***
— Мы найдем выход. Дин, мы еще можем все остановить, — Сэм старается говорить уверенно. Потому что Дину это сейчас нужно. Им обоим. — Мы сможем. — Как? — Дин открывает взгляд от кулона, который кинул ему Кастиэль, прежде чем уйти, и смотрит в глаза. Испытывающе. — Не знаю. Что-нибудь придумаем. Мы с тобой, — Сэм старается подчеркнуть голосом, что они все еще вместе. Всегда. — Придумаем. Дин не отвечает. Отворачивается. Берет свою собранную сумку и идет к двери. Сэм провожает его взглядом. Смотреть на разбитого Дина невыносимо. Как и всегда. В груди екает до боли, когда Дин останавливается у самой двери и бросает кулон в мусорное ведро. Затем протягивает руку к дверной ручке. Сэм не знает, что переключается в голове. Но знает, что не может вот так. Не может позволить Дину тонуть в беспросветном отчаянии. Потому что он утонет следом за ним. Сэм бросается вперед. Хватает Дина за плечо и резко разворачивает лицом к себе. Пальцы Дина соскальзывают с ручки, которую он так и не успевает повернуть. — Какого черта ты делаешь? — тускло. Слишком тускло для Дина, который обычно заводится с полуоборота. — Пусти. — Нет. Дин, мы на самом деле что-нибудь придумаем, слышишь меня? Может, Джошуа и не было смысла врать. Плевать. Пусть Бог продолжает сидеть там, где он сидит. Мы справимся и сами. Мы с тобой. Как всегда. Плечом к плечу, — к концу проникновенной речи Сэм выдыхается. В голову приходит мысль, что проникновенной она показалась только ему. Потому что в лице Дина не меняется ровным счетом ничего. В его потухшем взгляде не загорается ни искорки. От Дина веет неподъемным грузом разочарования и вины. Хотя Сэм при всем желании не может придумать, в чем Дин винит себя на этот раз. Ну не в том же, что Бог через Джошуа велел им отвалить, в самом деле? — Ага, мы справимся. Мы с тобой, Сэмми. Как всегда, — Дин повторяет за ним. Не без выражения, но с такой фальшивой жизнерадостностью, что Сэм хочет что-нибудь разбить. — Это все? Может, ты дашь мне выйти? — Нет, — Сэм не думает, когда бросает резкое и колючее отрицание. Не думает, когда наклоняется к лицу Дина. Тот выглядит именно так, как и должен человек, утративший последнюю надежду. Но видеть это невыносимо. Сэм готов сделать что угодно, лишь бы просто вернуть в поведение Дина живые эмоции. Губы накрывают губы. Только на миг. Сэм тихо выдыхает: — Дин. — Ты блять что вообще?.. — злость в голосе Дина проступает. Сэм считает это победой и целует снова, не давая продолжить говорить. Невинность остается за бортом сразу. Они не дети, и Сэм прекрасно знает, чего хочет. Целует глубоко и вдумчиво. Мимолетно удивляется тому, что Дин это позволяет и еще не съездил ему по физиономии, как сделал в бункере. Случившийся там почти поцелуй они не обсуждали. Когда он пережил ломку, Дин просто хлопнул его по плечу, и они поехали уничтожать очередного вампира в пригороде Су-Фолс. Сэм вжимает Дина в дверь всем телом. Так, чтобы не вырвался. Вклинивается коленом между его ног. Он не планирует зайти хоть сколько-то далеко. Да и вообще ничего не планирует. Потому что не нужно быть Миссури, чтобы предсказать, что Дин опомнится не через минуту, так через две. Сэм поддается острой потребности чувствовать хотя бы то, что успеет. Руки пробираются под куртку Дина. Скользят по груди, мнут футболку, жаждут добраться до обнаженной кожи. Сэм понимает, что теряет голову, но не находит в себе сил остановиться. Дин наконец-то близко именно так, как необходимо. Это заставляет послать к черту здравый смысл и мораль. Треск рвущейся ткани слегка отрезвляет. Сэм откидывает голову назад. Часто и глубоко дышит. Резко понимает, что Дин за все это время так и не попытался его оттолкнуть или ударить. Кто-то увидел бы в этом обнадеживающий знак, наверное. Сэм знает брата слишком хорошо. Посмотреть