Штат Арканзас, Марфорд.
2000 год.
Тёплый, до боли родной голос проносится рядом с ухом, опаляя горячим дыханием. Рваные вдохи и выдохи срываются с уст, короткие, совсем ещё маленькие ноги передвигаются, кажется, со скоростью света, а сильный порыв ветра расшатывает юное тело то в одну сторону, то в другую; соблюдать равновесие в таких условиях — непосильная задача. Засохшие ветки бьют по лицу, раздирая кожу и вызывая слёзы, что моментально смешиваются с грязью на щеках. Больно. — Мама! Мама! Я не знаю, куда идти. Я боюсь, мама! — кричит, оглядываясь назад, где кругом только один бескрайний лес и пугающая темнота. Шелестящие звуки навевают огромный страх, потому ноги снова начинают быстро-быстро шагать, лишь бы не стоять на месте. Могут ведь, если верить детским фантазиям, утащить, разодрать в клочья и съесть, как самую вкусную добычу. — Мама! Ты меня слышишь? В ответ тишина. Холодная, совсем сырая после дождя земля липнет к босым стопам, способствуя скольжению. Мальчик падал уже три раза, раздирая коленки об острые камни и пачкая одежду и белоснежную кожу, потому сейчас, хоть и неосознанно, но старается смотреть под ноги. Неизвестно, сколько он уже так бежит, но ему, маленькому ребёнку, только недавно пошедшему в школу, сознание подсказывает, что вечность. Каждая частичка тела ноет, умоляет остановиться, замедлить шаг или вовсе прилечь на землю, закрыв глаза, однако вместо всего этого истошный крик, в нотках которого проскальзывает ужасающий страх, повторяется, только на этот раз намного сильнее. Голос надрывается, срываясь с петель, и начинает хрипеть, пытаясь что-то выдавить. Не получается. Словно вырвали язык, оставляя ротовую полость кровоточить и наполняться алой, мерзкой на вкус жидкостью, перекрывая доступ к кислороду. Мальчик готов умолять на коленях, лишь бы на его зов откликнулась родная мать и вывела из пожирающей темноты. Ну почему она не пришла к нему днём, когда солнце светило ярче обычного, позволяя остаткам воды на асфальтах засохнуть? Почему лишь ласково разговаривала с ним, обещая в скором времени увидеться, а ночью, когда он улёгся в тёплую кровать, спасаясь от холода, вдруг попросила найти её? Совсем непонятно. «Дом». Получается! Улыбка, что пробирается сквозь слёзы, расцветает на лице, а впереди возникает протоптанная дорожка, будто бы приглашая пройтись по ней. Скоро он будет сидеть на коленях у той, что подарила жизнь, и слушать детские сказки, рассказываемые мягким шёпотом. Страх в тёплых, немного шершавых руках моментально исчезнет, а воображаемые монстры перестанут за ним гоняться. Данное осознание будто бы наполняет запас сил до краёв, заставляя вновь продолжить путь. Осталось ведь совсем немного, ещё чуть-чуть. Пальцы ног немеют от холода, но мальчик, увидев вдалеке что-то похожее на огромный дом, не обращает внимания на такие мелочи. Жалко, конечно, что не успел обуться, из-за чего приходится собирать всю грязь и натыкаться на острые камни, но уже ничего не поделаешь. Больше он никогда не вернётся назад в одиночестве, потому что его ждёт мама. «Заходи внутрь, малыш». Когда перед глазами возникает большой двухэтажный дом, покрытый слоем засохших растений, что выпирают с разных сторон, мальчик останавливается, чувствуя, как снова начинает бояться. Кажется: зайди он внутрь, и его тут же схватят за щиколотки, заставив приложиться затылком о пол, запрут дверь, а потом, зажгя камин, отправят в дикое пламя, чтобы ничего, кроме костей, не осталось. Либо потащат на второй этаж, где разорвут одежду, впиваясь острыми зубами в мягкую кожу, а потом сбросят в окно, заставляя тело сгнивать до тех пор, пока не найдут. Мальчик, трясясь одновременно и от холода, и от пугающей ситуации, мотает головой и делает шаг назад. Ему так не хочется, чтобы его тело сжигали или, может быть, съедали — монстры ведь вечно голодные, — однако как быть с матерью? Она же там совсем одна, наверняка сидит в кресле-качалке и