♪ Piano Classics — Lion Theme ♪
Прошло примерно полтора года, прежде чем я женился на одной из тех, кого Орден посчитал достойной для меня пассией. Я никогда не питал к своей жене нежных чувств, лишь уважение. Ближе стать я ей так и не смог. Видел, как она вечерами грустила из-за этого, жаждала моей ласки, моего тепла, а я… Пытался, буквально изо всех сил пытался полюбить, но во мне будто никогда и не было этого чувства. Старался быть нежным, а выходила лишь прохладная учтивость. Сделать счастливым хоть кого-то мне словно было неподвластно. Жалел ли я когда-нибудь о том, что оставил Эстер? И да, и нет. Поначалу — места не находил от тоски. Маялся из-за собственного выбора, из-за того непонимания и сомнений, что обрушились на мои плечи. И даже хотел разузнать, где она, бросить всё и найти её, заключить в объятия и не отпускать. Хотел и даже узнал, что она затерялась где-то в столице под новым именем. И, к собственному сожалению, выяснил, что жила она теперь не одна. Сам над собой смеялся, зная заранее, что так и случится. Корил себя, что всё-таки отдал Эстер поэту. Осознание настигло агонией душевных метаний. Сожаление, которое до того момента играло на моих нервах картинками шрамов, теперь же затянуло в мысли о том, что я упустил нечто ценное в своей жизни. Что нечто важное я потерял где-то между строк писаний и догматов, схоронил за знаком Ордена на груди, который я возненавидел так надолго, окончательно растеряв все свои маяки… И, сгорев во всех этих чувствах, я ощутил, что мне вдруг стало легче. Женитьба отчасти помогла обрести мне хоть какое-то подобие определенности. Я окончательно перестал сожалеть, когда этому миру явился плод нелюбви, — последствие нашего брака. Беатрис стала моим светом. Маленькая, непокорная, со своими, вольными взглядами и мыслями, которые никогда не поддерживала её мать и всегда поддерживал я, давно поняв, что истины в догматах, к сожалению, нет. Беатрис, которая унаследовала от меня черноту волнистых волос, забрала и отголосок тьмы Хаоса, который стал проявляться так рано и столь сильно. И тогда я узрел ту истину, о которой говорилось в писаниях. Я понял идею какой любви пытался донести Создатель до нас, несмышленых детей Его, исковеркавших каждую из Его мыслей. Тогда же я понял, что мои чувства к Эстер хоть и были на тот момент болезненно-яркими, но фальшивыми не были никогда. И вместо сожаления ко мне пришла светлая грусть, поселившаяся в воспоминаниях, которые я оставил позади себя, лишь изредка возвращаясь к ним. Благодаря своей дочери я узрел, что истина — в любви всеобъемлющей, в той, которая готова принять всех тех, кто подобен тебе и кто отличается, кто слабее или же тебя превосходит. И Беатрис отличалась и превосходила, к своим четырем годам её сила проявляла себя бесконтрольно, пугала жену и её саму, заставляла меня скрывать это столько, сколько было возможно, пока я не придумаю выход. Быть верховным инквизитором с ведающей дочерью — предосудительно настолько, что скорее подобно смерти. Особенно после всех тех содрогнувших Венецию убийств от рук помешавшегося на своих идеях ведающего. Я вновь не знал, что мне делать. Отдавать её в Академию, оставаясь собой — самое глупое и опасное, что я мог бы предпринять. Помня об ошибках прошлого, я давно поклялся, что никто более из-за меня не подвергнется истязаниям, за что подвергался им сам. Но я готов был вытерпеть всё ради собственной веры, — веры в то, что каждое существо этого мира имеет право на жизнь. Ведь для чего-то же нас всех создал Творец, кем бы он там ни был — Первозданным ли, или же кем-то ещё. Я не хотел, чтобы Беатрис повторила судьбу Эстер и вновь по моей вине. Этого бы я не перенёс, никогда бы себе не простил… И потому, как только у отца Бартоломью появились первые подозрения, я принял окончательное решение. Выбор, который не