересовался Джон с кривой усмешкой. Пол ошеломленно моргнул, наблюдая за тем, как Леннон с нескрываемой злостью вдавливает докуренную сигарету в пепельницу и тянется к себе в карман за новой. В смысле, поменялся? Когда? И что он сделал не так для Леннона? Он изо всех сил старался заботиться о Джоне все эти два месяца их внезапной размолвки. По-своему, неумело, но пытался. Каждый день спрашивал, как у него дела, пытался вывести его на разговор, делал ему кофе в студии в те утра, когда он казался более хмурым, чем обычно… Тысяча мелочей. Он искренне не мог понять, в чем его можно было обвинить. — Вижу, ты не понимаешь, — Джон чиркнул зажигалкой. Зажав сигарету во рту, встал с кресла с гитарой в руке. — Значит, говорить нам не о чем. — Джон… — Tschüss, mein Lieber! — эти слова он пропел уже из коридора, а после хлопнул входной дверью. Это «mein lieber» прозвучало так фальшиво и неискренне, что у Пола противным холодом сжало сердце. Джон вечно вставлял в свою речь фразы на ломаном немецком, реже французском, но делал он это в двух случаях: будучи в очень веселом настроении или же пытаясь скрыть раздражение, обиду, злость за привычной клоунадой. И сейчас настроение у него явно не было веселым. Маккартни в прострации слушал, как за окном заводится и уезжает машина. На душе было гадко и скользко. Неизвестность, колкий Леннон, не говорящий ни слова о том, что происходит между ними, что происходит с ним самим… Пол внезапно понял, что вообще не знает, что сейчас происходит в жизни Джона. Да, появилась эта Йоко Оно, которую он вечно тащит в студию. А как же Синтия? Джулиан? Надо обязательно будет позвонить ей, спросить, как дела… А знает ли она про Йоко?.. Боже, какой ужас. Только что влетевшая в голову мысль заставляет Пола поежиться. Может, он и Син сумели так сдружиться только потому, что их сближают любовь к одному мужчине? «Теперь еще и страдания по нему,» — глупо, невыносимо глупо припечатывает мозг. Скорее бы Джейн пришла. Нет, Пол не любил Джейн сильнее Джона. Нет. Он не знает, кого он сможет полюбить сильнее Джона. В равной степени — может быть; это будет очень непросто, но он справится. Однако никогда он не полюбит сильнее. Никогда. Человеческое сердце не способно выдержать такую нагрузку. Оно едва справляется с его любовью к Джону Леннону, что уж говорить о любви сильнее. Господь всемогущий, он не любит Джейн даже вполовину так сильно, как любит Леннона. Это ужасная правда, и сейчас Полу противно от самого себя. Но Джейн, она… она прекрасная девушка, безгранично добрая, хотя бывает и чересчур эмоциональной, но ей и это пристало. Нежная. Понимающая. Она никогда не спрашивала Пола, почему он с завидным постоянством возвращался домой со студии взъерошенный, краснощекий и упороно отказывающийся от секса. Она не обращала внимание на многое, вживаясь в очередную роль и готовясь к выступлениям, рассеянно чмокала Пола в губы по вечерам, зачитывая вполголоса свои реплики, лежа с ним в кровати, пока тот молча отходил от двухчасовой давности ощущений губ соавтора на своем члене. Для Маккартни она была идеальной, и он действительно любил ее за то, что она приносила ему такое невыносимо прекрасное чувство комфорта. Но Джона он любил больше. Джон был… всем. Он для Пола — все. Он открыл для него сумасшедший новый мир, перевернул все его представления о жизни, вскружил голову пятнадцатилетнему мальчишке кожаными куртками, пивом, сигаретами и укромными поцелуями в темной каморке собственного дома, прямо посреди разучивания аккордов. Джон влюбился первым, и Пол знал это. Его собственные чувства развивались еще какое-то время после того, как они начали беспорядочно целоваться. Наверное, это потому что Джон был первым (и единственным) парнем у Пола. Маккартни просто не представлял, что к парням можно чувствовать… такое. Он бы ни за что не вступил в такие отношения, как у них с Ленноном, если бы их ему предложил другой парень. С абстрактным парнем это мерзко, а с Ленноном — слаще всего, что только можно вообразить. И этот парадокс убивал. И Пол бы соврал если бы сказал, что он не наслаждался каждой «запретной» минутой, проведенной с