ждёт своего единственного сына, обещавшего найти её. Нужно, во что бы то ни стало, взять всю силу в кулак и побороть детские страхи. «Ты ведь будущий мужчина! Мама будет тобой гордиться. Мама тебя ждёт», — снова проносится где-то совсем рядом, вызывая радостную улыбку. Мальчик кивает в пустоту, а затем всё-таки делает злосчастные шаги, услышав, как трескается стекло на втором этаже и скрипят ставни. Он впервые видит полностью чёрный дом, так ещё и такой некрасивый, и не понимает, почему мама позвала его именно сюда. Здесь ведь так страшно, а она знает, что её сын, хоть ему и семь лет, безумно трусливый, когда дело касается чего-то мерзкого и совсем не радужного. Преодолевая небольшое крыльцо с двумя лесенками, что скрипят под тяжёлыми шагами, дрожащая рука тянется к деревянной, местами сломанной двери, собираясь её открыть и тут же, оказавшись внутри, закрыть. Однако неожиданно что-то сильное, будто бы ветер, откидывает слабое и уставшее тело на несколько метров, не позволяя дотронуться до дома. Мальчик с трудом удерживает равновесие, с непониманием оглядываясь по сторонам, а потом снова вспоминает о женщине, на чьих розовых губах всегда была добрая улыбка. Неужели не удастся попасть внутрь и увидеться? «Прости, малыш. Сейчас всё будет». Проходит секунда, и дверь самостоятельно распахивается. В нос ударяет родной, немного забытый временем запах, смешанный с сыростью. Сердце начинает стучать в разы сильнее, чем несколько минут назад, а в венах течёт скорее не страх, а нетерпение и безумное счастье. Недолго думая, мальчик заходит внутрь, а потом подпрыгивает из-за резко захлопнувшейся позади двери. Испугался. Облегчённый выдох срывается с губ. Как же хорошо, что это просто обыкновенная деревяшка, поддавшаяся порыву ветра. Пыль медленно разносится по всему помещению, как и образовавшееся эхо. Дом внутри, к удивлению юной фантазии, оказывается совершенно пустым, без каких-либо кресел-качалок или иной мебели. Глаза, привыкшие к темноте, замечают лишь лестницу, ведущую на второй этаж, маленькое пространство между ней и стеной и потухший камин. Мысли путаются между собой, пытаясь понять, где же находится человек, что привёл их сюда, а потом, когда мальчик собирается подняться на второй этаж, замолкают. За окном неожиданно сильно начинает завывать ветер, расшатывая старый дом и покрывая тело мурашками. Страшно и холодно. Тонкая кофта, подаренная как-то родителями на день рождения и украшенная посередине изображением человека-паука, совсем не помогает, как и короткие домашние шорты, что местами уже успели порваться. Он бы с радостью сейчас выпил большую кружку сладкого какао и укрылся толстым одеялом, смотря какие-то мультфильмы по телевизору. — Мама, где ты? — спрашивает почти шёпотом, боясь, что кто-то может услышать. Глаза, не прекращая, бегают из одного тёмного угла в другой, страшась спрятавшихся и затаившихся монстров. Нападут ведь, если потерять бдительность и расслабиться. Никто снова не отвечает, лишь ветер бьёт по стёклам, окончательно разбивая окна. Мальчик переминается с ноги на ногу, дрожит, а затем взгляд, бешено мечущийся из стороны в сторону, случайно цепляется за что-то, быстро движущееся по обшарпанному полу. Сердце падает вниз, как только голова опускается, чтобы получше рассмотреть заинтересовавший объект. Глаза моментально расширяются, ноги с трудом плетутся назад, пытаясь быть как можно дальше, а подрагивающие руки касаются кирпичной стены и прижимают тело к поверхности. Пальцы тянутся к ручке двери, дёргая на себя, но ничего не получается. Заперто. Будто прокрутили ключом, пока мальчик рассматривал дом, и подпёрли с той стороны чем-то тяжёлым и несдвигаемым. Сотня пауков различных оттенков и размеров, словно не замечая постороннего человека и собираясь в кучу, ползут по полу, сверкая четырьмя глазами и медленно передвигая восемью ногами. В какой-то момент некоторые разбредаются в разные стороны, заползая