на Дина прямо и открыто неожиданно страшно. Сэм преодолевает страх. То, как Дин смотрит на него, хуже любого удара. В родных зеленых глазах почти презрение. На миг Сэм ненавидит сам себя. Потому что здравый смысл и мораль возвращаются без промедления. Мысль, что только что он своими руками разрушил все, жжется и травит вернее яда. Сэм прочесывает волосы. Закрывает глаза на миг. Пытается объясниться, не представляя с чего начать: — Дин… — Заткнись, — тихо, опасно, с угрозой. По-настоящему зло, почти яростно. С ним Дин так говорил от силы пару-тройку раз за всю жизнь. — Я понятия не имею, что с тобой не так, Сэм. Но если ты еще хоть раз попытаешься сделать подобную херню, ты мне не брат. Поехали, — Дин резко отворачивается и все-таки открывает дверь. — Проклятье, — Сэм сглатывает. Нисколько не сомневается, что слова Дина совсем не пустая бравада. — Дин, подожди. Давай поговорим. — Мы не будем, — с нажимом бросает Дин, так и не обернувшись, — об этом разговаривать. Никогда. Все усек, Сэмми? — Угу, — мрачно отзывается Сэм и морщится. Сарказма и злости в последнем вопросе Дина столько, что от них тошно. Дин никак не показывает, что услышал ответ. Выходит на улицу и уверенным шагом идет к Импале. Сэм сжимает губы, неотрывно глядя ему вслед. Сжимает кулаки. Глупо было ждать, что Дин ему ответит. Безумно, абсурдно и невероятно глупо. Это он испорченный извращенец. Дин абсолютно нормальный. Сэм все это понимает. Но больно от этого не меньше. Взгляд падает на мусорное ведро. Сэм заставляет себя собраться. Достает из мусора кулон. Оглядывает номер, чтобы убедиться, что они ничего не забыли. Берет свою сумку. Загнать эмоции и чувства так глубоко, чтобы не выдать их ни взглядом, ни неосторожным словом, непросто. Но он справлялся и не с такими задачами. Дверь Сэм закрывает с легкой улыбкой на лице. И только в груди больно по-прежнему.***
Дин садится на диване и трет руками лицо. Голова почему-то нещадно болит и это нисколько не помогает вспомнить, что произошло, и почему он был в отключке. Пальцы проезжают по поджившей ссадине, которая могла остаться только после удара, и память проясняется резко. Громкая молитва, переулок, Кастиэль. Бункер Бобби. Пропажа Адама, провальная попытка его спасти, но хотя бы отправленный к праотцам Захария. Выматывающая дорога домой с Сэмом. Обещание бороться дальше, во что бы то ни стало. Пара суток, которые пролетели как один долгий, жуткий миг. — Твою мать, — еле слышно бормочет себе под нос Дин и спускает ноги на пол. Морщится от боли в голове и местах, куда пришлись удары Каса. Боль уже скорее остаточная, но после сонной расслабленности чувствуется ярко. Дин хочет разозлиться, но чувствует только апатию. В доме подозрительно тихо. Дин ищет взглядом часы. Не находит. Смотрит за окно. Ночь однозначно, вопрос только, насколько глубокая. На кухню Дин практически крадется. Старается не шуметь, когда достает из холодильника пиво. Бутылка запотевает сразу. Приятно холодит руку. Бобби и Сэм наверняка спят. Пара дерьмовых дней вымотала всех. Дин сжимает губы. Можно подумать, в последнее время у них бывают какие-то другие дни. Пол не скрипит, когда он идет к выходу из дома. Ночной воздух свежий. Дин делает глоток за глотком. Не может надышаться так, словно был лишен этой возможности. В голове странная мысль, что внутренности будто забиты пылью. Дин срывает крышку с бутылки. Делает глоток. Пиво холодное и приятное на вкус. А внутри и правда пыль. От сгоревшей надежды, пережитого разочарования, проигранного раунда. Несмотря на все, что он сказал Сэму о борьбе, Дин не может отделаться от точащего подозрения, что битву они проиграют тоже. Вперед Дин идет бездумно. Ловит кожей порывы легкого, бодрящего ветра. На ходу делает мелкие глотки пива. Останавливается возле