***
постукивая костяшками по дереву двери, ген точно знает, что даже глубокой ночью может привлечь внимание нужного человека. укё открывает ему всего через несколько секунд. у него крайне усталый вид, взъерошенные волосы и покрасневшие глаза. — спать не дают? — заранее зная ответ, спрашивает ген. — иногда хороший слух приносит кучу проблем, — укё отходит от двери, пропуская менталиста в каюту. — зачем пришёл? — полагаю, теперь — помочь отвлечься. прошло много времени с момента, как он завуалированно признался лучнику в любви, но все эти месяцы они оба были слишком заняты, чтобы нормально выстраивать отношения. впрочем, разлука, — иногда многодневная, — нисколько не помешала им, ведь как раз при встрече впервые после этих дней, проведённых в экспедициях, долго не находящие выхода чувства просто взрывались гейзером и топили мысли о том, что до конца дня осталась ещё куча дел. ген всегда находил какое-то до крайности нелепое оправдание и быстро ретировался, по дороге, уже вне поля чужого зрения, хватая с собой укё, которому оправдание приходилось искать уже потом, густо краснея. тогда от позора его спасала только полная непросветлённость их гения в таких делах. и, наверное, его неспособность замечать мелкие детали, выдающие укё (и гена, потому что они никак не скрывали, что пропадают одновременно) с головой; густые засосы, например, которые кокетливо выглядывали из-под натянутого по самый нос воротника. или сенку просто жалел укё и только делал вид, что не понимает. впрочем, это не так важно, если он до сих пор молчит. ген пришёл только на третью ночь после отплытия «персея» и укё сразу понял, что тому может понадобиться, но готов к этому совершенно не был. физически, по крайней мере, уж точно. — давай не сегодня, — нахмурившись, чтобы перетерпеть наплыв усталости, просит укё. — пожалуйста, я же ведь не только о сексе думаю, — ген почти молит. укё становится стыдно, что он считает, будто на уме у его парня только одно. это из-за усталости, изнеможения, мозг просто выдал первый попавшийся вариант из-за неспособности думать. — а какие ещё варианты меня отвлечь у тебя есть? — укё зевает. — гипноз? отказываюсь. — не доверяешь мне? — да блин, — лучник чувствует усталость и вину; это у него в голове вертелось только одно. — нет, я тебе доверяю, но… я не знаю. я просто не хочу находиться под гипнозом. ген отводит глаза, как всегда делал, когда начинал придумывать очередную затею, а потом вздыхает: — признаюсь, у меня нет идей. но, может, тебе действительно поможет то, о чём ты думаешь? — я скорее сварюсь в этой духоте, — показательно оттянув воротник футболки, говорит укё. — ты уже в курсе, что я хорошо работаю языком. мы управимся быстрее, — сразу после ген его целует. нетерпеливо, и это толкает на мысль, что он и правда пришёл именно за этим. не укё его винить, ведь он отвечает с тем же напором, и только то, как долго он нормально не высыпался, не даёт ему действовать с присущей обычно скоростью. он не поспевает за руками менталиста, которые уже успели пробраться под тонкую футболку и словно по новой исследуют худое тело; каждый раз, когда пальцы соскальзывают с одних мышц и переходят на другие, ген тихо постанывает укё в губы. в коротких выдохах последний сумел расслышать, как ген матерится на кусок ткани и просит избавиться уже от неё. до расстеленной постели добираются долго, постоянно сталкиваясь руками в попытках избавить друг друга от одежды, но всё-таки добираются, и непонятно: то ли ген толкнул укё на жёсткий матрас, то ли сам укё свалился на него, запнувшись о каркас кровати. развалившись на простыни, укё часто дышит, понимая, что становится только жарче. доносящийся из-за стекла крошечного окошка шум волн на удивление только украшает атмосферу, подогревает желание. — иди сюда, — укё тянет гена за руки, заставляя упереться коленями и локтями в матрас, и принимается сам зацеловывать уже не скрытую высоким воротником бледную шею. ему слишком нравилось, когда с гена исчезали все эти слои одежды и можно было покрывать сухими поцелуями каждый сантиметр голой горячей кожи. — чёрт, как же я тебя люблю. это всегда слегка смущало менталиста. только «слегка» заставляло его прятать красное лицо куда угодно, лишь бы не ловить на себе