в щели и исчезая, а другие останавливаются, разворачиваются и плетутся по лестнице на второй этаж. Их настолько много, что они создают впечатление огромной армии, готовящейся к бою. Слеза скатывается по щеке, глаза самостоятельно закрываются, дабы не видеть ничего, а губы, уже, кажется, искусанные в кровь, шепчут только одно-единственное, почти мёртвое слово. «Мама». Что-то внутри умоляет снова попытаться распахнуть дверь и побежать назад, к бабушке и дедушке, которые, скорее всего, скоро начнут переживать за него и повсюду искать. Он, хоть порой и обижается на то, что они не разрешают погулять дольше положенного, всё равно сильно их любит и не хочет, чтобы те попусту нервничали. Однако сердце, стучащее набатом в висках и соскучившееся по родному теплу, заставляет стойко стоять на месте и ждать, когда весь ужас в виде пауков и прочих насекомых испарится. Проходит, может быть, пять минут, прежде чем мальчик сквозь шум в голове начинает слышать чьи-то шаги. Кто-то шаркает по полу второго этажа, направляясь к лестнице. С трудом выдыхая, пальцами вновь пытается потянуть ручку двери на себя, а глаза, как бы не хотелось, распахиваются, вглядываясь в темноту. Никого нет. На первом этаже. Но кто-то явно есть на втором. Шаги медленные, неторопливые, скользящие по деревянной поверхности и не такие, как в большинстве фильмов ужасов. Мальчик смотрел лишь несколько, но отпечаток и горькое послевкусие так или иначе отложились в памяти. Пугающие, но в то же время спокойные звуки заставляют напрячься всем телом. Кто-то начинает спускаться по лестнице, разнося звонкое эхо. Шёпот, содержащий в себе лишь бесконечные и бесконтрольные молитвы, срывается с губ рваными выдохами и посылает сигнал мозгу. Убеждает, что это тот человек, который пригласил, позвал и попросил помочь. Кого-то другого и быть не может. Мама ведь его никогда не обманет. Когда босые ноги аккуратно касаются следующей ступеньки, выходя на свет, мальчик даже сквозь плотную пелену слёз и кромешную темноту замечает кое-что, что тут же принуждает оторваться от стены и поспешно потереть глаза грязным рукавом кофты. На правой лодыжке выделяется большое светло-коричневое родимое пятно, опоясывающее чуть ли не всю стопу, но не доходя до пальцев. Такое — по крайней мере в жизни ребёнка — существует только одно и принадлежит тому, кто вырастил, накормил и подарил море любви. — Мама? — больше нет сил проливать слёзы. Наверное, скоро всё закончится? — Это ты? Я, правда, надеюсь, что это ты. Я очень устал и хочу спать, — а ещё желудок завязывается в узел, требуя хоть какой-то пищи. Кажется, он не ел с вечера, а сейчас уже стоит непроглядная и безумно ужасающая ночь. — Пойдём домой, пожалуйста, — умоляюще выдыхает. Спустя долгую секунду силуэт опускается на горизонтальную поверхность грязного пола, и мальчик, толком не веря своим глазам, широко улыбается и вмиг оказывается рядом с женщиной. Она выглядит так же, как и две недели назад: тёмные волосы, аккуратно расчёсанные и спадающие с худых плеч, длинная чёлка, закреплённая с одной стороны блестящей заколкой, лёгкое платье коричневого, её любимого цвета, доходящее до колен, и бижутерия, красующаяся на шее. Ярко и безупречно. Выглядит точно такой же, какой запомнилась единственному сыну, каждый день ждущему прихода матери и её тёплых объятий. Женщина, в чьих глазах застыли слёзы, похожие на разбитые хрусталики, искренне поднимает уголки розовых губ и раскрывает руки, вставая на одно колено. Устала, но всё равно находит силы, чтобы подарить мальчику ту самую любовь, греющую холодное сердце. — Я скучала, малыш, — почувствовав ответные касания, маленькими ручками захватывающие шею, она выпрямляется, без особого труда удерживая довольно-таки тяжёлое тело. Мальчик жмётся ближе, наконец ощущая долгожданное спокойствие, а голова от измотанности падает на плечо. — Почему ты здесь? Тут так страшно, — опухшие и красные от слёз глаза закрываются. Сознание