***
Разумеется, о своих родителях, биологических, Юра почти ничего не знал: пусть дед и старался говорить ему обо всем, что того волновало, иногда возраст не позволял узнать большее количество информации. Фотографии мамы и папы были, и Николай никогда их не прятал: Юра в детстве часто разглядывал снимок папы и мамы у университета, где они, как говорил деда, и познакомились. Мужчине доставляли боль такие откровения с внуком, но тот желал знать, и отобрать эту правду он не мог. Примерно, лет пять с рождения Юры, Николай сам надеялся на то, что его блудный сын и невестка таки одумаются и вернуться к брошенному сыну, с коим не смогли прожить и года, оставляя девятимесячного малыша на руках у отца. Разумеется, было сложно, и где-то даже очень, но наверное именно дымка надежды таки не позволяла совсем опускать руки. А там Николай и сам привык к тому, что кроме любящего кота, — царство ему небесное, — у него есть четырехлетний Юра, что постоянно обнимал его за руку и вел спать, когда считал, что мужчина слишком долго сидел над чертежами. Кажется, в этом возрасте, в четыре или пять лет, Юра узнал о том, что Николай — не папа, а дедушка, и его родной папа просто пропал. Тогда были в моде всякие «Жди меня», «Пусть говорят» и остальные порою идиотские передачи, где искали пропавших без вести и делали из этого настоящее шоу, так что эта частичная ложь быстро въелась в детский мозг. Разумеется, было очень больно видеть эти задумчивые, уже почти взрослые детские глаза, что упрямо смотрели куда-то вперед, высматривая звездочку, чтобы загадать желание — ведь если милиция не может найти его маму и папу, то может, хотя бы звездочки увидят? И скажут, что по ним очень скучают? Но видимо, звездочки смогли их увидеть лишь спустя одиннадцать лет, когда даже уже и не нужно. С тех пор у Юры появилось много людей в жизни — и Яков, и Анна, его первая хореограф, и Мила, что постоянно закалывала ему волосы невидимками, чтобы не мешались, и Георгий, уже взрослый фигурист, но такой странный, что его душевные рассказы слушать было интересно, и Виктор, что сжал его ладонь, и энное число японцев, что он встретил непосредственно в Японии, и Юри, что сперва его очень раздражал, и такой теплый Отабек, что оказывается для него в самых странных местах, и еще, еще… Все, кроме них: кровные родители для него такие чужие, что даже возмутительно их желание внезапно объявиться, и даже соизволить черт подери прийти! Юра уже давно живет с совсем другими «родителями», что терпят его тараканы в голове, терпят кружки на столе, хотя он всегда обещает вернуть их на место, терпят ночные свидания, отправляя лишь под утро одну смс-ку о том, что дверь будет открыта и Маккачина теперь гулять придется ему, и еще множество других бытовых вещей, что обычно происходит в семьях. Настоящих семьях. Дарья, его биологическая мать, разразилась целой триадой, полной какой-то неживой искренностью и странной дымкой сожаления, что у Юры не вызвала никаких эмоций. Сергей сыпал извинениями отцу, сжимал его руки, но кроме презрительного взгляда, в коим плескались обида, злость и даже разочарование, ничего боле не получал. Даже ни слова, что было бы сказано без этого яда. — И что? — Юра нервно усмехнулся. Что же он имеет сейчас? Отабека, что сидит рядом и чуть сжимает его плечо, поддерживая в этой непростой ситуации; расстроенного и злого дедушку, что в силу возраста и презрения не может заставить себя выплеснуть все свои эмоции одним смачным ударом хотя бы в диван; почти плачущую женщину, с такими же светлыми, как у него, волосами и большими карими глазами, в которых кроме этого цвета боле ничего нет; что-то сопящего себе под нос мужчину, от коего он видимо и взял этот необычный цвет глаз; отвратительное соплистое создание, что лежит на полу и чем-то старается себя занять, но кроме шума ничего не воспроизводит. Совершенно. — Зачем вы пришли? Просить прощения? — несмотря на весь флегматичный вид и относительно спокойный голос, его потряхивает. Внутри: сердце непривычно громко стучит, а разум трескается — ему уже не пять лет, и эти «родители» ему уже не нужны! Совершенно! В груди застывает каждая клеточка, заставляя детскую обиду, — именно обиду, что накатывает после разочарования, — лезть наружу. — Или что? Я так и не понимаю, — издевка, что проступает лишь в словах и формулировках — меньшее, что ему хочется отдать обратно этим чужим, посторонним людям. Какого черта они приперлись именно сейчас?! В этот день?! — Понимаешь, — Сергей поджал губы и отвернулся от искаженного лица отца, — мы… Мы долго искали тебя, чтобы… — Ты серьезно? — Николай усмехнулся, скрестив руки на груди. — Сереж, ты серьезно?! — зачем ведь искать того, кто постоянно на одном месте? — Мы потеряли ваши контакты, — подала голос Дарья, посматривая на существо, что гвоздиками выкладывало какие-то фигуры, — и не могли позвонить! Вы понимаете, у нас… У нас случилось непредвиденное, и мы не могли даже приехать раньше, Николай Николаевич! Понимаете, мы… ну понимаете, у нас… — У нас очень непростое время, — Сергей виновато опустил глаза, сжимаясь. мужчина запускает руку в темные волосы, чуть сжимая. — Наш арендодатель… Он был против того, чтобы в квартире был маленький ребенок и он… И он нас выселил, когда узнал, что у нас все же есть ребенок. Марине всего три и… — Три? — Юра нервно усмехнулся. Глаза неприятно защипало, но зажмурившись, он все же нахмурился. Это получается… Они о нем забыли, а теперь, родив нового — бегут к дедушке, ой, к нему, за помощью?! Потому что это животное — еще слишком мало, и им негде жить?! — Да. — Дарья выдохнул, всхлипнув. — Мы… мы поздно обратились к Богу и это наше наказание за то, как мы… — Ой блядь, хватит нести чушь! — Юра не выдержал: он прыснул ядовитым, нервным смехом, уткнувшись после носом в плечо Отабеку, что ощущал себя если не мебелью, то точно лишним, хотя взгляд Николая иногда рушил это ощущение. Отабек любит Юру, а это — то, где Юре нужна поддержка. Как ее не дать? — Бог, наказание… Что вам нужно, а? Я бы поверил вам, но вы так неубедительно пиздите, что у меня уши вянут. Николай морщится от нецензурной брани, — Юра такое себе не позволял при нем, — но поджимает губы и согласно кивает. Юрий ведь прав, к сожалению. — Но это правда! — Дарья вдохнула, даже выпрямив спину. Женщина чуть сжала руки на своих коленях, поглядывая на дочь. — Поезжай домой, Юр, — Николай выдохнул и, поняв, что многие вещи Юре лучше правда не слышать. Время было не столь позднее, лишь вечер, но… Но с этим нужно еще уснуть. Попытаться, хотя бы. — Завтра приедешь и мы разберемся, что с этими делать. Понял? — Домой? Но разве не…- Сергей выглядел удивленным — мужчина разом побледнел, моргнув. — Тебя не касается, — огрызнувшись, Юра сжался и поднялся. Видимо, на его лице написано то, что он сейчас испытывает — слишком много, и это так болит, так дергает за некогда зажившие раны, заставляя эти швы распускаться и превращаться в еще более уродливые отметины. — Отъебись, животное, — переступив через, видимо, биологическую сестру, и удосужившись даже укоризненным взглядом Отабека — что поделать, у них очень разные семейные ситуации, — пошел к двери. Алтын последовал за ним, но застопорился, чуть сжав плечо Николая Николаевича. Разумеется, казах отчасти берет на себя слишком много, но Николай давно дал понять ему, что Отабек необходим даже ему. — Иди уже, — несмотря на столь пренебрежительную фразу, голос мужчины был нервным и дрогнувшим: видимо, этот «удар» дедушка Юры решил принять на себя, оставляя внуку лишь время на размышления. Ведь Сергей — как-никак, отучился на юриста целых два с половиной года, и совсем неподкованные в этом вопросе Юра и Николай могут оказаться в неприятной ситуации. Очень неприятной.***