сделал тогда — давно, я сделал сейчас, ради истинной и искренней любви, в которой не сомневался ни дня, ни минуты своей жизни. Я выбрал дочь, оставив жену, что так и не смогла принять её проклятья или же дара. Оставил, с мыслями о том, что теперь, возможно, она сможет стать счастливой. И жить нормальной жизнью, которой у меня, в сущности, никогда и не было, и по праву рождения быть не могло… Мы покинули Венецию вдвоем, инсценируя несчастный случай, из-за которого для мира больше не существовало ни Ричарда Блэкуотера, ни его дочери — Беатрис. Мы вернулись в Англию, в дом, что слишком давно опустел. В дом, где покрывшиеся пылью и паутиной пожухшие портреты моей семьи вызывали у меня чувство скорби и давно позабытой потерянности. И только Беатрис, бывшая в том же возрасте, что и я, когда погибли отец и мать, придала этому месту новый смысл. Вдохнула жизнь в этот склеп, в котором покоилась моя душа. И дом, который хранил так много моей боли, вдруг обрёл новый свет… В задорном смехе и норовистом характере. А я — почувствовал себя на своем месте. Ощутил себя свободным.♪ VNV Nation — Illusion ♪
Никогда не думал, что однажды войду в Академию ведающих, но именно это я и делал, держа за руку Беатрис. Мы смотрели на величественное здание и каждый испытывал свой ворох чувств. Её глаза светились в предвкушении и восторге, ей не терпелось поскорее узнать, каково там — внутри этих стен и внутри этой магии. Во мне же протягивалось веретено воспоминаний, связанных с миром ведающих, к которому я, как бы сам того ни хотел, с самого рождения был сопричастен. Я провёл дочь через эти огромные двери, чувствуя, как тяжелело сердце из-за картинок, что подкидывала мне память. Первый же встретившийся преподаватель проводил нас к кабинету ректора. Я постучался и вошел. Горло сдавило, когда я увидел давно потерянные в прошествии лет, но такие знакомые каштановые кудри, которые сейчас были на порядок длиннее. Кажется, я мог узнать её вне зависимости от того, сколько бы времени ни прошло. Как же всё-таки много её в моей памяти… В руках вспыхнуло столь недоступное, но когда-то бывшее моим ощущение прикосновения к этим волосам с запахом терпкого масла. Резкой болью в груди на меня вдруг обрушились воспоминания обо всех тех чувствах, которые я считал своим проклятьем. Она что-то увлеченно изучала и не спешила отвлечься, произнося короткое: — Минуту. Голос — до замирания сердца узнаваемый, давно мною забытый, по крайней мере, я так считал и опять ошибался, — звучал всё также бархатно, хоть и строго. Не было в этом голосе больше девичьих, робеющих нот, не было надломленности, которая отпечаталась в интонации из-за скорби, не было напускной дерзости, лишь спокойствие. Тихим смехом по сознанию прокатилась ночь, когда я обнимал её и говорил-говорил-говорил. Так бесконечно много говорил о своей к ней боли. И просил сделать с этим хоть что-то, а она лишь посмеивалась и отвечала, что я заблуждался. Голос, который я думал более не услышу, эхом раздался в голове последними словами, сжимая мою душу всё сильнее. Прошу тебя… Передумай. Не оставляй меня. Я смотрел на неё и не мог отвести взгляда. Не думал, что увижу её когда-либо, не верил… Но чувствовалось так, будто и не было всех этих лет. Словно ещё вчера она покинула мой дом. Словно ещё вчера я проводил её на пристани, мысленно прощаясь навсегда. Говоря о том, что мы будем по разные стороны, я и подумать не мог, что даже в этом вновь допустил оплошность. В одном я был прав, все мои суждения — и правда череда заблуждений. — Папа, мне больно… — Беатрис прошептала, хмурясь и пытаясь разжать мои пальцы. Я совсем не заметил, как сжал её ладонь. — Прости, светлячок, — отпустив её руку, я погладил чёрные волны, тихо извиняясь и получая в ответ привычно гордое, но снисходительное выражение лица. — Прошу меня извинить, — Эстер