невольно подкидывает картинки с пауками, которые, наверное, будут сниться ребёнку ещё очень долгое время, заставляя каждую ночь дрожать от страха и звать мать. — Я видел здесь пауков, они очень страшные. Почему ты позвала меня именно сюда? Бабушка с дедушкой будут волноваться за меня, нужно поскорее возвращаться, — лепечет всё, что приходит в голову, желая побыстрее отсюда выбраться. Рядом с матерью волнение отступает на задний план, может, даже вовсе исчезает, но какое-то напряжение всё равно играет с детскими, совсем неустойчивыми нервами. Этот дом ему совершенно не нравится. — Спасибо, что пришёл, — горячие, к удивлению, руки нежно поглаживают спину, посылая тепло в каждую часть тела. Мальчик наконец-то перестаёт содрогаться от леденящего холода, однако пальцы ног всё ещё почти не ощущаются. — Прости, что этот дом тебя напугал, но в другом месте я не могла встретиться. — Почему не могла? — удивлённо спрашивает, поднимая голову, которая почему-то начинает кружиться. Пару раз моргнув, мальчик вглядывается в доброе, почти без морщинок лицо женщины, сталкиваясь с глубокой виной на дне карих зрачков. Он может без особого труда различить радость и грусть, вину и обиду, потому поднимает руку и касается пальцами чистой кожи, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо. Ему не хочется, чтобы она выглядела такой печальной и переживала за него. Сейчас они вместе, а это значит, что всё будет хорошо. — Не грусти, — не дождавшись ответа, произносит мальчик и снова широко улыбается. Он замечает, что женщина на грани истерики, так как слёзы вот-вот норовят упасть и разбиться вдребезги где-то на полу. — Лучше пойдём домой, мама. Ты ведь устала? Женщина кивает, а затем ощущает, как сухие и тоненькие губы касаются щеки, оставляя короткий поцелуй. Что-то внутри трескается, но не причиняет боли. Что-то внутри прорывает бездыханное сердце и горько улыбается. — Я ждала тебя, Сонхун, — тихо говорит она и зарывается длинными пальцами в волосы мальчика, трепля их с особой мягкостью и заставляя опустить налитые свинцом веки. Собственное имя звучит привычно и сладко. В какой-то момент, ожидая дальнейших слов или действий матери, кожа головы начинает чувствовать совсем не лёгкие и нежные поглаживания, а наоборот, царапающие и вызывающие морщинки на переносице. Родные пальцы цепляются за затылок, с силой сжимая и чуть ли не вырывая короткие волосы. Глаза распахиваются от пронзившей боли и тут же расширяются ещё больше от увиденного. Что-то поменялось в лице той, что несколько минут назад грустно улыбалась и отражала всеобъемлющую вину. От придатков печали ничего не осталось, как и от бывалой красоты. По всему лицу рассыпаны маленькие, словно от чьих-то укусов, дырочки, сочащиеся кровью и выделяющие жёлто-зелёную жидкость. Все волосы практически исчезли, и только рваные куски, обнажающие лысину, вяло свисают сзади, больше не доходя до плеч. Одежда порвана, как и некоторые части тела — Сонхун с ужасом замечает, что у неё отсутствует половина уха, а вниз смотреть страшно. Улыбка пропитывается ядом, в уголках губ скапливается алая слюна, что, огибая подбородок, капает на грязное подобие платья. Худая настолько, что кажется: ещё несколько секунд, и сломается, а выпирающие кости порвут кожу, с характерным звуком роняя тело. Пытаясь отстраниться и спрыгнуть на пол, Сонхун натыкается на невероятную силу и начинает плакать, со всей силой крича и заполняя дом эхом. Волосы на затылке неожиданно рвутся, вырываясь с корнями, и сильная боль вмиг пронзает голову. Перед глазами взрываются фейерверки, ногти впиваются в плечи «женщины», но та никак не реагирует, лишь смотрит и будто бы наслаждается страданиями маленького мальчика, своего ребёнка. — Мне больно, отпусти, мама! Другая рука, покоившаяся до этого на спине, после оглушительных слов прижимает вырывающееся тело ещё ближе, и у Сонхуна совсем не остаётся сил. Он лишь теперь уже беззвучно