— Прости, что ты видел это, — судорожно выдохнув, Юра прижимается к спине парня, жмурясь. — Ничего, — Отабек, что сам находился в неком коматозе — ведь он правда считал, что подобное может случится разве что по телевизору — и был немного взволнованным, поджал губы. — Все нормально, Юра. — на светофоре, что пару часов назад бы заставил негодовать, Алтын погладил ладони юноши на своем поясе. — Ты… Ты думаешь о том, что будешь делать дальше? — Да. — коротко ответил парень и сжался, жмуря глаза. В его душе — множество чувств, что рвут его на несколько осколков. Он бы хотел верить в их искренность, но трезвая оценка ситуации не позволяет. Он злится на них, он обижен на них, он расстроен ими, он пристыжен ими, он бы хотел верить им, он бы хотел испытывать что-то более положительное, но нет. Не получается: обилие вопросов, что клюют ему мозг, просто невыносимо. Если они так его любят, и так искали, зачем родили еще одного? Если они так его любят, зачем ушли, зачем оставили? Если они его так любят, то какого черта происходит?! Почему они соизволили прийти лишь сейчас, почему соизволили выпрашивать, именно выпрашивать прощение, на кой-черт стали говорить так неубедительно о каком-то там Боге, наказании, и прочим, с таким видом, будто бы они сидят на очередной передаче от «Первого»?! И что ему теперь делать?***
Дома никого не было: оно и к лучшему. Заплаканное лицо тут же бы вызвало у Виктора прилив страха и некой животной озлобленности к обидчику, — а под горячую руку попал бы Отабек, коего Юра сам отослал домой, — а всхлипы, что Юри бы точно услышал даже находясь в душе — заставили бы японца так сильно стиснуть, что на всхлипы воздуха бы не осталось. Кроме Муры, что поприветствовала хозяина, никого не было, и это значило, что осталось не так много времени этого одиночества. Юра взвалил кошку на плечи, и та растянулась на нем, словно «воротник». Юноша пошел в кухню, и словно находясь в другой реальности, стал заваривать себе какао. Это Юри приучил — чуть что, сразу вместо вредного кофе пить какао, заедая печеньем. Кстати, о печенье — Юра нашел в хлебнице свои любимые, овсяные, и глаза чуть защипало. Нет, не в печенье дело — он их любит, очень. Но утром их не было, и это значит, что Виктор их купил уже днем, пока Юра был у дедушки. Кроме него это лакомство никто не жалует, и… Приятно. Сумасшедший, отчасти инфантильный старикан-фигурист-пятикратный-кто-то-там знает о нем намного больше, даже такую мелочь, чем «родители», что наверняка ложечкой вытаскивают дедушке мозг!.. Как же больно! В холодильнике он берет обычный нежирный йогурт и садится за стол. Кошка все еще на плечах — она некрупная, да и царапины как-то не ощущаются. В ушах звенит, но словно в прострации Юра поглощает печенье за печеньем, макая его прямо в баночку. Из транса его не выводит даже Маккачин, что сразу стал гавкать, стоило Муре пойти его встречать. Как эти двое сдружились — непонятно, хотя Юра сам умиляется с того, как иногда его любимица засыпает на Маккачине, а тот бережно так, словно понимающий какую-то хрупкость кошки по сравнению с ним, прикрывает ее ухом. — Юра, ты вернулся? — Виктор разувается и бросает обувь в угол, как всегда, шурша пакетом. Тот редко может вернуться с прогулки без чего-то, будь то даже бесполезная сладость, коя потом все равно будет валяться в холодильнике. — Мы зашли в ту кондитерскую, где тебе пирожные с шоколадом понравились! Представляешь, мы успели и взяли свежие: уф, даже еще тепленькие! Юра?.. А что Юра? Юноша уперся локтями в стол, не боясь даже опрокинуть недопитый какао, и разревелся, сжимая челюсти. …Когда Юре удалось успокоиться, не без помощи пустырника и теплых объятий, — черт, он что, правда выглядел так жалобно, что даже Маккачин заскулил и в желании успокоить положил голову ему на колени?! — парень все же рассказал им, испуганным и взволнованным Юри и Вите, что произошло. Из-за слез, что не давали возможность смотреть без этой размытости на них, он не видел, как сильно менялись их лица. Юри бледнел, а глаза словно округлялись, становясь еще больше даже сквозь эти очки, а Виктор и вовсе гримасничал так часто, что даже было трудно уловить его эмоции. -…я не знаю, что мне делать, — просипел блондин, вытирая лицо рукавами кофты, что так и не снял. Юра понимает, что принимать решение нужно именно ему, — хотя так хочется, чтобы кто-то сделал это за него! — и это очень сложно. А вдруг он сделает только хуже? А вдруг произойдет то, что… что заставит его совсем растеряться, а что ужаснее — потерять эту жизнь, к коей он привык? Кою так хотел? — Юра, — Виктор, поджав губы, накрыл его ладонь своей. Руки Виктора непривычно горячи — мужчина будто горит изнутри, — мы с Юри не можем тебе что-то посоветовать. — эта правда была горька, но и водить за нос в таком ломающем жизнь событии не стоит. — Но что бы ты не решил, — Юри, чьи щеки горели, несмотря на всю их белизну и поблескивали дорожками сентиментальных слез от такого эмоционального рассказа, обошел стол и сел рядом, придвигаясь на стуле ближе. Он кладет руку ему на плечо и чуть сжимает, накрывая второй рукой запястье юноши. — Мы будем на твоей стороне, и будем помогать. Все, что в наших силах, — брюнет, чье сердце пропустило удар, прижимается губами к растрепанной светлой макушке, жмурясь. — Правда? — голос Юры дрогнул, а горло сдавил неприятный обод, что будто сужался с каждым мгновением. Он чувствует это тепло — в нос бьет приятный парфюм Юри, а ладонь горячит бледноватая рука Виктора, что чуть сжимает ее, переплетая их пальцы. — Вы… Правда? — красные щеки снова палит непонятный жар — уши готовы сгореть от этого чувства, что охватывает всю грудную клетку. Этот день такой сложный, такой болезненный, такой тяжелый, что кажется, последние остатки этой жесткой скорлупы грубости и враждебности исчезают, растворяются в этом огне, что вспыхивает в разных уголках его сознания и души, заставляя нечто эфемерное переплетаться со здравым смыслом. — Конечно, — Виктор улыбается, так тепло и так доверительно, что не верить ему нельзя. Быть может, он просто ужасный тренер, наставник, там, учитель, и все прочее, — ох, как же Витя любит отвлекаться на льду! — и это мешает иногда отрабатывает программы, что Витя ему и ставит, Юре, но как отец, быть может… Не так плох. Да, не биологический, да не тот, что «внезапно поверил в бога», и так далее, но все же отец, что сейчас сжимает его ладонь и дает ощутить эту опору, эту защиту, что в лице дедушки в силу возраста становится слабее. — Ты же знаешь, наверное, я иногда перегибаю палку, и ты страшно бесишься, но я и Юри тебя любим, — каким бы он заносчивым не был, каким бы невыносимым казался, каким бы чужим поначалу не был, каким своенравным не был