Мятное утро

…Нерисса открыла глаза, и ее окутало утро. Белое, невесомое, сонное, мягкое. С солнечными зайчиками на сбитых простынях, отголосками сна на примятой подушке и привкусом мяты на припухших губах. Свежий ветер колыхал тонкие занавески, а легкий запах сирени дурманил еще не проснувшийся разум. Девушка потянулась, закутываясь в одеяло и вдыхая любимый запах, не желая полностью просыпаться и терять очарование этого необыкновенного утра. Где все иначе, где осколки вчерашнего вечера еще не выстраиваются в памяти в горькую прямую, а в сердце еще не ощущается тягучей пустоты. И если бы… Если бы… - Ты уже проснулась? – звонкий голос Кэсседи вырвал ее из раздумий, прогоняя остатки сна, и жестокая реальность накрыла ее с головой, пробуждая неприятные воспоминания… * * * В Кондракаре так много белого, что становится холодно и неуютно. Оракул тоже какой-то безликий, белый, лишь голубые, как ясное, безоблачное небо, глаза яркими пятнами выделяются на фоне этой удушающей белизны. Лишь они, Стражницы, как цветные мазки красок посреди мертвенно-бледной пустыни оплота Вечности. Нерисса не любит появляться в Кондракаре. Ей кажется, будто она стоит посреди кладбища, а со всех сторон на нее безмолвно взирают белесые безмолвные фигуры-призраки, которые, стоит только оступиться, разорвут тебя в клочья. Каждый раз, когда Стражницы оказываются в Кондракаре, Нерисса ежится, становится будто ниже ростом, неувереннее и слабее. А под безмятежным взглядом Оракула Хранительница Сердца и вовсе ощущает себя маленькой девочкой. Она вздрогнула, когда Ян Лин ободряюще сжала ее руку, слабо улыбнулась ей – хрупкая китаянка, в силу ли своей стихий, своего характера ли, всегда чувствовала острее и понимала быстрее остальных, и вновь обратила взгляд на Оракула. Вопреки обыкновению, тот был непривычно серьезен, меж бровей залегла глубокая складка, а губы были сжаты в тонкую, почти не различимую на бескровном лице линию. Внутри у Хранительницы Сердца все сжалось от плохого предчувствия, но она все же нашла в себе силы сделать шаг вперед, закрывая собой остальных Стражниц. Оракул долго молчал, будто тщательно взвешивая и подбирая каждое слово, прежде чем, наконец, начал говорить. - Стражницы, я вызвал вас сюда, - у главы Кондракара глубокий, низкий, чуть хрипловатый голос; он говорил очень тихо, но Нерисса была уверенна, что его прекрасно слышит каждый из присутствующих в зале, - чтобы обсудить с вами нечто важное. Оракул выдержал паузу. Нерисса хмыкнула – вот что в нем больше всего раздражало ее, так это вычурность, манерность и излишняя любовь к игре на публику. В Оракуле умерла великая актриса. Кэсседи хихикнула, прочитав мысли подруги, и ее смех показался непозволительно громким в наступившей тишине – если еще до слов Оракула по залу гулял легкий шепоток, то теперь все замолчали и устремили взгляды на владыку Кондракара. Стражница Воды покраснела от смущения и постаралась спрятаться за Кадмой, вызвав у остальных Стражниц легкую улыбку. Но только у них. Оракул лишь нахмурился еще сильнее. - Боюсь, в этот раз у меня к вам очень неприятные новости. Нерисса, - он обратил свой взгляд на нее, и в бесконечной лазурной безмятежности его глаз, она различила нотки сожаления, печали и разочарования, и почему-то судорожно сглотнула тугой комок, вмиг вставший посреди горла, - жажда власти одолевает тебя, и с каждым днем тебе все сложнее ей противиться. Ты перестала управлять Сердцем Кондракара, теперь оно управляет тобой. Мне очень жаль, Нерисса, но прежде, чем ты потеряешь над ним контроль, я вынужден забрать его у тебя. - Что? – только и сумев выдавить из себя, она распахнула глаза, с неверием глядя на Оракула. Пылающая звезда Сердца Кондракара вырвалась из груди, оставив после себя зияющую пустоту, огромную, черную, холодную. Нерисса попыталась было схватить его, но оно проскользнуло сквозь пальцы, напоследок одарив теплом. Теперь уже бывшая Хранительница Сердца, не в силах справиться с бушующими внутри яростью и болью, молча открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба. Собственно так оно на деле и было – она перестала быть нужной Кондракару, и ее просто выбросили. Стражница опустила голову, скрыв длинными волосами искаженное болью лицо, совсем не слушая, что еще говорит ей Оракул, пока не услышала краем уха такое знакомое, такое любимое имя: - Кэсседи, - в этот раз голос владыки Кондракара звучал куда мягче, - подойди ко мне. Нерисса вскинулась и, сжав руки в кулаки, наблюдала, как рыжая Стражница неуверенно, мелкими шажками приблизилась к Оракулу и под его внимательным взглядом опустилась на колени, смиренно склонив голову. Нерисса уже знала, что за этим последует; знала и не могла поверить, что Оракул мог настолько ее унизить и растоптать. - Дитя мое, ты достойна носить Сердце Кондракара. Управляй его силой с умом, но никогда не забывай слушать голос и своего сердца. Кэсседи кивнула, несколько потерянная, и обернулась к остальным Стражницам. Но Нерисса этого уже не видела: поглощенная закипающими в груди гневом и неконтролируемой яростью, она не видела и не слышала ничего. Лишь только чувствовала, как вспышки молний чуть покалывают кончики пальцев, разрастаясь и готовые в любой миг