Джоном. Да, он не был влюблен в него когда им было по шестнадцать-семнадцать лет, он не мог понять свои собственные ощущения, поэтому не задумывался об этом ни на секунду, предаваясь чистому, ничем не омраченному наслаждению. Но он развил в себе это чувство к Джону, превратил влечение в настоящую любовь и привязанность. К двадцати четырем годам он действительно был в него влюблен, окончательно и бесповоротно. Взаимно, до недавнего времени. По крайней мере, теперь он все больше разуверялся во взаимности, с каждым днем чувствуя все больший холод со стороны Леннона… Джейн почти сразу по приезду заметила, что с Полом что-то не так. Сначала просто перекинулась с ним парой фраз, что-то о прекрасном вечере, удачном спектакле и том, что она не голодна, поскольку был банкет после выступления. Но когда, выйдя из душа, Джейн обнаружила Пола все еще сидящем на том же самом кресле с тем же самым выражением лица, она явно забеспокоилась. — Пол, дорогой, как дела? — тихо спросила она, присаживаясь на подлокотник кресла. У Пола больно кольнуло в груди, и он чуть не разрыдался как малое дитя. Ужасно, эмоции слишком переполнили его для того, чтобы их контролировать. — Н-не очень хорошо… — сумел выдавить из себя он, прикрыв глаза рукой, с небольшим нажимом проходясь пальцами по вискам и векам глаз. — Ох, от тебя так несет сигаретами, милый… — с мягким укором вздохнула Джейн, и, аккуратно обвив его руками, заключила в объятия. Маккартни сразу почувствовал себя немного лучше. Джейн всегда умела утешать его. — Что случилось? — Оу, мы сегодня много курили с… — он запнулся, почувствовав, что горло сжалось. Выдохнул, откашлялся. — Джейн, я… поссорился с Джоном. — Сильно? — Он даже не говорит мне причину, по которой перестал нормально разговаривать со мной. Я не могу понять, в чем я виноват, — прошептал Пол, закрыв глаза и чувствуя, как рыжие волосы Джейн щекочут его шею. Конфетный запах ее парфюма тоже успокаивал и приносил какое-то детское чувство уюта. — Ты же знаешь, милый, какой Джон человек. Разве не помнишь, он однажды поссорился с тобой из-за того, что ему стало скучно, а ты его не развеселил… — Ну… да, но это все было несерьезно, обычно он прекращал обижаться так же внезапно, как и начинал. А сейчас он… он просто стал другим, как будто подменили… — все так же растерянно пробормотал Маккартни. — Я думаю вот что, — заглянула ему в глаза Джейн. — Дай ему время. Кто знает, может, он завтра с утра проснется и решит, что больше на тебя не сердится… Не хмурься, пожалуйста, ты же знаешь, что он на такое горазд. Пол вновь вздохнул и кивнул, стараясь действительно поверить Джейн, не загонять себя в ловушку из тревожных мыслей. — Но, Пол, если он продолжит игнорировать тебя в студии и играть в молчанку, то лучше всего будет съездить к нему домой — там уж он не отвертится, я-то знаю, как ты умеешь выводить людей на разговор, — она улыбнулась и погладила Пола по голове. — Все будет хорошо. Я обещаю. Маккартни снова кивнул и прижался к своей девушке сильнее, словно ища в ней убежища от собственных мыслей. *** Следующие несколько дней прошли в какой-то неясной дымке. Пол почти ничем полезным не занимался. Гитару в руки не брал вовсе, а к фортепиано подошел пару раз, но, так и не сыграв ничего путного, отложил эту затею. Он опять много курил, а сегодня, когда Джейн вновь ушла на спектакль, даже, незаметно для самого себя, выпил в одиночку целую бутылку дорогущего красного вина, подаренную ему на день рождения. Но приятного ощущения от опьянения — того, к которому он стремился — не наступило. Только тупая головная боль и разрывающие грудь рыдания. Джон не звонил. Не приезжал. Встреча в студии была назначена на конец недели, а сейчас только среда, ему нужно ждать еще два пронзительных, тоскливых дня… Чтобы что? Чтобы Леннон вскользь посмотрел на него и снова открестился от разговора как-нибудь?.. В чем смысл этого ожидания, только душу себе травить… В комнате страшно накурено. Две пачки за день — это слишком даже для Пола. Это он, получается… почти сорок сигарет выдул? Парочка осталась — значит, тридцать восемь. Бедные его легкие. Господи. Он ведь так