свернула карту и спешно повернулась к нам, — Занимаюсь одним сложным проклятьем и… Я заметил, как она растерялась, увидев меня. Замерла, позабыв всё, что только что хотела сказать. Карта выпала из рук и отскочила на поверхности стола, вновь разворачиваясь. Я улыбнулся, когда она опёрлась ладонью о стол и, будто не веря собственным глазам, едва слышно произнесла: — Ричард? Как же давно я не слышал собственного имени, звучавшего всегда так по-особенному из её уст. Трепетно. — Леди Кроу. Она осознала не сразу. Слишком поглощена была тем, что рассматривала меня, пытаясь поверить. Её взгляд непонятливо метался по моему лицу и одежде, явно выискивая привычный ей знак Ордена, который я более не носил. Лишь спустя минуту, она обратила внимание на девочку, которая с интересом изучала кабинет и её саму. — А это… — Беатрис. Моя дочь. Мне показалось, что от этих слов она побледнела. Эстер нахмурилась и тяжело выдохнула. Я видел, как сильно вздымалась её грудь от волнения, темно-синее платье переливалось от каждого нового вдоха, пока она пыталась привести себя в равновесие, сжимая ткань одежды. Я вдруг отметил, насколько знаком мне был этот жест, как хорошо я помнил его из нашего общего прошлого. А может и не забывал об этом никогда. Она делала так каждый раз, когда невыносимо сильно тревожилась. И вновь неизменно я стал причиной её беспокойства. — Ей нужна помощь, — наконец произнес я, — Она не контролирует силу. Сказанное отрезвило её и словно дало пощёчину. Эстер смотрела на меня и я видел, как менялся взгляд, — из растерянного стал досадливым, а после и вовсе ожесточился. Похоже, вновь столкнуться со мной она бы хотела в последнюю очередь. — Твоя дочь — ведающая? — в тоне засквозил холод и, кажется, обида. Я кивнул и Эстер горько усмехнулась, пронзительно смотря в глаза. И эта жесткость где-то в глубине души ранила, ведь даже в самые худшие из наших встреч, я никогда не видел в ней этого. Пусть пылала злостью, ненавистью, страхом, но таким пренебрежением — никогда. Могу поклясться всеми богами, но я знал, что в этот момент она думала о том, что я оставил её из-за того, кем она всегда была, а затем своё же слово нарушил. Совладав с собой, она почти незаметно поправила смятое руками платье и улыбнулась, обращая всё свое внимание на мою дочь. Оставляя меня наедине с попыткой осознать и принять, что передо мной и правда была она. — Подойди, — она присела и поманила Беатрис к себе, — Меня зовут Эстер Кроу, я ректор этой Академии ведающих. Папа рассказывал тебе, кто такие ведающие? А в мыслях промелькнуло: она так и не взяла его фамилию.***
♪ Efisio Cross — Lettre à élise ♪
Я наблюдал за пролетающими птицами через окно с высоты башни, в которой находился кабинет, пока женщина, к которой я когда-то сгорал от чувств, общалась с моим ребенком от другой женщины, которой я так и не смог подарить хоть толику того же. Эта мысль заставила меня досадливо усмехнуться, но истинного сожаления я давно не ощущал. Эстер оставила Беатрис за столом упражняться и подошла ко мне, наблюдая за тем, как опадали листья с осенних деревьев и словно избегая смотреть на меня. — Ей нужно учиться контролю. Дом она тебе, наверное, уже весь разнесла… — голос Эстер был непривычно отстраненным, я не помнил ни единого момента, когда бы она так говорила со мной. — Это верно, — я повернулся к ней, изучая мягкий профиль, въевшийся в память, — Я надеялся, что в Академии ей помогут. Признаться, не знал, что ты здесь… Эстер ненадолго затаила дыхание и всё же повернулась ко мне, пытаясь сохранить лицо, но я уловил тоску, расколовшую прохладу витража. Думаю, перед её внутренним взором точно также проносились воспоминания, что когда-то давно объединяли нас. А я рассматривал её — так близко. Прошедшие восемь лет оставили на каждом из нас свои отпечатки и это было столь