плачет и думает о том, что, скорее всего, больше не увидит бабушку с дедушкой и не поиграет с ребятами со двора в какую-нибудь незатейливую игру. Больше никогда не посмотрит на улыбку матери, рассказывающей ему сказки на ночь, и не ощутит рук отца, что с лёгкостью могли подкинуть его в воздух и со смехом поймать. Мама его обманула. Предала и причинила боль. Он ей этого никогда не простит. — Я так ждала тебя, Сонхун, — снова произносит она, но на этот раз не так мягко; в нотках голоса проскальзывает какое-то больное счастье, а имя, вырвавшееся из этих уст, отдаёт горечью и вызывает рвотные рефлексы. От её раскрывшегося рта несёт гнилью, белоснежных зубов больше нет. По подбородку беспрерывно течёт вязкая слюна, смешиваясь с кровью. Что-то, отдалённо похожее на человека, всё ближе и ближе тянет лицо Сонхуна к своему, отдирая волосы, которые клочками медленно падают вниз. Мальчик ощущает, как по спине и шее стекает что-то мокрое, и понимает, что это далеко не пот, появившийся от волнения и страха. Как только голова Сонхуна достигает непозволительно близкого расстояния к лицу этого «монстра», из-за чего чувствуется даже громкое дыхание на дрожащих губах, сердце замирает, а в глазах темнеет. Что-то прозрачное, теперь уже не смешанное с кровью, со скоростью света вылетает изо рта и обволакивает каждый участок кожи. Сонхун не успевает вновь закричать, потому что лицо немеет, лишаясь функций. Глаза, распахнутые от ужаса, остаются в таком же положении, застеленные пеленой мерзкой слизи, губы начинают покалывать, но ненадолго. Прозрачная жидкость моментально впитывается в кожу, доходит к остальным органам и лишает их работоспособности. И сердце, прежде чем остановиться, всё же слабо стучит и надеется на какое-то чудо. Но чудес, к сожалению, не бывает. Ротовая полость напротив расширяется до такой степени, что губы рвутся, выделяя, кажется, литры крови, маленькие кусочки мяса разлетаются в стороны и не оставляют ни одного живого места на лице. Сплошное месиво, которое тут же сменяется огромными, острыми на конце конечностями, что разрывают обе щеки, а посередине образуется дыра, покрытая ворсинками и мелкими зубами. Хелицеры без промедления впиваются в лицо Сонхуна, переставшего дышать, проникая в глубь мелких мышц и доходя до скуловых костей, где выпускают секрет яда, который сетями расползается по уже мёртвому организму. Убедившись, что сердце остановилось, руки перестают давить на затылок, а потом и вовсе отпускают. Обмякшее и измазанное в крови тело падает на пол, гулко ударяясь и поднимая пыль. В глазах мальчика так и застывает непонимание, смешанное с обидой, и страх, кажется, навсегда закрепившийся на дне карих зрачков. На искажённой щеке «матери» больше не теплится след от нежного и пропитанного любовью короткого поцелуя. Там вообще ничего не остаётся, кроме содранной в мясо кожи. Переступая через развалившееся и бездыханное тело, существо останавливается почти напротив двери, а всё безобразие на лице потихоньку начинает исчезать, возвращая былой вид. С розовых губ срывается злобное, но в то же время счастливое «убить», а плохой слух в мгновение улавливает звуки движений позади. Армия, состоящая из множества пауков различных видов и размеров, подчиняясь команде, обволакивает маленькое тело, забирается под одежду, проникает в глазницы, ротовую полость, уши и нос и, продырявливая кожу, добирается до самого вкусного. Через тридцать секунд от мальчика не остаётся и следа. Сожрали вместе с мышцами, сухожилиями, хрящами и костями. Тоненькая кофта с изображением человека-паука и короткие шорты также испарились в два счёта. Победно улыбаясь, рукой тянется к двери, толкает её и открывает вид на тёмную улицу. Призрак выходит без особого труда, слышит, как хлопает деревяшка позади, а где-то наверху разбивается очередное стекло, и, глядя на ночное небо, прощается с этим порой несправедливым миром. Все дела сделаны.Душа свободна.