умрет когда-нибудь. Он заходится в кашле, и голова начинает болеть сильнее. Он пьян и болен. Чем — сам не знает. Он бы сказал, «Джоном Ленноном», но это слишком слащаво и клишированно. Джону бы не понравилось. Вот уже полчаса он лежит на этом проклятом диване, выкуривает тридцать девятую сигарету за день и не может решиться на то, чтобы сесть в машину и поехать к Джону. Там-то он уж не отвертится, он заставит его говорить, он… Он посмотрит ему в глаза так по-особенному, как научился смотреть в шестнадцать лет, так, чтобы Леннон беспрекословно выдал ему все свои секреты, всю подноготную, да… Это самый рабочий способ, он никогда не подводил… А потом они, они обнимутся, да, так, как обнимались в Ливерпуле, в Гамбурге, в Париже… эта глупая ссора вылетит из их голов так же скоро, как и все предыдущие! Конечно! Все будет хорошо. У них все хорошо навсегда просто потому, что они любят друг друга так сильно, что сильнее полюбить у них никогда и никого не получится! И Пол уверен, что Джон полностью разделяет его мысли. А как иначе?.. С этим неожиданным приливом какой-то маниакальной бодрости Пол вскакивает с дивана, проворно надевает пиджак и буквально вылетает на улицу. Уже давно стемнело — сейчас, должно быть, полдвенадцатого ночи. Холодно. Обжигающе холодно. Конечно, на улице начало января, а он выбежал на улицу в одном лишь пиджаке, и то, не утепленном. Под ногами хрустит иней на увядшей траве. Пол судорожно роется в кармане брюк, дрожащими руками еле как достает ключи от своего Астон Мартина. Открыв машину, дергает за ручку дверцы и останавливается. Что он, черт его дери, делает вообще?.. В нем сейчас целое море вина. Голова вот-вот расколется на куски. Пол Маккартни никогда бы не полез за руль в нетрезвом виде. Он всегда прекрасно осознавал все риски, даже когда был подшофе, и всегда был самым здравомыслящим в пьяной компании. Рациональная половина его мозга изо всех пытается протестовать, но — увы и ах! — тонет в вине, сигаретном дыме и саднящих мыслях наподобие: «я должен переговорить с Джоном во что бы то ни стало». Он запрокидывает голову, выдыхает в некрасивое беззвездное небо. Воздух превращается в пар из-за холода. Он бестолково смотрит на то, как следы его дыхания испаряются, сплевывает, открывает дверцу и заваливается в машину. Путь до дома Джона уже давно выучен наизусть, и даже скудный свет фонарей не помеха Маккартни, до упора выжимающему газ, забывающему вовремя переключать передачи и виляющему по шоссе из стороны в сторону. Слава богу, на пути нет других машин и, в особенности, полицейских. Конечно, кто дурак ехать куда-то так поздно? Мысли в голове беспокойные, но где-то на фоне ритмично стучит одна фраза: «Все будет хорошо. Мои порывы не напрасны». Пол шепчет эти слова как мантру, даже несмотря на то, что хочется сказать всем этим порывам твердое «хватит». Маккартни выруливает к воротам Джона, оставляет машину там и нажимает на кнопку, чтобы его впустили. Пол обкусывает ноготь на большом пальце потому что уверен, что Джон не откроет. Однако дверь отворяется. Джон смотрит на него, в его очках отражается свет фонаря. Его глаз почти не видно. Пол сглатывает и не может выдавить из себя и слова. Сердце колотится как бешеное. Зачем он приехал?.. — Зачем ты приехал? — вторит его мыслям Леннон сухо, даже с опаской. — Я… — Пол поражается тому, насколько его голос хриплый. Его попытки объясниться прерывает звонкий детский голос. — Папа, а кто… — из-за угла выруливает толстощекий трехлетний Джулиан в пижаме. Увидев Маккартни, мальчик приходит в неистовство. — Пол пришел! Привет-привет, Пол! Малыш подпрыгивает на одной ножке от радости, бросается к Полу в объятия. Джулс очень любил Пола. Он знает мальчугана с рождения, и видятся они почти каждую неделю. Каждый раз когда Битлз возвращались из тура, Пол помогал выбирать Джону игрушки для Джулиана в дьюти-фри магазинах. Мотивировал Леннона-старшего быть… быть отцом. Они часто гуляли в каком-нибудь парке впятером с Син и Джейн, иногда без нее, а иногда просто втроем — Джон, Пол, Джулиан. В такие моменты Пол чувствовал особую связь с Джоном. Поочередно толкать коляску по