заметно. Она смутилась, но лишь на короткую секунду, когда я обратил внимание на элегантный вырез платья, который открывал невыносимые мне шрамы. Спрятанное далеко чувство вины взыграло вновь, но теперь не кололо и не резало, лишь напомнило о себе и том, что однажды это случилось в её и в моей жизни. Эстер, кажется, поняла это из-за того, как я задал свой вопрос. — Могу ли я рассчитывать на помощь? — Академия в Венеции всё ещё действует? — попытка выдержать холодность в голосе не вышла удачной, потому что этот мнимый лёд треснул, как только я вновь взглянул в её глаза. — Да. Но обратиться к ним я не мог… Моя служба… Эстер подняла ладонь, призывая не произносить больше ни слова. Неприязнь слишком явно проступила на лице — в поджатых губах с опущенными вниз уголками, в нахмуренных бровях и тихо пылающем взгляде. Я представлял, какие мысли роились в её разуме, понимал всю природу этой неприязни. — Я понимаю. Мы позаботимся о ней, даю слово. Можешь возвращаться в Венецию. Беатрис в надежных руках, никто не узнает, что она твоя дочь, — строгий, какой-то даже стальной тон голоса, адресованный мне, заставил вновь досадливо улыбнуться. — Я больше не инквизитор. — Да… — она тяжело выдохнула, вновь ища глазами знак Ордена на моей груди, — Иначе ты бы против себя не пошел. Эстер обернулась на Беатрис, оценивая то, как девочка с интересом перекатывала по столу скатанный из бумаги шар с помощью своей силы. — Твоя жена должна была заниматься с ребенком, как только появились первые признаки силы, чтобы она никому не навредила, любой ведающий знает об этом. Удивительно, как Беатрис до сих пор не покалечила себя или окружающих. — Моя жена не смогла принять Хаос Беатрис и предпочла остаться вне нашей жизни… — мне тяжело давались эти слова, потому как я понимал, какой след это оставит на душе ребенка, — Но, уверяю, не любой… Ведающий… Знает, что делать. Я не знал. Потому мы здесь. Эстер нахмурилась, смотря подозрительно, осмысляя слова. Задавая вопрос с опаской: — Твоя жена не ведающая? Отрицательно качнув головой, я разглядывал хмурое лицо и отметины, растянувшиеся по груди, что не скрывало платье. И теперь вспоминал, как когда-то их целовал, убеждая, что это всё — не имеет значения, не меняет её. Кажется, она приняла эту часть своей жизни. И больше не скрывала свои шрамы, как и я не скрывал свои. — Ричард… Значит ли это… — голос дрогнул, она боялась произносить догадку вслух. Впервые я и сам сказал это открыто, озвучил то, от чего открещивался всю свою жизнь, с чем боролся так долго и столь безуспешно. — Таких, как я и как Беатрис не принимает ни одна, ни другая сторона в полной мере. — Полукровки… Эстер сказала тихо, больше для себя, сознавая. Её взволнованный взгляд изучал моё лицо, брови потеряли напряженность и остроту и вся она вмиг смягчилась. И я вновь увидел тот давно потерянный блеск витража этих глаз. Болото, в котором я когда-то тонул, теперь было спокойным прудом, который мне так хотелось созерцать. Она пыталась что-то сказать или спросить, но слова не давались ей, потому как захлестывало волнение и непонимание, о чём можно было говорить со мной, а о чём — нет. Оставив попытки, она вернулась к моей просьбе о помощи. — Ей ещё год до полноценной учёбы в Академии, но не переживай, мы подготовим её, научим управлять и сдерживать силу. Ты правда можешь быть спокоен. И можешь навещать её столько раз в год, сколько пожелаешь. — Я не вернусь в Венецию, более мне там нет места. Для всех я теперь Оливер, а она — Лили. Единственное, что я забрал из своей прошлой жизни — это она, — я указал в сторону дочери, наблюдая, как Эстер вновь сжала ткань платья. — Значит, вы поселились где-то рядом, в окрестностях? Я кивнул и она усмехнулась, покачав головой. Наверняка, как и я думая о том, что мы снова разделили один город между собой. — Я бы хотел, чтобы