бы вне этой квартиры, каким бы ворчливым не был, но они все равно его любят. Ведь он, как оказалось, лишь мальчишка, что где-то внутри все же остался пятилетним мальчиком, смотрящим на звезды. — Мы можем поехать с тобой, если тебе это нужно, — Юри гладит его по голове, заставляя прикрывать истерзанные слезами глаза. — Или подождать тебя, хочешь? — разумеется, Юри может и не забыл об этом их «противостоянии» в Японии, об этих их столкновениях, не забыл про эти искры, что так и летели в его сторону из этих изумрудных глаз, но старается не вспоминать. Просто не вспоминать, и не давать даже понять о том, что эти эпизоды еще хранятся в его памяти — Юрий же это не со зла, да? Всего лишь мальчишка, что прикрывал голову капюшоном и хотел казаться куда грознее, чем есть. Ведь лучшая защита — нападение, не правда ли? Но Юра молчал. Лишь всхлипывал, жмурясь — грудь сводило так, словно ему переломали все ребра. Он выпутался из объятий японца и потянул Виктора на себя. Юноша до боли жмурит глаза и стискивает обоих, да так сильно, насколько получается — парень чувствует дыхание взрослых на своей открытой шее и щеке — кажется, это Виктор так щекотно сопит ему в невыразительный кадык, -и поджимает губы. Горло так и сводит, будто рвотой, заставляя таки произнести это вслух. Он никогда больше это не скажет, вслух, только даст понять, но сейчас… Наверное, это необходимо лишь Юре. Лишь ему. — Я люблю вас, — признать то, что так греет душу, но в силу вздорного характера не должно было быть озвучено — так странно! Так стеснительно и так неловко, что если бы не припухшие от слез щеки, то их точно бы обжег румянец. — Пап, — он чуть сжал Юри, готовый уже прямо сейчас выбежать к себе в комнату — хах! — и спрятать под подушку голову, отказываясь даже раздеваться! — Отец, — он совсем случайно носом касается его макушки, ибо поза совсем неудобна, и издает какой-то звук, напоминающий кошачье урчание. Если бы Виктор умел издавать какие-то звенящие звуки, то точно бы стал издавать их — шея затекла, и кажется, лицо запотело от таких долгих и крепких объятий. Сперва ему послышалось — неужели Юра так обратился к Юри, что еще недавно был его врагом? — и Виктор даже хотел немного поморгать, чтобы понять, правильно ли он услышал, а потом, когда Юра покрепче стиснул и его, ткнувшись носом в макушку — все. Никифорова уже можно было выносить: преисполненный умиления и трепета, мужчина зажмурился и обнял блондина в ответ, тяжело сопя. — Тебе нужно отдохнуть, — сипло сказал Юри, чьи очки запотели — голос его немного дрогнул, выдавая тот спектр чувств, что охватывают его внутри. — Хочешь, я сделаю тебе ромашковый чай? — брюнет несмело обнимает в ответ, покрепче и поудобнее располагая руки. — Нет. — Юра прикрыл глаза. Его щеки — красные и опухшие, а глаза — такие надутые, словно его били не рыдания, а массивные мужланы. — Просто посидите так со мной, — Плисецкий готов был прожечь от смущения стул — его тело напряглось, как струна, а жар обдавал даже спину, на коей точно выступили испарины пота.***
Виктор принял удар Якова на себя: Юра все-таки выпил успокоительное, под чутким присмотром Юри. И так получилось, что парень еще спал, когда время подошло к тренировке. Из-за недомогания, Кацуки остался дома вместе с Юрой, что умиротворенно — если сон под травяным успокоительным можно назвать умиротворенным — спал в своей постели, а Виктор отправился в комплекс один, чтобы тоже, так сказать, «отпроситься». Никифоров сомневался, стоит ли Якову знать о настоящей причине неявки фигуристов, и Виктор снова решил поиграть в инфантильного спортсмена: ну что, все равно приезжает кошачий зоопарк из Чехии, и надо бы точно сходить! Якову знать не нужно, что этот зоопарк пробудет здесь еще две недели. В общем, к полудню Виктор уже был дома. Пусть он и выглядел жизнерадостным, как обычно, он волновался — на самом деле, он никогда не видел Юру в таком новом амплуа — «сына». Он был талантливым юниором, вздорным, но безумно трудолюбивым — сие и подкупило Виктора на то, чтобы пойти и познакомиться. Время шло, и подросток становился все неприятнее, вздорнее и грубее — Никифоров лишь закатывал глаза и старался не относиться к нему серьезно, не сразу понимая, что именно это часто и было причиной грубости в его сторону. Ну, что, он не виноват, что у него даже малых навыков и знаний в области воспитания и психологии, пф. А сейчас, например, в первые две недели совместной жизни, штудировать некоторую литературу приходилось. Каким бы благодарным парень не выглядел, колкости просматривались, и это резкое отторжение задевало самолюбие Никифорова — он подобно просто не понимает, впрочем, как и Юри, так что изучать это приходилось вдвоем. Выстраивать хотя бы ровные отношения у них получалось не всегда: чем бы Витя не пытался заинтересовать Юру, он наступал на одни и те же грабли. Говорил слишком много, и по факту, не давая высказать свое мнение Юре. Блондин не был ребенком, разумеется, поэтому читать пришлось статьи из разряда «что делать с приемным ребенком в таком-то-вот-возрасте». Как ни странно, это была наиболее точная формулировка для поиска, тем более, что в некоторых статьях была отображена именно «их» проблема. И видимо, первоначальное желание просто «наладить отношения с маленьким сожителем» утратило свою силу, когда они стали глубже погружаться в более бытовой мир, изучая новые его аспекты, тем самым больше понимая происходящее. Тем самым просто привязываясь к новоиспеченному «сыну» все больше. Быть может, они изначально неправильно выбрали тактику общения, не то посмотрели и так далее, поэтому их отношения далеки от рабочих и совсем не входили в рамки «учитель-ученик», как должны были быть еще в самом начале. Юри понял эту ошибку многим позже, когда его действительно стало интересовать не только физическое самочувствие Юры, но и душевное; когда «лично-семейно-кухонные» разговоры стали какой-то неотъемлемой частью приготовления еды — Юра только для Вити «помогает Юри», ведь на самом деле, мальчишка просто сидит за столом, перебирает салфетки или зубочистки, и говорит. Говорит, говорит, говорит… …И неважно, о чем — многие вещи дедушке было просто не рассказать из-за разности времен и поколений, да и чаще люди доверяют секреты друзьям, нежели родителям — о чем-то школьном и важном — просто жалобы на тамошнюю атмосферу; о чем более личном и трепетном — когда Юра впервые был поцелован, причем не просто губа-к-губе, а по-настоящему, с теплой ладонью на щеке и объятьями, пусть и в совсем не романтичной обстановке, Юри узнал об этом первый. Юра не успел попрощаться с Отабеком, как сразу стал строчить японцу сообщения — одно за другим, да до самых дверей квартиры! То была, кажется, уже ночь — Виктор гулял с Маккачином, что кажется, что-то не то съел и его просто распирали отходы внутри, и Юри не мог уснуть. Спать в такой большой и пустой квартире ему казалось невозможным, и он решил дождаться хотя бы кого-то, чтобы с чистой совестью сомкнуть немного припухшие веки. Но нет. Не тут-то было. С порога Юра спросил, дома ли Витя. Юри устало просипел, что нет, ибо Маккачину нездоровится. Даже не пытаясь скрыть свою улыбку, горящие огнем щечки и уши, блондин растрепал волосы и буквально на ходу