мокрому от дождя асфальту, отмахиваясь от новоиспеченного отца, швыряющего в тебя опавшие листья и усмехаться — и чем только он отличается от произведенного им на свет ребенка, дурилка такой. Спустя год за руки шагать по этой же осенней аллее, так, чтобы вас двоих разделял только едва научившийся ходить малыш. Словно… словно он становился еще одним родителем для сына человека, которого он любил больше жизни. И любовь к этому самому человеку в такие моменты чувствовалась в разы сильнее. Но сейчас эти времена прошли, с болью осознает Пол, поднимая на руки теплого ребенка и со стыдом понимая, что он не в силах заглянуть в лицо Джону. — Зайдешь, может? Джулиану не стоит быть на улице без одежды, — ровным голосом произносит Леннон. — Прости, прости, — шепчет Пол, делая шаг в прихожую. Джон захлопывает дверь за его спиной. — Здравствуй, пузырь, — он вымученно улыбается Джулиану. — сегодня без игрушек, извини, приятель. Ему тут же становится стыдно держать ребенка будучи в таком состоянии. Он в измятой несвежей рубашке, а еще от него, должно быть, за милю несет куревом и перегаром. — Это ничего! — лучезарно улыбается мальчик и тут же с нескрываемой гордостью докладывает. — А у нас с папой ночевка! — Правда? А где же твоя мама? — Маккартни все же опускает Джулиана на пол. — Син у своих родителей, — вклинивается Джон, сложив руки на груди. — Джулиан, тут, видимо, у Пола ко мне есть неотложное дело, — он недоброжелательно зыркает на него сквозь стекла новых круглых очков. Таких Пол ни разу на нем не видел. — иди смотри свой мультик, а то все пропустишь, и не увидишь как там, э-э… Белоснежка яблоко сожрет, — он легонько направляет его к выходу из прихожей. — Мы же про Золушку смотрели, пап, не про Белоснежку… — обиженно хмурит те места, где у взрослых бывают брови, мальчик. — Один хрен, иди уже, будь любезен! — повышает голос Джон. Малыш как-то весь сжимается и послушно семенит в гостиную. В другой ситуации Пол одернул бы Джона, не позволяя ему так разговаривать с сыном. И Джон бы послушался Пола, извинился перед мальчиком и сказал бы то же самое куда мягче. Но не сейчас. Сейчас Маккартни просто растерянно провожает маленькую фигурку глазами, сталкиваясь со взглядом Джона. Ох, взгляд Джона. Огнем такого взгляда можно было бы осветить весь мир. Но вместо этого Джон выбрал жечь этим взглядом Пола. Насквозь. — Я приехал поговорить, Джон, — наконец собирается с силами Маккартни. — Говори, — равнодушно проронил Леннон. Пол сглотнул. — Джон, я прошу тебя, — полушепотом выдавил из себя он. — Умоляю, скажи мне, что не так. Я не могу так больше, я так переживаю, я за последнюю неделю выкурил, кажется, больше чем, черт возьми, за всю жизнь, Джон… — Маккартни судорожно выдохнул, проводя пальцами по глазам и с недоумением чувствуя влагу. Ебаный пиздец. Джон своим безразличием довел его до того, что он стоит и плачет на его глазах, не способный совладать со своими эмоциями. — Что ты хочешь от меня услышать? — голос Джона был все таким же деревянным. Пол содрогнулся от едва сдерживаемого приступа истерично разрыдаться и затопать ногами как совсем маленький ребенок. — Неужели ты сам не хочешь мне ничего объяснить?! — отчаянно крикнул Пол, затравленно уставившись Джону в глаза. По щеке вниз скользнула слеза, неловко задержавшись на подбородке. Маккартни неуклюже поднял трясущуюся руку для того, чтобы ее утереть. Губы Джона напряженно сомкнулись в тонкую линию. Это был явный знак того, что он злился. — Ты хочешь от меня объяснений? Будут тебе объяснения! — прошипел он. — Ты, Маккартни, в край охренел! Пол вздрогнул, словно от пощечины. Ему очень захотелось бездумно и жалко спросить Джона: «Ты ненавидишь меня?..» — Ты в конец разучился меня слушать… Да просто, блядь, слушать! — продолжал Леннон, хрустя суставами пальцев. Он всегда делал так, когда сильно нервничал. — Командуешь всеми в студии, все должны повиноваться только Вашему Высочеству, сэр Пол Маккартни, принц, блядь, Уэльский, ни у кого теперь права голоса нет! — Боже, Джон, о чем ты вообще?.. — надтреснутым голосом пробормотал Пол. — Я же говорил тебе, сукин ты сын, что ты ничего не