разрушить все вокруг. - …рисса… - бывшая Хранительница уловила тихий отзвук своего имени, а потом ее холодных ладоней коснулись теплые руки Кэсседи, и Нерисса вздрогнула, приходя в себя. Какие же у нее теплые руки, подумалось ей, почти горячие. У нее они всегда были такими, а теперь, согретые бесконечной силой Сердца, стали еще жарче и теплее. Нерисса сжала чужие пальцы в ответ, чувствуя, как гаснут молнии, как отступает холод, и как звенящую пустоту в груди наполняет безбрежная любовь Кэсседи. И к Кэсседи. Темноволосая девушка подняла голову, вглядываясь в обеспокоенное лицо подруги, и, кажется, заплакала, потому что Кэсседи, приподнявшись на цыпочки, сцеловывала соленую влагу с ее глаз. Улыбнулась, услышав, как возмущенно перешептывались члены совета, как негодующе что-то рычала Люба, но улыбалась она все таки именно ей – Нериссе. И сказала то, что та хотела услышать больше всего. - Пойдем домой. * * * Нерисса не помнила, как они оказались в Фадден Хиллс в их доме, как Кэсседи укладывала ее спать, баюкая, как маленького ребенка. Помнила только горячие губы, горячие руки и горячий шепот на ухо. А потом наступило утро. Чувство унижения еще не пропало, но отошло куда-то на задний план, померкнув перед очарованием нового дня. В их спальне тоже было много белого – белые простыни, белый ковер, белые стены, белые занавески на окнах, но комната не казалась ей такой же безликой и холодной, каким был Кондракар. Потому что пол золотили солнечные зайчики, нарисованные на стенах яркие цветы, казалось, вот-вот расцветут, то тут, то там были разбросаны вещи, с кухни доносился легкий аромат свежего чая, а Кэсседи стояла в дверях, такая родная и близкая. Нерисса приподнялась на локтях, не заметив, как соскользнуло одеяло с обнаженной груди. Кэсседи замерла, покраснев до кончиков ушей. До чего же она сейчас красивая, подумалось бывшей Хранительнице, вот такая, в легкой рубашке на голое тело, едва прикрывающей бедра, со спутанными волосами и сонными глазами, зябко переступающая босыми ногами, с ярко-синим синяком на лодыжке – Кэсседи все никак не может привыкнуть к тумбочке в коридоре, которую сама туда же и поставила. Стражница Воды стояла в дверях, и ее силуэт, казалось, светился в лучах утреннего солнца, а рыжие волосы огненным ореолом окружали ее лицо. Нерисса усмехнулась, глядя на покрасневшую девушку, нисколько не стесняясь своей наготы. - Ну, что же ты краснеешь? Чего ты там еще не видела? Кэсседи закрыла лицо ладонями и отвернулась. - Все равно каждый раз это смущает. Просто ты… такая красивая… Нерисса замерла и, вновь усмехнувшись, грациозно соскользнула с кровати, неслышно подкралась со спины, обнимая возлюбленную за талию и зарываясь носом в волосы. Ей всегда казалось, что, раз Кэсседи обладает силой воды, от нее должно пахнуть солью, морским ветром и свежестью, но от нее всегда веяло лимоном, солнцем и непередаваемым ароматом мяты, преследующим Нериссу в самых теплых снах. - Ну, так что же? – мурлыкнула она ей на ухо. - Я там для тебя чай заварила. Свежий. Мятный, - Кэсседи обернулась. – Чувствуешь? - Еще как… - ответила Нерисса, расстегивая ненужную уже рубашку, - Но ты все равно лучше. Кэсседи заливисто рассмеялась – именно такой ее смех Нерисса любила до умопомрачения, и поймала ее ладони, целуя кончики пальцев. - Теперь они у тебя теплые. - Да. Я наконец согрелась. Ты меня согрела. Нерисса глядела на Кэсседи и видела в ней вечное утро – белое, сонное, мятное. Со следами от подушки на щеке, спутанными рыжими волосами и еще мутноватыми со сна глазами. И черт с ним, с Сердцем, думала она, когда рядом есть такое живое тепло, такие родные, теплые руки, которые никогда не дадут упасть… * * * Нерисса сморгнула, прогоняя привидевшееся наваждение, все еще ощущая тепло чужих рук на плечах, предвосхищение раннего утра и ощущение собственной целости, и голос Оракула доносился до нее словно через толстое стекло. - Дитя мое, ты достойна носить Сердце Кондракара. Управляй его силой с умом, но никогда не забывай слушать голос и своего сердца. Как сквозь пелену, Нерисса, еще не отошедшая от мимолетного видения возможного будущего, видела, как Кэсседи приняла Сердце Кондракара, как удивленно распахнула глаза, окруженная его теплом и светом, и теперь уже бывшая Хранительница Сердца закусила губу. Тоненькая струйка крови сбежала по подбородку, темными пятнами расплываясь на чародейском платье. Нерисса смотрела и видела лишь беззащитную спину, чуть прикрытую рыжими волосами, с трепещущими крыльями. И, сконцентрировав всю свою силу, она приготовилась к единственной атаке; атаке, которая перечеркнет все ее светлое будущее. Она усмехнулась, чувствуя, как жажда и ярость клокочут в груди, и пронзительный девичий крик потонул в ярко-фиолетовой вспышке молнии. В зале Кондракара стало пронзительно тихо, и Нерисса усмехнулась, слизывая кровь с прокушенной губы, и, оглядывая замерших в ужасе Совет и оставшихся Стражниц, медленно подняла Сердце Кондракара. Неконтролируемая сила заполнила ее, вытравливая последнее то человечное, что все еще оставалось в ней. Нерисса вновь усмехнулась, чувствуя, как внутри все становится на свои места. В конце концов, никакая любовь не заменит бесконечной власти. Никогда.