стал раздеваться. — Ты… Ты представляешь! Юри! — чувства переполняли: первая любовь всегда слишком яркая, слишком пылкая для даже «бывалого» сердца, и любое действие воспринимается гротескно-прекрасно. И ведь технически, это был просто поцелуй — недолгий, но… Но поцелуй! — Мы с Бекой… Ну… у Юра зажмурился, как котенок, нюхающий что-то приятное и вкусное. — Целовались! — сипловато как-то произнеся, Юра осел на софу. Его не беспокоило то, что он приземлил свои подтянутые формы на ноги Юри: наоборот, так было удобнее. Плисецкий расположился поудобнее, и когда Юри подтянул к себе колени, желая упереться в них ладонями, парень обхватил его бедра, устраивая между коленями подбородок. Горящие изумрудные глаза, обожженные смущением щеки пробуждали в Юри какие-то родительские чувства, что и заставили его задать один маленький вопрос. — Расскажешь? И Юра рассказал. В красках — как они сперва поехали в парк, просто погулять, как потом они нашли какое-то уютное местечко, как они с Отабеком делили одну пластиковую крышку-чашку термоса, где был заварен приятный листовой чай, как потом они шли в какую-то круглосуточную забегаловку, как вновь гуляли, о чем-то разговаривали, шутливо толкались и тискались и как потом Отабек несмело прикоснулся к его щеке, прохладной такой рукой. Как потом Юра распахнул глаза, в понимании, что сейчас может произойти: ох, волнение, волнение!.. -…Тебе же понравилось? Правда ведь? — Юри гладит его по голове. Они просто топтали несчастную софу, пока не улеглись поудобнее. Японец гладит его по светлым волосам, чувствуя тяжесть на своих бедрах — Юра часто лежал на нем, когда они втроем решали посмотреть фильм. Так уж вышло, что да, Юри пришел в форму, и даже регулярно держит ритм диеты, но бедра и ягодицы так и остаются объемными и в силу тренировок, подкаченными. — Я постеснялся сказать, что хочу еще, — щеки тут же полыхают румянцем. Юра чуть сжимает руку фигуриста, жмурясь — если бы у него был хвост, он бы точно стал им вилять! — Со стороны это кажется таким отвратительным, но на самом деле… Так приятно! Виктор же осознал эту закрепившуюся связь гораздо раньше, но менять это не хотелось. Нет, ему не нравилось, когда Юра зависил от его слов — бывают моменты, когда Юри не может помочь в силу менталитета стран — или действий: нет, он просто ощущал какую-то гордость, сперва, когда Юре нужна была помощь, и получить он ее мог от Вити. Скрипя зубами, в первые разы, Юра спрашивал, рычал, и часто намеревался уйти, но вскоре этот барьер пропал — посещать собрания в его школе — девятый класс такой сложный был, ух! — Виктор перестал, с остальными родителями, предпочитая зайти отдельно; а личные разговоры о том, кому дать в морду за очередное «балерунчик» стали обыденностью, частью их растяжки вдвоем. Юри предпочитал растягиваться самостоятельно, по какому-то-там своему способу, а эти двое не возражали. — Сколько раз ты уже дрался? — Виктор потягивается, встряхивая руки. Челка немного взмокла, прилипая ко лбу. — Много, — Юра хмыкнул, садясь в шпагат. Его тело было настолько гибким, что делал он сие без какого-либо труда. — Я помню, даже соревнования в Челябинске пропустил потому, что мне лицо разбили, — несмотря на усмешку, в голосе парня прозвучала некая обида. — Меня обычно дергали за волосы, — Виктор с трудом сел напротив парня в тот же шпагат, запыхтев: мышцы, мышцы тянет! — Помню, как-то одноклассник отрезал мне прядь — она потом в прическах так топорщилась, что приходилось фиксировать ее невидимкой! — Никифоров чуть улыбается. Да, в частности, подстричься ему пришлось, нежели это было собственное желание. — И что ты потом сделал? — Юра разминает шею. — Разбил обидчику нос и сломал палец. Чисто случайно разбил нос, он сам упал, — мужчина хохотнул, упираясь руками в пол. — В катании меня особо никто не поддерживал, кроме очень близких друзей и семьи. Мол, немужицкое это дело. И я даже помню, что лет в тринадцать с истериками ехал в балетный класс, — Виктор смеется, вспоминая это непростое время. — Да, раньше в комплексе было одно помещение, и тем, кто учился во вторую смену приходилось ехать в танцевальную студию. Такое себе ощущение. — Не думал, что ты кому-то можешь сломать нос, — недоверчиво просипел Юрий, нахмурив светлые брови. Виктор казался ему таким ребячливым и где-то даже пацифичным, что даже предполагаемое увечье… Бред же! — Отец научил. Сейчас его нет, но раньше он всегда говорил, что если происходит что-то такое, нужно давать сдачи. И никогда не бить первым — иначе тебя просто затопчут, — назначать «стрелку» было достаточно модно, но обычно все это игнорировалось, если нападавший — обидчик, и как говорится, «первый начал». Тогда особо никто посторонний не влезал в происходящее, становясь просто наблюдателями. — Я может, не научу тебя ломать носы, а вот какие-то приемы… Почему нет? Сейчас ведь особо ничего не изменилось, — Виктор потрепал блондина по волосам. — Правда покажешь? — Юра смотрит на него исподлобья, давно привыкнув к ощущению чужой руки на своей макушке. — Только все, и не как ты обычно это делаешь, — Плисецкий сжимает мужское запястье, поджав губы. — Конечно! — Он до сих пор спит? — Виктор шуршит пакетом. С тех пор, как Юра переехал к ним окончательно, Мура стала питаться вполне себе неплохим кормом и бывает, не прочь «отжать» у очень вежливого Маккачина немного мяса из миски — примерно также делает Юра, если замечает в тарелке Виктора что-то еще не тронутое, но вкусное. — Да, — Юри тяжело вздыхает. — Звонил Николай Николаевич. Попросил, чтобы ты перезвонил ему, — знаний Юри не хватает для того, чтобы вести беседы по-русски, тем более такие эмоциональные. — Хорошо, — Витя хмыкнул, погладив подошедшую кошку. Животное прыгнуло на стул, упираясь лапами ему в пояс. — Что, учуяла что-то вкусненькое? — этой красавице Витя был полезен лишь как носитель еды. Если Юри ей очень нравился и нередко она ревновала его к Маккачину и даже Юре, то Виктор — нет. На руки он не может взять эту капризную девицу — кошка начинает шипеть и показывать когти, хотя ни разу еще не поцарапала. Ну, только случайно бывает. — Виктор, — Юри хмыкнул. К мужчине он стоял спиной, упираясь руками в раковину. — А давай… Давай пока не будем жениться? — В смысле? — конечно, женатыми они были лишь на словах и на личных ощущениях. Юридически узаконить брак было бы хорошо, в силу некоторых удобных «плюшек», но сейчас не совсем то время. — Наше заявление через неделю уже рассмотрят! — отправив заявление о браке в другую страну, просто потому, что в России это делать нельзя, и прождав больше трех месяцев, внезапно… отозвать? — Если… Если Юрио решит остаться с нами, давай усыновим его? — Юри поджал губы. Он давно думал об этом, и кажется, сейчас как раз таки та ситуация, когда нужно решить точно. — А как же Николай? — Виктор удивленно вскинул брови. — Или ты.? — Хорошо, — выдохнув, японец повернулся к мужчине и подошел поближе, взяв за руки. — Я прочитал, что в России опекунство и усыновление разнятся, и… Я прочел, чем именно, и… — Ладно, подумаем, — Никифоров обнимает заикающегося японца, прикрыв глаза. Ох, тот так плохо переносит эмоциональные потрясения!.. …Юра пришел в себя где-то к двум часам дня. Парень лениво разлепил глаза и