детки. Запрокидывает голову. Небо звездное. Есть в этом какая-то безмятежность. Может, та самая, которой сейчас безнадежно не хватает ему. — Дин? — удивленный голос Сэма раздается откуда-то сбоку, из полумрака. Дин резко оборачивается и напрягает зрение. Сэм сидит на капоте какой-то машины без окон и колес, но спрыгивает и идет к нему. Дин замечает в его руке бутылку пива. В груди странно екает. Сэм с какой-то словно бы осторожностью присаживается на капот рядом с ним. Дин, сам не зная зачем, поднимает бутылку. Сэм ударяет по ней своей, поддерживая жест. — Просто не спится, — Дин все-таки отвечает на вроде бы вопрос, после того, как делает глоток пива. — Мне тоже, — мрачно соглашается Сэм. Смотрит куда-то вдаль. Медленно цедит свое пиво. — Дин, я… Я уже говорил, но скажу снова. Я рад, что ты не сказал «да». — И теперь эти твари забрали Адама, — Дин сжимает губы и пальцы на холодном стекле. Бутылка крепкая и не трескается в руке. Злость, за которой чистое отчаяние, утихать не спешит. — Я хотел сказать, Сэмми. Ты сам все видел. — Но передумал из-за меня, — Сэм неожиданно выпрямляется. Становится напротив буквально в футе. Дин сглатывает. В этом нет ничего особенного. Но почему-то кажется, что есть. Может, всему виной ночь. — Ты сам сказал по дороге, что смотрел на меня и понимал, что не можешь меня подвести. Я просто хотел сказать, что я это ценю. Мы справимся, Дин. Я пока не знаю как, но мы со всем справимся. Сэм улыбается. Так, как улыбался в машине, когда он сказал, что они будут бороться до конца. Дин сжимает бутылку крепче. Пальцам больно. Эта светлая, почти счастливая улыбка, которую Сэм позволяет себе так редко, заставляет мысли свернуть в опасном направлении. Дин быстро отпивает пива и судорожно его проглатывает. Ничего не изменилось: мир все еще катится в тартарары с бешеной скоростью, они все еще обложены со всех сторон. Адам у ангелов, Кас исчез. Но Сэм стоит перед ним, улыбается так, что светлее кажется само пространство, и неподъемный груз ответственности становится легче и выносимее. Дин не знает, что перемыкает в мозгу окончательно, когда он хватает Сэма за отворот куртки и тянет к себе. Может, Кастиэль перестарался, когда мутузил его в переулке, и случайно отбил ему какую-то важную часть мозга. Может, он просто смертельно устал и никак не может увидеть хоть какой-то выход из этого беспросветного дерьма, как ни старается. Дин не разбирается, когда целует Сэма. Они не вспоминают ни тот случай в бункере, ни недавний в отеле, но ни один из них не забыл. Дин знает это. Внутри схлестываются странные чувства. Он немного ненавидит себя за то, что делает, но и впервые за долгое время ощущает настоящее спокойствие. Сэм надежный и родной. Что бы между ними ни происходило, это остается неизменным. Сэм резко отступает назад. Он смотрит со страхом. Это сбивает с толку. Дин облизывает губы. Думает, что он бы еще понял презрение или отвращение, хотя они бы и выглядели странно, учитывая, что до этого Сэм лез сам. Но страх объяснить нечем. — Проехали, — быстро говорит Дин, когда в голове проясняется и появляется осознание, что он сделал. — Проклятье. Сэм, я… — Серьезно? После всех разговоров, что мы будем бороться вместе, ты делаешь то, за что в прошлый раз пообещал не считать меня братом? Вопрос Сэма доходит очень долго. Дин тупо смотрит перед собой. Продолжает сжимать в руке бутылку пива. Вспоминает в деталях диалог с Сэмом в отеле, который старательно забывал все время до этого момента. Наконец-то понимает, почему Сэм шарахнулся от него и смотрит чуть ли не с ужасом. Дело не в нежелании. Наверное, Кас все-таки отбил ему что-то важное в мозгах. Или Захария успел повернуть в них что-то набекрень. Дин думает, что это здорово бы объяснило спокойствие, с которым он действует и сам же его не