понимаешь! — рявкнул Джон. — Ты совсем зажрался своей властью, мне кажется, нашу группу, блядь, переименовывать надо в «Пол Маккартни и три подсоса»! Леннон скрипнул зубами и со всей силы врезал кулаком по стене. Гипсокартон вмялся под ударом. Он тихо зашипел от того, что слегка содрал кожу. — Почему ты не хочешь это со мной обсудить так… так, как мы делали это раньше?.. — потерянно вымолвил Маккартни. «Так, как делали раньше» — понимая друг друга с полуслова, почти одновременно подмечали недостатки той или иной песни, вместе работали над тем, чтобы улучшить звучание и почти никогда не ругались из-за музыки. Куда пропала их способность понимать друг друга так, как они понимали буквально год назад? Что изменилось в них настолько кардинально?.. — Потому что теперь мы другие, — мрачно отрезал Джон. — Это как раз-таки ты стал другим, Джон! Я тянулся к тебе, пытался исправить ситуацию! А ты игнорировал меня, отмахивался! — оскорбленно взглянул на него Пол, почти задыхаясь от обиды. — Я так старался… А теперь ты говоришь мне, что это я во всем виноват! Джон, да какая муха тебя укусила, какая?! Джон шумно выдохнул, вцепился в свои волосы и бесцельно прошелся туда-сюда по комнате. — Джон… — предпринял последнюю попытку Пол. — Джон, я тебя люблю. Все еще люблю, — в сердце что-то защемило от того, что он произнес эти слова. Он вздохнул дрожащим вздохом и провел ладонью по лицу. — Ты выстроил какую-то стену между нами, я… я не могу понять, почему ты так со мной, но я все еще люблю тебя, правда, Джон… — Нам пора прекращать это, — ожесточенно бросил Джон. До Маккартни не сразу дошел смысл услышанного. — Прекращать… ты хочешь помириться? — чуть слышно, с робкой надеждой сорвалось у Пола с языка. Леннон посмотрел на него долгим взглядом, вмиг заставляя ту робкую надежду скукожиться, словно лист бумаги в огне. — Прекращать, Пол. Это, — повторил Джон, сверля Маккартни глазами. Так, чтобы растолковать эти слова можно было только единственным способом. — Так значит… — Пол тщетно попытался унять озноб по всему телу. Он все еще не мог поверить, что произносил эти слова. — Ты… мы… больше любить друг друга не будем? Так, что ли? Глубокая тишина. Глаза в глаза. Все замерло. — Да, — сквозь зубы ответил Джон, отводя взгляд. У Пола внезапно кончился воздух. Пару мгновений он открывал рот, словно рыба, вытащенная из воды, не в силах набрать в легкие ни грамма кислорода. — Правда? — Маккартни показалось, что это не его голос задает этот вопрос, а чужой — глухой, отчаянный, задушенный подступающими рыданиями. Таким его голос никогда еще не был. Джон кивнул, не поднимая глаз. — Блядь… — Пол запустил одну руку в волосы, шокировано смотря в никуда. Затем почувствовал, будто все его внутренности скрутила огромная холодная рука. Резко захотелось выблевать из себя все, что только было возможно. Тем не менее, он нашел в себе силы заговорить. — А… а группа?.. Джон фыркнул. — Ты серьезно думаешь, что из-за того, что мы с тобой перестанем дрочить друг другу словно сладкая парочка подростков-педиков, группа распадется? Не смеши меня, ты никогда бы на такое не пошел по настолько глупой причине. Разговор окончен, все. Пол все так же стоял в прострации, пытаясь переварить случившееся. Разные вопросы под завязку заполнили его голову. Неужели… неужели все эти годы, все песни о любви, все искренние разговоры, все обещания, все касания, случайные и намеренные — это все закончится вот таким образом? Так бездарно и внезапно совершенная нежность превратится в совершенное зло?.. Однажды, во время одной из тех прекрасных бессонных ночей в Гамбурге, Джон прошептал Полу на ухо: «Мне кажется, я буду любить тебя до смерти». Он сказал это так озадаченно, будто сам не ожидал, что придет к такому выводу. Пол тогда посмотрел в кажущиеся совсем черными в темноте глаза Джона и улыбнулся, сказав: «Я тоже, Джон. До тех пор, пока не умру». Неужели такие слова можно подделать? Неужели им можно так бессовестно изменить? Или… неужели все эти годы они оба жили во лжи?.. То есть, это не любовь. — Езжай домой, Пол, — устало вздохнул Джон, возвращая Пола в реальность. Он протянул ему руку. Для