стал судорожно ощупывать кровать — все, и стоящие рядом предметы, на столике, телефон, одежду. Нервно оглядывая помещение, он выдохнул с облегчением — он дома. За пределами комнаты он снова слышит шуршание, какие-то «мяфки» и урчание — видимо, Мура снова гоняет Маккачина, а значит, все дома. Маккачин был на удивление спокоен, в то время как Мура терроризировала его только в присутствии Вити — почему он ей не приглянулся загадка даже для Юры, коему казалось, что свою кошку он знает хорошо. Сердце стучало так сильно, что Юра жмурит глаза: ему сложно и тяжело. Эмоциональные тяжести он часто переживал один, а теперь — от его ответа зависит слишком много, и хочется просто расплакаться, спрятавшись под одеяло. И он даже так поступил: зарывшись в пододеяльник, как в какой-то кокон, юноша сжал зубами подушку, всхлипывая. Он чувствует если не просто «погано», то точно как-то слабо и опустошенно. Из его головы не выходил образ биологических родителей. И вопросов к ним, как и упреков, становилось больше. По сути, эти люди ему совсем чужие: Плисецкий к ним ничего родственно-теплого не чувствует, кроме нарастающей боли, и было б неплохо, если бы они умотали обратно куда-то в свои трущобы. Не то, что ему так хочется из зла — Юре хочется просто спокойной жизни, коя была до них. Переломный момент, что охватывает его, слишком сложен. И Плисецкий справедливо может называть этих стариков-фигуристов родителями. Раньше он не обращал внимание на фразу — «отец тот, кто воспитал и поднял», и лишь с недавнего времени она все чаще всплывает в голове. Определиться и осознать то, что чувствуешь к вроде бы, вот как бы чужим людям — сложно, тем более, что прошлые терки были живы в своих ощущениях. Может, что-то и правда пошло не так, но Юре стало нравиться быть дома чаще. Раньше он частенько уходил то на каток, то к другу в гости, где и делал домашку вместе с ним, чтобы просто сократить время здесь. Потом появился Отабек, и пропадать парень стал с ним. Но то тепло, с которым его встречали, заставляло задумываться о том, а от того ли он бежит? Правильно ли делает? Разве его тут собрались отчитывать или наказывать? В один из вечеров Юра как-то решил подумать над тем, что в его жизни происходит. Подросток, чья голова склонна работать с перебоями в виде эмоциональных всплесков, решил не терять редкое свое спокойствие понапрасну и, заварив себе чай, он устроился в своей комнате. И началось все именно с нее. Юра оглядывал стены, цепляясь взглядом за полки. На них стояли какие-то странные фигурки, книжки, фоторамки — причем некоторые просто там стоят, для украшения, -и прочее барахло. Но все награды, медали и даже детские грамоты были не здесь: у Виктора в квартире есть такая привлекательная ниша, в гостиной, куда это все идеально вписалось, несмотря на «заполненность» наградами владельца. Это выглядело комично: как-то, пришедшая в гости Мила назвала эту нишу — «семейной», потому что помимо наград Виктора и Юрия, рядом затесалось скромное серебро Юри. Его это не особо волновало как раз таки из-за этой ассоциации Бабичевой — разве что, не хватает указателя с тройной фамилией, или же, какой-нибудь совместной фотографии. Помимо полочек, разумеется, в комнате Юры был еще не очень массивный шкаф, где лежали и личные вещи, и какие-то старые костюмы, что просто на него не налезают, на Юру, но имеют памятную ценность. Да и просто ценник высокий, так что при нужде продать их можно неплохо. В основном, вся его одежда была на стуле или висела на спинке кровати, за редким исключением: иногда Юра бросает свою куртку прямо в комнату, на диван-книжку, что ему очень понравился в магазине, и сейчас тоже, кстати, нравится. Все, что здесь стоит — появлялось не сразу, и наверное эта «сборность» придает какую-то особую дымку теплоты и уюта. Как-то Юра заболел и слег с температурой, и именно на этом диване-книжке он валялся днями, просто не в силах даже встать: Юри заботливо приносил какие-то «нерусские народные штуки», что зачастую пахли просто отвратительно, но были не менее действенны, чем таблетки; Виктор просто развлекал своими разговорами, тем более, что Плисецкий каток не посещал, и это «непосещение» замещалось такой болтовней Никифорова, что пусть и брезгливо так поглядывая, держал недлинные светлые волосы Юры, пока тот опустошал в принесенный таз желудок. За столом Юра редко делает уроки, предпочитая больше кухню, поэтому стол служит только для ноутбука. Старенькое устройство еще работает, и Юра наотрез отказывается «пересаживаться» с него: Виктор как-то обронил то, что купить поддержанный ноутбук хорошего качества в принципе несложно, да и недорого, и они с Юри не смогли быть на его Дне рождения… И как бы, такой вариант был бы уместнее, удобнее, но Юра отказался тогда, отказывается и сейчас — он и без того живет на их шеях, таких приятных и таких теплых, и просить что-то большее он не может. Невежливо? Где-то так. И все было построено на этом: Юра первое время чувствовал себя приемным ребенком, которому пытались просто угодить, но вскоре это чувство стало замещаться чувством «своего места» — отторжение, что могло бы возникнуть у приемных родителей — и даже у дедушки, на самом-то деле — штука серьезна и по-настоящему ощутима, а здесь ее нет. Не было и скорее всего, не будет. Эти двое принимают его таким, какой он есть. Подросток, что немного застрял в детстве: его глаза горели ярче золотой медали, когда Виктор оповестил всех о том, что они идут в зоопарк; блондин становится таким нежным и мягким, когда вместо сложного домашнего задания в субботу Юри зовет его делать какую-нибудь выпечку, попутно беседуя о событиях недели — многое просто не расскажешь прямо в ту же минуту, да и не всегда хватает на это сил. И главное, что Юра стал принимать их в ином свете: на катке они могут по-прежнему грызться, как-то, ссориться, но это не мешает в конце дня просто сесть рядом, касаясь плеч друг друга. Сезон, в котором Виктор возвращается обещает быть очень трудным, тем более, больше работать приходится самому Вите. Он нервничает, и иногда перегибает палку с таким же нервным и тревожным Юрой. Иногда меж ними встает громоотвод-Юри, но не всегда он бывает рядом в момент ссоры. Мила была сильно удивлена, когда после ссоры, кою слышал весь комплекс, Юрий, «отошедший» от скандала, подошел к Вите. Мужчина нервничал из-за своего падения, и посему слишком остро отреагировал на замечание Юрия, как и впрочем, Юрий слишком остро воспринял брошенную в сердцах какую-то фразу. — Прости, — Юрий ткнул в его плечо пальцем, неловко смотря на свою обувь. — Мы оба просто перенервничали. — Да, — Виктор кивает, но также нервно выдыхает и приникает к нему ближе, обнимая. Плисецкий кривит лицо и причитает, но наверное, дымка сочувствия толкнула его на ответные объятья, под умиленный взгляд Юри и удивленный взор Милы. — И ты меня прости. Я видимо, правда старый стал! Хорошо, что хоть не лысею… — Кто тебе такое сказал? — Юра! Их отношения сложно было назвать даже дружескими, и вряд ли кто точно знает причину этому. Юри думает, что они с Виктором изначально выбрали неправильную тактику совместного житья с Юрой; Юра же считает, что ему слишком не хватало где-то внимания и заботы, а эти двое его просто