понимает. Бутылка летит на землю. Дин дотягивается до куртки Сэма снова и повторяет рывок. Сгребает его в полноценное объятие и целует. Теперь жарко и настойчиво. Конечно, вырваться Сэм может. Хватка не настолько сильная, а скатываться в драку Дин не собирается. Но Сэм даже не пытается. Он застывает как истукан. Потом отвечает на поцелуй. Последние тормоза летят к черту. Дин удачно обходит мысли о ненормальности того, что они делают. К дьяволу. Пусть сейчас на это будет наплевать. Развернуть Сэма спиной к машине легко. Он сам поддается. Дин прижимается к нему всем телом. Начинает новый поцелуй. Это так странно. Намного более странно, чем было в прошлые разы. Сейчас все взаимно. Они все еще мужчины и братья. Дин отчаянно отмахивается от единственного объяснения своим действиям: он уверен, что кто-то из них, если не оба, сдадутся в итоге. А значит, терять им нечего. Сэм неуверенно запускает руку ему под рубашку. Гладит его грудь через футболку. Это было приятно еще в отеле. Это приятно сейчас. По спине бегут мурашки. Дин думает секунду. Окончательно решает, что сегодня места неуверенности не будет. А завтра будет завтра. Если оно вообще для них наступит. Дин расстегивает сначала свои джинсы, а затем джинсы Сэма. Глушит поцелуем его удивленный стон или, может, вскрик. Они возбуждены оба. От пары поцелуев. Дин невольно думает, что Захария был не так уж и неправ, когда бросал надменно-язвительные фразочки об их нездоровой зависимости друг от друга. Ну, должно же чем-то объясняться влечение двух мужчин, стопроцентных натуралов, друг к другу. Дин напоминает себе, что сейчас плевать на объяснения и мораль. Он возненавидит себя за совращение брата позже. Джинсы болтаются в районе колен, но они все еще в трусах. Дин притирается своим возбужденным членом к члену Сэма на пробу. Безумие. Это все одно сплошное безумие. Дин думает об этом, когда острота ощущений сводит с ума. Удовольствие еще слабое, да и каким ему быть от недолгого касания, но невозможно яркое. Сэм разрывает поцелуй. Смотрит на него так, словно видит впервые. А потом резко разворачивает к машине уже его. Дин впечатывается в капот ягодицами. Не успевает возмутиться, когда Сэм его целует. Так исступленно и отчаянно, словно боится, что его оттолкнут уже через секунду. Дин неохотно признается себе, что он вряд ли бы довел до конца то, что сам начал. Бравада выдохлась быстро. Или, может, передалась Сэму. Дин напрягается, когда Сэм стаскивает его трусы достаточно, чтобы освободить налитый кровью член. Делает то же со своими. Лихорадочно, словно пьяный, целует его шею, кадык, ключицы. Сознание уплывает. Дин легко сдается дурману возбуждения. Хватка у Сэма крепкая и надежная, как и он сам. Дин убеждается в этом в очередной раз, когда Сэм своей большой ладонью сгребает разом оба члена. Они так близко, что их грудные клетки соприкасаются на вдохах. В паху приятно тяжелеет, когда Сэм аккуратно начинает двигать рукой. С губ слетает стон. — Сэмми, — бессвязно бормочет Дин. Хочет остановить пока еще не поздно, хотя поздно с того самого недопоцелуя в бункере, и поторопить. Не понимает, чего больше. — Черт. Сэм будто понимает. Начинает двигать рукой размашисто и уверенно. Правильно проходится подушечкой большого пальца по чувствительной головке. Не прекращает его целовать, только делает это уже менее лихорадочно. Дин закрывает глаза и позволяет себе раствориться. В ночи, в Сэме, в ощущениях. Может, у них нет завтра. Это отличный повод брать от жизни максимум сегодня. Оргазм накрывает, когда рука Сэма пробирается на этот раз под футболку и уверенно ласкает грудь, задерживаясь на сосках. Дин вздрагивает всем телом. Глотает долгий стон. Смутно понимает, что Сэм отстал от него на несколько секунд. Изобилие ощущений бьется внутри восторгом и тревогой. Дин