рукопожатия. Не для того, чтобы можно было ухватиться за нее и найти утешения. Не для этого больше. — Прости меня, — пробормотал Пол, сглатывая комок в горле. До протянутой руки Джона он не коснулся — не смог заставить себя. Наверное, если бы он пожал ее, то тут же умер. От разбитого сердца. Теперь можно говорить так любимыми им клишированными фразочками — теперь Джону все равно. — Прости. За что он извинялся? За то, что не разлюбил так же мгновенно? За то, что приехал в двенадцать ночи только для того, чтобы разрыдаться на пороге его дома и испортить вечер с сыном?.. Улица вновь обожгла холодом. Какое-то время он стоял, прислонившись к машине, не замечая мурашек, которыми покрылась кожа в ответ на суровый зимний порыв ветра. Он еле держался на ногах. И почему-то ему казалось, что сейчас он увидел Джона в последний раз. В машине тоже было холодно — он не поставил ее на прогрев когда выбежал из нее пятнадцатью минутами ранее. Пол сложил руки на руль, уронил на них голову и снова расплакался, теперь уже не сдерживая себя. Это было ужасно. Нечем было вытереть нос и глаза, пришлось портить рукава пиджака. Он плакал в голос, громко всхлипывая и поминутно выдыхая «ох, господи», тут же срываясь в рыдания обратно. Боже, если бы только пятнадцатилетний он мог знать, чем все закончится, когда искренне улыбался наглому парню с гитарой. Он бы никогда не отдал свое сердце в руки этого рок-н-ролльщика, если б знал, что тот в конце концов просто бесчувственно вышвырнет его любовь вон из своей жизни. Пол поднял голову с руля, судорожно выдохнул и провел пальцами по глазам. Надо уезжать. Нельзя больше тут оставаться. Джону очевидно, черт подери, неприятно, что в его же собственном дворе стоит машина бывшего… любовника? Друга? Соавтора? Если все же последнее, то, наверное, не бывшего. Леннон же сам сказал, что группа продолжит существовать. А песни можно записывать и не будучи закадычными друзьями… Или они все же еще помирятся и будут хотя бы дружелюбно общаться? Или уже завтра Леннон все забудет и припрется к нему домой с извинениями и гитарой наперевес, и они опять напишут вместе песню про их общие чувства друг к другу, чтобы не смущаясь в тысячный раз признаться друг другу в любви?.. Нет, это уже откровенный бред. Боже, как он запутался. Ничего не понимает уже. — Ох, нахуй, — в последний раз судорожно всхлипывает Пол и заводит машину. Выехав на трассу, он вдавливает педаль газа в пол. Из открытого окна хлещет ветер, заставляя слезы в уголках глаз растекаться по вискам. На месте сердца будто зияющая холодная дыра. Он чувствовал, что все что он сделал, все его надежды, абсолютно, мать его, все впустую. Как же это все глупо. Начинается мерзкий дождь со снегом. Дорога становится скользкой, управлять машиной все сложнее с каждой минутой. Ведь было время… когда-то было время, когда Пол готов был сделать все что угодно ради Джона. Ради его любви и признания. Он ходил за ним хвостиком, он бы отдал ему любой жизненно важный орган при необходимости, он бы убил всех своих друзей, если бы он приказал. Джон смешивал его с грязью, а Пол слепо восхищался им. Пол едва не соскальзывает на повороте, сердце гулко отбивает испуганный ритм, а Маккартни, стиснув зубы, продолжает выворачивать руль с какой-то несвойственной ему остервенелостью. А теперь он принесся к нему несмотря на холод, на опьянение, на усталость. Только чтобы убедиться, что все не напрасно и все образуется. А убедился он в обратном. И от этого всепоглощающего отчаяния просто хочется доехать до дома, броситься на диван, свернуться, и… и умереть. Маккартни снова поворачивает руль, стараясь вписаться в очередной поворот, но чертова машина не слушается его, вихляя по дороге, скользя совсем не в том направлении… Столб. Приближающийся, как в киношной замедленной съемке, чертов столб. Тщетный визг и скрежет тормозов. Собственное дыхание и стук сердца, внезапно ставшие громче гудения мотора. Глухой удар и звук сминающегося железа. Теплая и немного обжигающая боль, начинающая струиться по лицу, и почему-то капающая на руки, манжеты пиджака и руль. Темнота. Что же он, черт побери, наделал?..