залюбили и растопили, как зефир; Виктору же кажется, что так и должно было быть, ибо признавать свою ошибку он просто не хочет — точнее, для него ошибки нет, просто как-то интересно получилось! — и не считает нужным. Анализ — или хотя бы какое-то здравое решение в их ситуации — просто бы не помог. Так просто случилось. Ну вот получилось, что как-то быстро Юра прижился между ними, оказался к месту. Так просто получилось, что Виктор и Юри стали Юре дороги также, как и дедушка, и далеко не потому, что они какие-то-там-знаменитости-талантливые-виртуозные и так далее. Так случилось, и на самом деле, менять что-то совсем не хочется. Да и зачем? Николай Николаевич смирился, и даже научился радоваться тому, что его внук теперь живет в настоящей семье, и заменять маму-папу ему просто не нужно, и можно отдать себя — то, что осталось, точнее — своему хобби. Да, эти двое спят друг с другом, и грешным делом Николай думал, что они и толкнули его в руки Отабеку, но после даже сам устыдился этой мысли. И ведь так странно: лишь одна оговорка, сказанная чисто машинально и очень давно, все же поставила на свои места многие вещи, чьи-то чувства, мысли и ощущения.***
— Я с тобой, Юр, — Виктор улыбается, но дрогнувшие уголки губ выдают его беспокойство. Никифоров обнимает его за плечо и прикрывает глаза, прижимаясь губами к его лбу. Блондин бы в другой раз точно бы зашипел, раскраснелся и оттолкнул, но свалившееся бремя так давило, что передать кому-то ношу было необходимо. Он стискивает его локоть, сжимая собравшуюся ткань. — Все будет нормально. Слышишь? Все хорошо. — Хочу, чтобы так было, — бурчит блондин и судорожно выдыхает. Они на такси подъезжают к подъезду деда — Отабек уже был там, терпеливо ожидая это названное семейство. Юра закрывает глаза и до боли жмурится, да так долго, насколько можно — ему бы хотелось распахнуть глаза и снова оказаться в своей комнате, оглядывать стены да какие-то идиотские рамочки на полках. Слышать копошение за дверью, лай Маккачина и важное мяуканье своей красавицы. Но нет: он открывает глаза и видит зеленоватый подъезд, темную фигуру и неприглядную скамью и ободранную дверь самого подъезда, с коего скоро станет падать козырек. Странно, но Отабеку позвонил сам Николай Николаевич: мужчина волновался за Юру, ведь ситуация очень непростая, несмотря на все то внешнее относительное спокойствие, что было вчера. Волна шока спала, уступая трезвой оценке происходящего. — Привет, — Виктор удивленно вскинул брови, оглядывая Отабека. Тот тоже был удивлен и кажется, в его глазах мелькнул испуг: сигаретный окурок тут же был выброшен в урну. — Да ладно тебе, — Никифоров пусть и скривил лицо от запаха никотина, все же дружески похлопал «зятька» по плечу. — Это не мое дело, — он же ему совершенно никто: вот если бы он от Юры унюхал дым, то тому бы точно было немного не по себе. Витя не приветствует это, как и Юри. — Извините, — не особо поняв то, за что он извинился, Отабек хмыкнул. Как-то неловко: увидеть Виктора здесь он не ожидал! Казах поджал губы и нахмурился, выглядя как обычно серьезно и чересчур взросло. — Ты пока поднимайся, деда тебя встретит, — Юра хотел оттянуть этот момент. Несколько детская логика — юноша сжался, поджав губы. Да, Отабек как-то сказал, что у него мол, «глаза воина», но это не значит, что воин не испытывает даже тени страха. Он просто не знает, на что идет. И не уверен, знает ли об этом Витя — на что этот мужчина идет? Для чего? Только ради того, чтобы этот скверный блондин жил хорошо? Или у него есть своя цель, что-то для себя — быть может, выплаты какие-то… Или с дедушки… Нет! Виктор никогда не казался таким меркантильным идиотом, но от этого не легче: Юра встряхивает головой и цепляется за Отабека, тяжело дыша ему в грудь. Это… Это что-то странное: чувствовать спиной защиту и опору нескольких рук, тепло нескольких ладоней согревает даже в самых темных мыслях. Это слишком странно, слишком тягуче — эта теплая атмосфера затягивал постепенно, пропитывая каждую клеточку тела. Близость есть боль. Приятная нежная боль, ради которой люди порою совершают глупые, и иногда правильные действия, поступки, что после никак не объяснить. Разве что этим пресловутым «потому что». — Все будет хорошо, — Отабек поджал губы и стиснул блондина в объятьях, тяжело сопя тому в макушку. В силу особенности воспитания отца и деда, скорее всего, ему не позволяет совесть развернуться и уйти. Бросить, как ему кажется: он любит Юру, и желает пройти с ним рядом все, что на него выльется. Максимализм? Кризис возрастной? Острое восприятие? Возможно. — Надеюсь. — Юрий хотел бы в это верить. Он жмурится до боли: как же хочется, чтобы все исчезло. Все и все — чтобы никого не было, чтобы он сейчас проснулся в своей кровати. Чтобы Юри снова поставил перед ним тарелку с салатом, спрашивая, когда он вернется от дедушки и не нужна ли им в уборке помощь. Чтобы Виктор снова прочитал ему мини-лекцию, снова показал эту легкую ревность к Отабеку, с хлюпом выпивая свой кофе. Чтобы все вернулось назад, назад!.. Его губы трогает кривая ухмылка-улыбка, а в голове невольно промелькнула мысль — будто дежавю, что окутало его лишь на мгновение. — Что такое? — казах мягко отпрянул от возлюбленного, сжимая острые плечи. — Да так. Вспомнил, — Плисецкий встряхнулся и фыркнул, нахмурившись. Он оставил Витю одного. — Пойдешь со мной? — хотелось поехидничать, упоминая двести двадцать седьмой вновь в шутку, но наверное, сейчас бы он оказался таким же актуальным, как в сорок втором. Кхм, разве что, плоскость иная.***
На самом деле, Виктору даже… понравилась реакция на него. Серьезно, он давно не видел таких удивленных людей: мужчина умеет быть достаточно серьезным и жестким, хотя сейчас хотелось просто захихикать и как-то по-хорошему переговорить с внезапно объявившимися чертами. Блондин очень сочувствовал Николаю — если Юра так загибается, то сложно представить, что испытывает этот мужчина, к коему вернулась целая, мать ее, семья, с новоиспеченной внучкой и совсем странным мировоззрением. Виктор не успел даже представиться, как его узнали. Эта женщина долго не могла вспомнить его имя, и спустя пару минут тому пришлось его озвучить, наблюдая, как бледнеет чужая кожа. — Теперь мы можем побеседовать! — когда в квартире показался Юра, вместе с не понравившимся биологическому отцу казахом, Виктор хлопнул в ладоши, что немного взмокли от волнения. Признаться, его сердце никогда так доселе быстро не стучало: казалось, еще немного, и грудная клетка будет украшена отвратительными дырами. — Вы валите туда, откуда пришли, а я остаюсь здесь. — Юра нервно оглядывает новоиспеченных родственников, садясь рядом с дедом. Алтын был послан в кухню с целью поиска капотена, что кстати особо не был нужен, на самом деле. — Но Юра! — женщина неприятно взвизгнула, возмущенно кривя лицо. — Почему? Зачем ты с нами так поступаешь?! В семье… — У меня уже есть семья, — Юра низко рычит, щурясь. В нем кипит страх и негодование — он не понимает мотива происходящего. Зачем? Для чего? — Вам следовало заранее подумать об этом, прежде чем бросать на родителя своего ребенка, — Виктор поджал губы и обошел невысокую декоративную тумбу, положив руку на мальчишеское плечо. Юра вздрогнул, прикрыв глаза. — Разве в ваши головы не закралась мысль о том, что ваш ребенок перестанет вас ждать? Юрию давно не три и даже не семь. Единственное, что вы сейчас можете — действительно оставить его в покое и уйти. — Что за черт? — кровный Плисецкий нахмурился, сжав кулаки. Мужчина поднялся, но не приблизился к Виктору — блондин будто источал эту неприятную ауру, заставляя ежится будто от игл, что лишь сейчас игриво касаются кожи. Пока. — Вы понимаете, о чем вы говорите?! Я имею полное право забрать своего сына! — Ты мне никто, — Юра скривился, касаясь руки Виктора на своем плече. Этот мужчина сделал — и делает! — для него очень много. Даже то, что не каждый «биологический любящий адекватный отец» способен сделать — принять и осознать происходящее. — Если вы хотели принятия, — Виктор выдохнул. — Следовало появиться лет на десять раньше. Сейчас это бесполезно: я даю вам последний шанс подумать и уйти без скандала, или же, мы все посвятим месяца в государственных учреждениях.***