не хочет открывать глаза. Думает, что не смог бы объяснить, что только что произошло и как это вышло. В груди странный раскол. Часть его с непробиваемым спокойствием наслаждается горьковатым, но невероятным по силе полученным удовольствием. Другая часть переполнена слепым ужасом из-за того, что произошло. Найти середину не получается. Дин трясет головой и натягивает трусы и джинсы, когда Сэм делает пару шагов назад. О сне теперь не может идти и речи, но это чудный предлог, чтобы уйти от обсуждения. Дин знает, что он не может об этом говорить. Просто не может. А Сэм, конечно, захочет. — Дин, — начинает Сэм, словно специально подтверждая его мысли. Неотрывно смотрит на него, Дин чувствует. — Слушай, мы должны… — Погнали спать. Дьявол сам себя не найдет и не убьет. Завтра будет нелегкий денек. Перебить сейчас и вот так — это, конечно, по-мудацки. Дин это понимает. Но чувствует себя выжатым досуха, под остаток. Последние крохи эмоций и сил были потрачены только что с Сэмом. Может, будь хоть что-то иначе, окружай их обычная охотничья рутина с вампирами и рейфами, они могли бы обсудить странную дичь, которая почему-то происходит между ними. Но их окружает апокалипсис. Сэм не отвечает. Только смотрит так, что Дин хочет добровольно пустить себе пулю в лоб. Сэм поправляет ремень, который успел застегнуть. Берет свое пиво. Он бутылку не бросил, а аккуратно отставил в сторону. Дин мысленно даже усмехается. Сэм всегда остается Сэмом. — Я посижу, допью, — звучит сухо и очень спокойно. Сэм всегда прибегает к такому тону, когда хочет скрыть свои настоящие эмоции. Дин стискивает зубы. Гонит неприятную мысль, что дерьмо, которое их окружает, пробралось и между ними. Он сам позволил, да и помог. От себя тошно, но Дин только кивает и идет к дому. — Доброй ночи, — желает Сэм в спину. Не различить за деланным спокойствием сарказм мог бы только слепоглухонемой человек. Дин притворяется именно таким и взмахивает рукой в качестве ответа.***
Сэм смотрит в зеркало. Видит в нем свое бледное и осунувшееся лицо. В глазах мертвой печатью застыл страх. Сэм опускает веки. Он не хочет его видеть. Достаточно уже того, что он не может перестать его ощущать. Наверное, это нормально, если ты добровольно решил сдаться дьяволу. Сэм сжимает губы. В мыслях постоянно всплывает разговор с Дином. Поверить в то, что брат поддержал его решение, до сих пор получается с трудом. Сэм сжимает пальцами борта раковины. Они в обычном безликом мотеле. Он сам настоял, чтобы перед дорогой в Детройт, где, как уверяет Дин, засел дьявол, они отдохнули пару-тройку часов. Только отдохнуть сам он и не надеется. Липкий ужас перед встречей с Люцифером и четкое понимание, что будущая дорога в Детройт — это его последнее время рядом с Дином, травят изнутри и лишают душевного покоя. Сэм открывает глаза и напоминает себе, что другого выхода нет. Нельзя иначе. Он выпустил дьявола, ему его и запирать. Он должен это сделать. Ради спасения мира и близких людей. Сэм твердит себе это беспрестанно. Только легче не становится. Из номера доносится звук падения какого-то тяжелого предмета. Это заставляет вспыхнуть тревогу. Сэм тянется рукой к ручке двери, но останавливается, когда слышит следом тихие ругательства Дина. Они говорят о том, что это не нападение. Убеждают, что спать не собирается и Дин. Сэм разжимает пальцы, которые уже болят от напряжения. Сейчас он и сам не знает, зачем потребовал передышку после того, как они добыли кровь демонов. В голове мелькает жаркая и непристойная фантазия. Это тоже ответ. Сэм чувствует, как вспыхивают щеки. Он хочет отогнать неправильную и развратную картинку с Дином и собой в главных ролях, но это не так просто. Сдаться и признать правду перед самим собой оказывается проще. Он хотел провести с Дином даже тот жалкий