Сделка

Ангел падёт. Избави нас Бог от тех, кто думает, что исполняет Его волю. Громогласные крики, юношеские визги, женские вопли и тихое, разбавляющее тишину в моменты секундного спокойствия, изнывание. Шаг не может обойтись без липкого шлепания о кровь соратников, сослуживцев, друзей и братьев. Прядь светлых, измазанных пылью, землей, слезами и кровью волос спадает на лицо только напоминая разгоряченный бой с самим Дьяволом, с Люцифером во плоти — горящие красным глаза, широко распахнутые крылья, словно дракон расправляет внушающие крылья для устрашения. Разъяренный и пропитанный гневом, оскорблённый непониманием и слепой верой в Отца. Ангел проводит ладонью по обезображенному, изуродованному и исцарапанного вплоть до костей ладонью, вкладывает последние силы в благой вид, перед тем как исчезнуть — совсем на короткий промежуток, просто отдохнуть, просто забыться, просто поговорить с Ним. — Я совершенно растерян. Как я могу быть уверенным в твоём замысле? — Дино роняет руки после молитвенного жеста. — Как я могу понять, что исполняю Твою волю и не нарушаю её? Отчаяние. Давно нет сил считать потерянные души, умерших собратьев, коллег и товарищей; силы Дьявола превосходят ангельские батальоны, а тот, словно насмехаясь, напускает на людей и мирское спокойствие катастрофы, мор и смерть. И сифилис. Разочарованный и уставший вздох. — Как я могу быть уверен, что вынужденная мера не есть противоречие твоим законам? Дино уставшим взором проходится по игравшим в рыцарей детям: взмахивая маленькими ручонками, поднимая крупные ветки, как своё ружьё, срывая голос в воинственном крике, они падают на землю после ненастоящих ранений, громких возгласов и победных кличей. Неужели в Его глазах всё так и обстоит? Так не по-настоящему, так нелепо и наивно, так по-детски и некрасиво. Не стоит внимания. Устало прикрывая глаза, Дино садится на зелёную траву, игнорируя косые взгляды нянечек играющих малышей: не пристало командору разваливаться на земле. Ему без разницы. Человеческое пристанище есть единственная спокойная гавань, лишь редкие моменты их ничего незначащих войн, расцвета чумы, сифилиса и голода: выбирать и выглядывать особое одеяние не пришлось; тёмно-синий мундир и белые брюки — достойная форма офицера морского флота. Светлый парик давно лежит где-то рядом: действительная излишняя вычурность, нарочитое самодовольство в неудобстве и нелепом правиле. Жеманство? Люди, которым свойственно усложнять себе жить, придумали эту хорошесть, рамочность, за которой следуют, подобно своим же персонажам — Тантал ведь не мог дотянуться до желаемого? Или Сизифовы муки не приводили к концу? Все одно — тщетность. Хорошесть неудобна. Правильность есть ограничение. Выбирать обычно не приходится, но вынужденная мера создаёт переломный момент. Дино всматривается в потемневшее небо, наблюдает за совершенно спокойными и равнодушными звездами. Человек — существо малое и никчемное, не оставляющее после себя ничего, кроме гниющего тела и войн. Стеклянный взгляд случайно падает на дорогу. Переломный момент раскрывает отчаяние. Чистая, искренняя и, на всеобщее (и ангельское, и дьявольское) удивление, человеческая безысходность подставляет ангельскую суть к вопросам, которыми задавался сам Дьявол — это известно всем. В чем замысел божественный? За какой проступок он отбросил от себя свои творения? Так легко, небрежно оставил сынов своих, не желая разорвать кровопролитную войну — разорванные копиями тела, пробитые насквозь стрелами глаза, вспоротые когтями животы и шумящая кровь, как водопадом стекаемая по обители ангельской. Был ли дорог ему хоть один его сын, ангел верный? Ладони, отягчённые отчаянием, падают с молитвенного жеста разочарованно. Глубокий вдох его разносится по всему полю — стрекот кузнечиков, завывания и охания ночных птиц, шумящая река. Всем телом остается ангельский воитель напряжен: звуки непрекращающей свой поток воды реки почти заставляют скулить, молить о пощаде. Лишь бы не вспоминать ужасные картины не прекращающейся битвы — божественные создания выносливостью нечеловеческой бьются до последнего вдоха, дьявольские порождения, известные своей подлостью, не боятся прибегнуть ко всем обманам (до последнего вражеского вздоха). Земля, пристанище человека, полнится круглой, яркой луной, чистым небом и легким ветром, поднимающим греющиеся сомнения в задуманном: насколько решение будет неоправданным? ангел зажигает свечу на перекрёстке четырех дорог, падает на колени и надеется, что Он придёт. Образ Его вспыхивает на теле ангела — невидимые для человека (привычного потребителя Его услуг) чернила неизысканными пятнами, истеричным и спешащим почерком ложатся на запястьях Дино. ангел не видит, но чувствует, как каждое слово на старом, давно людьми позабытом языке ложится на его крепком теле, привыкшем к боли, нежели слабо отдаленном чувстве, еле схожим с щекоткой. Заключительная часть призыва — проводит языком шершавым по небу совершенно необдуманно; на языке его неактивированная печать. — Прошу простить за задержку. Как хорош восемнадцатый век! Как много людей стремятся продаться за талант, политику и деньги, — трость его стучит о сухую землю, а голос его так неприятно обжигает своим счастливым тоном. Жалеть о принятом решении надобно было, по