Как действовать ему подсказал друг-юрист, с коим они в свое время заканчивали заочку. Точнее, Виктор кончал заочку, а друг — очку, просто в одном вузе. Дмитрий являлся адвокатом, но это не помешало тому проконсультировать старого товарища по минимуму, чтобы просто не «плавать» в происходящем адище. И мужчина был искренне удивлен, когда Виктор все же позвонил ему уже на другой мобильный телефон и договорился о деловой встрече с целью найма, ибо не всем Плисецким свойственно думать и принимать решения. Как и ожидалось, Сергей и его супруга не желали уступать Юрия — он был будто трофей, что было необходимо ухватить как можно скорее. Что на это влияло? Витя склоняется к тому, что это нечто социальное, вроде каких-то пособий да квартиры. Блондин с некой иронией вспомнил небезызвестный квартирный вопрос, правда, искренне веря и радуясь тому, что он постепенно отпускает Юру. Ситуация была какой-то «рядовой», и не представляла собой ничего интересного, разве что, удивление она представляла для Юри: когда они, вместе с Отабеком, вернулись домой и Виктор посвятил Юри во все происходящее, японец мог даже поседеть. Нервную ухмылку давил в себе и Отабек: наверное, это какая-то особенность пост-советского пространства — бойня за жилплощадь, и даже для него сие не было чем-то странным. Не без подачи Виктора, «Сергей и Компания» все же были успешно выгнаны с квартиры Николая Николаевича, что предпочел уйти в себя. Мужчине иногда было необходимо это одиночество, нет, уединение, и будучи уверенным в сохранности внука, он просто решил пригубить хотя бы поллитровку. Но стоит вернуться в другую квартиру, более светлую и «современную». Пока Юри и Виктор были в кухне, Юра, почему-то немного даже смущаясь, повел Отабека в свою комнату. Признаться, и сам Алтын чувствовал себя в коматозе — брюнет словно отсутствовал в пространстве, оказываясь безмолвной куклой, что способна лишь на исполнение приказов. — Мило, — отчеканив сие, Отабек оглянулся: решив присесть на диван-книжку, казах немного растерянно убирал подаренные фанатами игрушки, что такой «подушкой» скопились в углу. — Бека, — Юра стоял к нему спиной, возясь в ноутбуком. Он жмурится. — Прости, что ты все это видишь. Я… Я понимаю, что это лишнее, но правда прости. — он сталкивается с этим в первый раз, и разумеется, не понимает, как реагировать. Что-то кошмарное стало виснуть над ним неприятной черной массой. — Ничего. Я думаю… Все будет хорошо, тем более, Виктор рьяно отстаивал тебя. Вряд ли он не будет бороться. — Этот гордый индюк привык только к победе, — Юра сказал сие немного грубовато, но улыбка легко коснулась его губ: чистая же правда! Виктор и Сергей устроили словесную баталию, от которой нехорошо стало даже Юрию — Никифоров даже несколько раз осекался, зовя его «сыном», тем самым обрывая речь Сергея. Приятно чувствовать этот щит. — Так что ты… Прав. — Я могу спросить тебя кое о чем? — Отабек неловко поерзал, прикусив подушечку пальца. Его этот вопрос волновал достаточно времени, ведь в прошлый визит приходилось следовать импровизации. — Вы… Вы давно как семья? — сформулировать свою мысль было так сложно, что мозг выдал этот странный вариант. До того странный, что Алтын даже смутился еще больше. Впрочем, как и Юрий. — Наверное, да. — спустя какое-то время ответил Юра, хмыкая. Он понимает этот вопрос и в принципе, даже ждал его — он не сразу заметил то, что часто говорит о «них». Юра часто рассказывал о Юри и Викторе, причем без той антипатии, что обычно была раньше. Его разговор был будто теплее, и голос приобретал нотки какого-то предвкушения. — Когда я только к ним приехал, это было адово. А потом… — умолкнув, юноша фыркнул сам на себя и нахмурился: это Бека. И ему точно можно довериться. — Когда я был маленький, я правда хотел, чтобы мама с папой вернулись. Потом как-то позабылось, причем настолько, что осознал я это в четырнадцать, когда пришлось собирать все документы на загранпаспорт, ибо я прошлый, тупица, потерял. Когда я катал свои программы, я думал о том, что наверное, увидев меня там мама с папой как-то обратят внимание и хотя бы попытаются связаться. Но нет — не связались, и потом я снова забыл об этом. Или как Юри это зовет, «спрятать под самую корку», чтобы больше не вылезало. Потом же, ты вроде бы знаешь, — щеки обдал легкий румянец. — Я переехал к ним и… Черт, мне казалось, что не было еще ничего хуже. Они меня страшно бесили! Да и я, наверное, тоже их бесил. Но потом так получилось… Бля, я не знаю, как это объяснить. То ли отношения поменялись, то ли что, но… Я впервые почувствовал себя уютно рядом с ними. Бывало и стремно, разумеется, но потом все ушло, и я стал им доверять. — Плисецкий вдавил голову в плечи, чувствуя будто затылком эту легкую улыбку Отабека: тот часто умиляется, когда Юрий говорит такие чувственные вещи. О себе. — Когда мы были с дедушкой вместе, только вдвоем, мне казалось, что мы должны защищать друг друга. Мы близки, очень, но эти двое… Что-то другое. Они защищают меня, и не дают мне защищать их. Я привык, что кроме дедушки у меня никого нет, и в силу возраста я обязан облегчить ему жизнь, а сейчас… Сейчас как-то совсем все по-другому. — Спасибо, что поделился со мной, — любить и ничего не знать о своем избраннике — или избраннице — не очень хорошо. Иногда именно прочная душевная связь хранит отношения, заставляя эту нежную любовь трепетать, словно счастливую птицу. Отабек обнимает его за плечо и целует в макушку, почему-то хмурясь. Внезапно в его голову закралась комичная, на самом деле, но вполне реальная ситуация: будет немного неловко, если кто-то сейчас сюда зайдет. Юра и без того алый, словно спелый помидор — щеки и ушки горят едва ли не огнем, что даже умиляет. — Знаешь, даже немного легче стало, — неловко хихикнув, Плисецкий поддался к Алтыну и устроил голову на его плече, прикрыв глаза. Сердце неспокойно бьется за дедушку — мужчина обещал позвонить, чтобы сообщить, все ли с ним хорошо. Юрий, конечно, не сомневается в том, что Николай таки сможет прийти в норму — бывало хуже, на самом деле — но все равно переживает. — Я давно никому о таком не рассказывал. Отабек ощутил, как скулы обожгло легкое смущение — это приятно, когда тебе доверяют. Легко улыбнувшись, парень прижимается губами к светлой макушке, шумно так втягивая носом приятный запах шампуня: яблочный с какой-то примесью. Неплохо. Их нежная идиллия продолжалась недолго: Юри, что кстати никогда не заходит без стука, позвал их на очень, очень поздний обед. Кажется, японцу даже не хотелось лишний раз тревожить этих двоих, так что из-за двери показался лишь его профиль — Плисецкий не раз давал понять, что ему неуютно ласкаться с Бекой на их глазах. Словно они действительно родители, и к сему надо еще привыкнуть. — Идем? — Юра потянулся, встряхнув головой. Алтын лишь хмыкнул, кивнув.***