она жила дома. Я и без того отнял у неё один. Не хочу, чтобы Беатрис чувствовала себя такой же потерянной, как я в её возрасте. Она лишилась матери, я нужен ей сейчас… — Да… Да, конечно… — Эстер сочувственно улыбнулась, понимая, — Но тогда тебе придется приводить её сюда каждое утро и забирать вечером. — Что ж, на такие жертвы я готов. Я взглянул на Беатрис, слегка улыбнувшись. Наблюдал, как она сосредоточенно практиковалась. Чёрные волны падали на лоб, закрывая глаза, и она всё время сдувала их, насупившись. Привычка, которая меня забавляла. Беатрис всегда ругалась на свою мать, когда та пыталась убрать волосы с её лица, заплести их в тугую косу, как подобает, но дочь каждый раз протестовала, говорила, что так она не чувствует себя собой. Я знал, что она скучает по матери и это щемило тоской моё сердце, но каждый выбор в моей жизни не был бы выбором, если бы не пришлось что-то потерять. Жаль, что потерять пришлось и ей. Может быть, однажды, когда её мать смирится с Хаосом и перестанет винить меня и дочь в этом, то навестит её. Но давать такую надежду было бы слишком жестоко… Не думаю, что сам я хоть как-то переживал разлуку, мне скорее было непривычно после стольких лет совместного быта, который в сущности своей был пустым и разрозненным. Я знал, что не буду вспоминать её светлые локоны, уложенные во всегда аккуратную прическу. Знал, что не буду думать по ночам о том, что мне не хватает её объятий. Знал, что не буду скучать по её такому редкому смеху и вечерней печали. Знал, что также быстро забуду полный надежды взгляд, просящий моего тепла, как уже забыл аромат её парфюма. Я, кажется, слишком мало места выделил ей в собственной душе, за что она точно никогда меня не простит. — Ты так сильно любишь её, — Эстер произнесла это как-то сдавленно и приглушенно. — Никогда не любил, хоть и пытался. Но так и не смог. — Я про дочь… Повернувшись на Эстер, я заметил, как она снисходительно улыбнулась, заставляя меня смутиться. Я усмехнулся сам над собой, понимая, что слишком сильно погрузился в свои размышления. — Да… Конечно, люблю. — Как забавна иногда бывает жизнь, не так ли, господин бывший верховный инквизитор? — она издала короткий, даже наигранный смешок, — Отказавшись однажды от одной ведьмы, ты всё же сумел принять другую. И вера не стала тебе помехой. Обида сочилась из её слов. Для неё я, кажется, так и остался трусом и предателем. Это всегда расстраивало меня, не давало покоя. И сейчас привычно сильно задело. Видится мне, я всё же по-настоящему её так и не отпустил до конца. Немного подумав, я принял решение сказать ей правду. — До конца отказался лишь в тот миг, когда родилась дочь. А до этого — хотел исправить… Ошибку. Впервые я позволил сказать себе честно, что ошибкой в моей жизни была не Эстер, а все те выборы, которые я сам совершал. Но если бы не череда неверных выборов, Беатрис никогда бы не родилась. Потому я и не сожалел. Это было единственным правильным решением во всей моей жизни, от начала и до конца, без разных «но». Губы Эстер дрогнули, а пальцы до побеления сжали знакомый мне кулон, покоившийся на груди. Такой простой и знакомый жест вызвал во мне приятные, скорее теплые чувства. Она словно совсем не изменилась. — Почему же не исправил? — Эстер говорила тихо, с промелькнувшей печалью, которая украсила голос драматичными нотами, — Я задавалась этим вопросом так долго… Слишком долго. И так много времени из-за этого потеряла. Я аккуратно разжал её пальцы, заставляя отпустить медальон. Также, как сделал это много лет назад. Она побледнела от прикосновения, а я ощутил, что Эстер и правда реальна и эта прохлада от её рук была тому свидетелем. — Когда решился… Узнал, что ты уже была не одна, — отпустив её ладонь, я уловил толику разочарования в витраже глаз, — Передай Адриану моё искреннее приветствие. Он