внимательный взгляд и продолжать своё занятие. ген смещается поцелуями на ключицы и грудь, что у укё довольно чувствительна, и ген пользуется этим каждый раз, уделяя ей больше всего внимания, уже не целуя, а практически вылизывая, сжимая осторожно пальцами и прихватывая кожу зубами. после на ней всегда остаётся множество следов, которые не сходят несколько дней. укё нравятся эти следы наблюдать, но он никогда не признается об этом вслух; гену и не нужно — он и так видит. губами ген чувствует, как колотится чужое сердце, и, чтобы удержаться от восторженного — потому что укё всегда вызывает у него именно такие, несвойственные менталисту эмоции — воя, сжимает его бока, наконец приземляя свою пятую точку парню на бёдра. иначе бы просто свалился куда-нибудь и валялся, закрыв лицо и глупо хихикая от переполняющих чувств. — тут… — укё приходится перевести дыхание, когда ген на секунду отстраняется, — становится жарче. я плавлюсь, — гену даже не нужно поднимать голову, чтобы понять, как нагло укё улыбается. поэтому он скатывается назад, глухо ударившись коленями о пол, и хватается дрожащими пальцами за пояс белых шорт. которые были слишком короткими, чтобы называться так. находиться в таком положении ему не впервой, но всё же довольно неловко. укё садится на кровати и теперь словно бы поддерживающе смотрит сверху вниз, одними глазами снова говоря, что любит. ему такому отказать невозможно ни в чём. чтобы не смотреть в ответ, ген наклоняется, проходится мокрыми поцелуями по низу живота, услышав тяжёлый вздох сверху, и тянет чёртовы шорты вниз. укё помогает, приподнявшись, и наконец последний элемент его одежды оказывается на полу. — всё нормально? — он заправляет белую прядь гену за ухо. и оставляет тёплые пальцы у того на щеке, ген к ним подаётся, как домашняя кошка, не поднимая глаз. — вообще-то это мой вопрос, — всё-таки ухмыляется он, опалив влажную кожу дыханием. — всё нормально, — кивает сам себе укё и перемещает руку менталисту на затылок. — давай. потому что если ген начнёт болтать, они оба тут сварятся. укё просто не оставляет ему такого шанса, ведь всё равно ген это сделает по своей воле, просто без предварительной болтовни. и ген это делает; широко мажет языком и температура в комнате поднимается на пару градусов точно. он обхватывает пальцами основание, размеренно проводит по всей длине этим кольцом вверх-вниз несколько раз, осторожно, привыкая заново, опускаясь ртом всё ниже, пока не касается губами снова задержавшихся на основании пальцев. остановившись, длинно выдыхает, прикрыв глаза, ему нужно время, чтобы продолжить — собственное возбуждение отключает голову, а без неё ген может сделать что-то не так. он себя знает. укё медленно гоняет воздух носом, дожидаясь, когда ген достаточно привыкнет, чтобы он мог сам направлять его. долго ждать не приходится; ген медленно проводит руками по чужим бёдрам и отстраняется совсем. смотрит сквозь дымчатую пелену перед глазами и улыбается покрасневшими губами. не то чтобы прямо дразнит, но знает, к чему этот его жест приведёт. потому не удивляется, когда укё толкает его голову обратно, заставляя снова взять всю длину. так продолжается минуту, две, никто не знает. темп ускоряется, по комнате разносятся влажные звуки, которые год назад укё нещадно смущали, но теперь только возбуждают сильнее, приближая окончание. укё валится на кровать, тяжело дыша. в голове пусто, уши не ловят ни одного лишнего звука, только такое же тяжёлое дыхание снизу. ген нависает сверху, улыбается пошло-пошло, но сам на грани, потому трётся грубой тканью штанов, в которых так и остался, о вспотевшую кожу и оставляет на шее укё поцелуй за поцелуем. через пару секунд последний приходит в себя достаточно, чтобы позаботится о нём; ныряет рукой в штаны, и ему хватает трёх быстрых — как ген любит — движений, чтобы менталист наконец свалился на него сверху, бормоча что-то о том, что такое стоит проворачивать почаще. усталость снова овладевает сознанием, но в этот раз укё всё-таки засыпает. без лишнего шума и с любимым в объятиях. а о том, что один из них всё ещё вполне себе одет, а другой валяется в чём мать родила, они будут думать уже утром, оперативно собираясь на собрание, устроенное сенку в экстренном порядке.***