На самом деле, достаточно часто чужие люди становятся ближе кровной семьи. Это могут быть учителя, что трепетно относятся к своим воспитанникам, могут быть соседи, что помогают по добрую душу, родители друзей, крестные, какие-то вообще люди со стороны, что способны дать личности опору. Не защиту — опору, что необходима для окончательного «базового» формирования. Опора предполагает плотную почву под ногами — когда личность уверена в том, что за ее спиной есть сильные руки, что не позволят утонуть в проблемах, что может создать не самое правильное, но ее решение, когда личность знает, что эта опора прочна, решения становятся более обдуманными, более «взрослые». Потому что опора дает понять, что несмотря на то, что она рядом и точно разделить порцию грязи, большую часть съесть придется именно личности, ведь инициатором происходящего являлась именно она. Разумеется, такие рассуждения не свойственны подростку, что сейчас греет руки о стаканчик свежего горячего чая, но они одолевают его весь день. С самого утра — с начала всей этой канители с так называемыми родителями до этого эмоционального финала. Сейчас хотелось только спать, даже несмотря на то, что еще нет и девяти вечера! Юрий не подавлен — просто устал, пусть и звонок дедушки все же поднял ему настроение, но окончательно не скинул эти пресловутые эмоции в бездну коматоза. Отабек идет с ним рядом, даже немного робко обнимая за плечо. Ему еще предстоит привыкнуть к новой семье юного любовника, ведь если Юри действительно относится к их союзу более… понимающе, и старается лишний раз не смущать, то Виктора еще одолевает некая ревность. Маккачин путается под ногами папочки, пока Никифоров о чем-то громко вещает: он устал не меньше, чем остальные, однако эта усталость была приятна — отстоять то, что тебе стало явно не чужим, оказалось очень сложно, и пришлось прибегать даже к не очень хорошим действиям, но оно определенно того стоило. Юри бредет рядом, поправляя шарф. Прохладная погода была слишком, кхм, прохладной, и на улице явно не столько градусов, сколько показал гисметео. — У тебя сейчас весь чай остынет, — Никифоров чуть толкает его плечом, улыбаясь. Юрий трет нос и хмурится, потягивая уже действительно немного остывший напиток. Мужчина уже открыл рот, чтобы снова бросить какую-то шутку из разряда «тогда Отабеку придется за тобой поухаживать», зная, как это заставляет Плисецкого пищать, но Юри одергивает его, целуя в щеку. — Давайте зайдем в то кафе? Кажется, и Маккачин немного устал, — японец треплет пса по голове, слыша довольное урчание: пудель явно соглашался с ним, тем более, что он уже не так молод для таких долгих прогулок! Сразу же ведь после ужина вышли, ужас! — Еще не так поздно, так что… Думаю, можно, — Алтын кивает, поглядывая на Плисецкого. Блондин казался потерянным, очень, но… Но наверное, так лучше. Это его состояние видели все, и признаться, особо от него ничего не требовали: ни общения, ни каких-то жестов. И не тревожили часто. — Юр, пойдем? — Угу, — кивнув, фигурист поджал губы и прикрыл глаза. Хотелось нервно хихикнуть: вот как он докатился до такой жизни? Это так забавно. Сейчас половина девятого вечера. Он гуляет в парке вместе со своим парнем, что обнимает за плечо, со своими названными родителями и их собакой, что от скуки, наверное, начинает капризничать будто дитя. Отец, недавно шутивший про его отношения, все же затыкается, когда папа предлагает пойти в кафе, чтобы немного погреться. Псина по-прежнему капризничает, пока возлюбленный трется носом о висок Юры, забавно пыхтя. Наверное, то выстраданное, то выплаканное, то время, проведенное в ожидании чуда и некой зависти другим детям, действительно стоило того. Стоило обретенной, пусть и странной, очень странной, но семьи, откуда таки дедушка «не выпал» — Николай нашел общий язык с Никифоровым, и через неделю, в выходные, старик пригласил их к себе на дачу, ибо «как это, японец тут так долго, и не бывал в бане?!» — Юрий, все хорошо? — усевшись за столиком какого-то кафе, Юри, ослабивший пресловутый шарф, кладет теплую ладонь на его запястье. — Да, — Плисецкий кивает, немного растерянно улыбаясь. — Все хорошо… а куда они ушли? — блондин хмурит брови, оглянувшись. — Покурить, — Юри скривился. Его раздражал запах никотина и этого идиотского «вейпа», но что поделать, не запрещать же. — Твой мужик курит? — Блондин хихикнул, даже больше от самой фразы. Как она только пришла ему в голову? Кацуки чуть улыбается, явно оценив эту случайную шутку. — Да, эту ересь, что создает много дыма. Я просто всегда выгоняю его на балкон. Ну, и заставляю чистить зубы, если лезет целоваться. — японец немного покраснел, от столь откровенного ответа на странный вопрос, тупя взгляд в листочек-меню. Конечно, они поужинали — или очень поздно пообедали — и есть не хочется, но вот выпить чего-то горячего… Самое то! — Я тоже заставляю Отабека сперва пожевать жвачку. Дымит как паровоз, — Плисецкий потер носик, хихикая. От неловкости и абсурдности их разговора, в коей таки повисла тишина. — Юри… Это, ты прости. Ну, за то, что было там, в Хасецу. — блондин хмурится и чешет кончик носа, поджав губы до легкой белизны. — Все нормально, — Кацуки улыбается, мягко, и наверное чересчур спокойно. — Я уже и не помню об этом, так что не волнуйся. Разве что… Ладно, ничего. — видимо, этот особый русский менталитет таки стал отравлять его японское сознание, заставляя кидать отвратительно-странные шутки. Пусть в этот раз он и сдержался, понимая, что сие даже не в его стиле. Виктор и Отабек вернулись достаточно не скоро, притом активно о чем-то беседуя. Виктор пусть и был достаточно открытым для общения, и немного странным, с Отабеком вел себя чересчур по-взрослому и «по-родительскому». Особенно сейчас: Виктор будто бы хотел «одобрить» выбор сына по всем параметрам в более личной беседе, так важно он выглядел. Отабек же пусть и говорил достаточно много — что непривычно — и крайне активно отвечая, таки и выглядел чуток растерянно: все же, понравится отцу своей второй половинки-то сложно! Ну, так ему казалось, хотя Юри давно дал понять, что это Виктор больше для вида себя так ведет, и на самом деле казах вполне желанный гость в их доме. — И как ты с этим будешь жить, псина? — Юрий усмехнулся, погладив Маккачина по голове. Пудель положил голову на его бедро, сопя — лапами пес топчется по ногам Плисецкого, смотря тому в глаза таким умным взглядом, что у того даже нет сомнений. Эта псина, большая, храпящая как паровоз сам удивляется тому, что у него такая странная семейка. — Нда, повезло же нам. И ведь правда, повезло. Что же еще нужно для полноценного счастья?