сделал то, что не смог сделать я. Я сказал это беззлобно, без сожаления или грусти, потому как давно принял то, что всё случилось именно так. Давно принял и то, что она разрешила себе обрести счастье в объятиях поэта. Более того — желал ей этого счастья. — Можешь сам передать… — меланхолия отразилась в глазах Эстер легкой пеленой, — Он покоится на северном кладбище. Его унесла болезнь почти три года назад. Я не смогла помочь. — Прости, я не хотел… — Ничего, я уже давно приняла всю боль, которая случилась в моей жизни: смерть Тадди и вслед за ним отца, все эти шрамы, смерть Адриана… Приняла даже то, что ты отвернулся от меня. — Приняла… Но, вижу, не простила. — Возможно, — она задумалась ненадолго, — Или же ты просто всколыхнул старые раны. В любом случае, для сожалений в моем сердце давно нет места. Поэтому я рада видеть тебя. Правда. Эстер искренне улыбнулась и аккуратно коснулась моей руки, проскользнула совсем незаметно, будто это было лишь дуновение ветра из приоткрытого окна. Я мягко перехватил её ладонь, ненадолго сжав и погладив пальцы в попытке ощутить ещё раз, что она и правда была здесь, предо мной. Эстер замерла, не решаясь пошевелиться. — Как и я — тоже рад. Не думал, что встречу тебя ещё хоть когда-нибудь, — я улыбнулся также честно и отпустил её. — Иногда я размышляла о том, как ты живешь. Представляла идеальную жизнь верховного инквизитора Ричарда Блэкуотера — безбедную, с уважаемой, исключительно верующей, праведной женой и парой таких же идеальных детей, идущих по стопам отца… — Примерно так это и выглядело для всех, — я слегка рассмеялся, — Но жизнь верховного инквизитора полна далеко не идеальных дней, Эстер. — Расскажешь мне? — Возможно. Я поднёс руку к её лицу, наблюдая, как она вновь застыла каменным изваянием, страшась этого прикосновения. Она всё ещё пыталась скрывать шрам на щеке, единственный, который, кажется, так и не смогла принять. Убрав каштановые кудри от лица, я коротко провёл по отметине, наблюдая, как заблестели глаза застарелой болью и как она едва уловимо сама подалась к этому касанию. — Не скрывай. Я ведь ещё тогда тебе сказал, что он не смог отнять красоту. Эстер скромно улыбнулась, приложив свою ладонь к щеке, будто бы ей было стыдно или неуютно и я вновь увидел ту робкую ведьму из прошлого, какой она становилась, оказываясь рядом со мной. — Ты делаешь это сама, когда прячешься. Она подняла на меня взгляд, отражая глубоко сокрытую рану в витраже, который я никогда не желал разбивать слезами и всё же сумел не единожды. — Ты прав, — Эстер сделала глубокий вдох и отняла руку от лица на выдохе, приподнимая подбородок, чуть приободрившись. Я долго рассматривал её, позабыв о приличиях, позабыв обо всём. Хотелось продлить этот миг и это тепло, разливающееся внутри от чувствования её рядом, от запаха цветочного масла и случившихся прикосновений. Нечто, что я потерял так давно где-то между слов наставлений и строк заветов, вернулось ко мне неожиданно в осенний холод, согревая. Эстер заколола волосы, собирая на затылке и открывая свой самый болезненный шрам, даря мне теплоту прекрасного света витража. И я чувствовал какую-то даже гордость и лёгкость за то, что кажется, не отнял, а хоть что-то в её жизнь привнёс. — Я подготовлю список всего необходимого. Приходи за Беатрис вечером, в семь, — она на секунду замешкалась и добавила нерешительно, — А если захочешь проводить меня до дома, то приходи в восемь, я живу совсем рядом. Буду рада, если останетесь на ужин. Расскажешь, как ты здесь оказался и что планируешь делать. Я не думал, не сомневался, не размышлял. Принял решение быстрее, чем смог проанализировать. Позволил себе поступить так, как лишь хотелось. — Значит, я буду в восемь. Эстер не смогла скрыть яркую улыбку и я смотрел на неё так, словно никогда и не знал. Хотя, возможно, так оно и было.