правилам, раньше, но пути отступления уже не найти. — Люди таковыми были и в пятом веке, будут и в двадцать пятом — Тебе работы уж точно на века вперед хватит по горло, — с нескрываемым презрением говорит Дино, всматриваясь в статную, аристократичную спину демона. С колен встаёт не сразу, усталостью после битв кряхтит и почти произносит несошедшее с губ ворчание воина. — Внимательно слушаю, всё моё внимание приковано к Вам. А улыбка, хоть и сдержанная, но оставляет на его гримасе неприятный след, обжигающий своим на самом деле вражеским равнодушием, если только не редкой злорадностью. — К брани погибельной небесное войско стремится, игнорируя посланные видения о злом, нещадном роке. — О, это мне более чем известно. Вам, ангелам, существом своим положено жить и наблюдать за всем происходящим — Каин и Авель, Давид и Голиаф, Цезарь и Брут, и многие-многие других… Демоны — это тьма, но мне за этим самому интересно наблюдать, а особенно интересно наблюдать за несостоявшимися событиями. Прекрасными в сути своей… — Мне смутно представляется, к чему ты ведёшь. — Это ведь о свободе — Вам такое и не снилось. — Ангелы и демоны не нуждаются во сне. — И очень зря! Приятное действо. Я как-то полвека проспал и ни о чем не жалею. Ангел смотрит с укором, брови свои светлые хмурит, морщинами свое лицо уставшее покрывает — будь на то воля и желание Эльтатора, он бы сразу уложил избитого воина на кровать и подушку бы взбил. — Я о том, что несостоявшиеся битвы дают истинную свободу волеизъявления частного — гражданская война на небесах… Вижу твоё недовольство, но и ты прими, что ангелы тоже бьются на стороне Люцифера, этот черт умеет соблазнять. Война на Небесах давно предначертана, а вас всех загоняют, как в Кносский лабиринт — на съедение одному рогатому и злому… — Все это воля Божья. — И на нее ты идешь отпором. Несостоявшаяся смерть есть свобода от рока, есть частное от общего. И только ты решишь, закончится ли все кровавыми реками, а земному шару суждено ли остановиться — ты ведь любишь сей мир, как и я. Пожалей его, ступи ко свободе. Неужели демон из низшего круга будет учить его как и за что бороться? Ангела, почти высшего порядка — отличного сына, воина и мессии. Как смеет он? Только душевный покой нарушен. Дино устало прикрывает глаза, яркими вспышками уставшего сознания вспоминает яркое видение, как гений грязной духоты агонии военной битвы — смерть Серафима среди битвы завтрашнего дня, ее агония и смерть. — Все просто. Свобода это возможность выбора. Смерть или жизнь… Быть или не быть. Ты же все видел. После сожжения внутренностей полководицы, работы не самой деликатной, но достаточно жуткой, умирает и он — прошедшее лезвие по месту, где у человека дрожит сонная артерия, открывает страшную рану, вся ангельская суть, вся благодать вытекает густой дымкой. И он отчаянно хватается за горло, всматривается, пока жизнеспособен, в своих братьев, воинов и солдат — умирающих сто крат хуже, страшнее, мучительнее. Поднимает взгляд к Нему, ждет ответа, ждет хотя бы намека на жалость Божественного. Но отвечает ему лишь тишина. Равнодушная. Сквозящая пустотой. И нет у Бога ни вдохновения, ни слез, ни жизни, ни любви. — Ты до сих пор сомневаешься?.. — Мне не столь важна моя жизнь, как жизнь моих… — Не надо оправданий. — Томас — вроде его так зовут в человеческом мире — почти смеется, улыбается так насмехательски, так противно. — Эта сделка решит...? — А что ты хочешь? — Война неизбежна… — Это верно. Отменить ее, подружить Люцифера с Богом я в любом случае не смогу — да не сойдется Отец с Сыном в горячих объятиях, какое обстоятельство не произошло бы. — Ты можешь лишь ее отсрочить. Насколько? — Два-три века, но рамки человеческие, учти это. О, Отец, дай мне хоть один знак отвернуться, уйти, убить этого треклятого чёрта… Только намекни. Но Он молчит. Слабое соприкосновение, Дино действительно боится этого, но ступает вперёд. Не осмеливается поцеловать — излишне грубо и тривиально. Желание остаться в этом положении, ловить каждый вздох проклятого демона – наслаждаться одним из немногих решений, самостоятельно принятых – насладиться его дыханием и стоическим равнодушием к этому нужному моменту. Если бы действительно было безразлично, Он не допустил бы сделки. Ухмылка вьется под ангельскими губами, растекается злосудьбоносной искрой – Томас солжет, если скажет, что работу свою не любит, чего только стоит горячий язык с закрепленной на нем сделкой, что вкус, как алкоголь, горячит от поцелуя жертву. Не только первый шаг на встречу свободной воле, спасению Небес пьянит ангела – головокружение от дьявольского обаяния: поцелуй ведь влажный, а все знаки, чернилами оставленные на теле его, щиплют, обжигают. Создание Божественное льнет к созданию от Дьявола, так рьяно держит воротник, так крепко прижимается к его груди и так отчаянно все рвется в плен видимой свободы, видимого спасения. — Спи спокойно, ангел, и ожидай ополчения с греховным дитём, с Нефилимом во главе, где и Ад, и Рай содрогнутся в ужасе, захлёбываясь смертью. Томас Хейнс растворяется в тонкой дымке, оставляя испуганного ангела посреди дороги. Где-то недалеко пробьется сквозь засушенные земли родник, окрашенный кровью лишь на вид – много позже люди поздних веков научно объяснят явление химической реакцией.