огрызок времени, который у них может быть. Потому что другого не будет. Горло давит. Отчаяние наполняет изнутри. Пара-тройка часов — вот и все время, что у них есть наедине. Если повезет, и к ним не вломится Кас или Бобби, который предпочел коротать время в машине. Слишком мало. Глаза щиплет, когда в груди безжалостно щемит тоска. Сэм трясет головой, гонит подступающие слезы. Вдруг четко понимает, как хотел бы попрощаться с Дином. Щеки загораются изнутри сильнее прежнего, хотя внешне даже не розовеют. Член заинтересованно дергается. Сэм сжимает кулаки. Еще не хватало, чтобы возбуждение у него вызывала одна случайная мысль о том, что, наверное, могло бы случиться, но не случится. Потому что Дин это Дин. Надежда не дает мозгу принять категоричное утверждение. Сэм глубоко и размеренно дышит. Признается себе, что подсознательно, сам до конца не понимая, настоял на остановке именно ради того, чтобы попытаться быть с Дином так, как хотелось бы перед концом. Сэм вспоминает ночь на свалке Бобби. Тогда, пусть и на короткие мгновения, Дин был другим. Может, это даст шанс и сейчас. Рука тянется к рубашке, которая валяется вместе с остальной одеждой кучей у двери ванной. Сэм выуживает ее и запускает пальцы в нагрудный карман. Обычно он не позволяет себе так небрежно обращаться с одеждой, но сейчас это такая мелочь. Прохладный на ощупь, почти плоский тюбик со смазкой ложится в руку. Сэм сглатывает и разглядывает его. Он помнит, когда и почему его приобрел. Сам не может ответить, руководила им в тот момент надежда или лишенный основания оптимизм. Как и не может ответить, что из этого толкает его шагнуть к двери. Ему нечего терять. От этой трезвой истины избавиться невозможно. Сэм принимает ее. Гонит горечь, которую она селит внутри. Дергает дверь на себя. Он обнажен после душа. Обычно ни он, ни Дин не позволяют себе выйти из ванной без хотя бы трусов или даже джинс. Но сейчас весь смысл в отсутствии одежды. Дин отвлекается от копания в охотничьей сумке и смотрит на него раньше, чем Сэм успевает шагнуть в номер. Дин тоже после душа, но он в джинсах и футболке. Сэм напряженно сглатывает, когда оценивает взглядом, как плотно футболка облегает безупречный торс. Дин приоткрывает рот и застывает как статуя. — Молчи, просто молчи, — слова вырываются будто сами, но Сэм о них не жалеет. Он не готов разговаривать. Ни о своем самоубийственном плане, ни о том, как неправильно они иногда пересекают установленную границу близости. Он поддается ярким вспышкам в памяти и идет к Дину. Бункер в доме Бобби, отель, автомобильная свалка, — каждый момент хранится бережно и не поблекнет, кажется, никогда. — Какого?.. — Дин, кажется, пытается возмутиться, но в его голосе отражается все что угодно кроме возмущения. — Тихо, — Сэм требует, не просит, и накрывает губы Дина своими губами раньше, чем тот находит, что сказать. Поцелуй кипятит кровь. Сэм не хочет искать точный ответ, это потому, что Дин на него отвечает, жарко и с уловимой горечью, или потому, что собственное отчаяние обостряет все реакции. Он теснит Дина к кровати и на ходу тянет его футболку вверх. Снять ее даже получается. Это, может, безумие. Сэм согласен быть безумцем рядом с Дином. Потому что знает, что хочет запомнить о них. — Сэмми… — как у Дина получается вполне внятно произнести его имя, не прекращая поцелуй, Сэм даже не гадает. — Не надо, Дин. Пожалуйста, только не сейчас, — шепот выходит лихорадочным и горячим. В нем без сомнения просьба, а не требование. Сэм легко толкает Дина на кровать. Тот позволяет, и это что-то переворачивает внутри. Заставляет щемящую любовь, которую все равно не выразить никакими словами, гореть ярче. Сэм ложится рядом. Смотрит в глаза Дина, которые кажутся немного темнее обычного. — Неважно, насколько это неправильно, ладно? Я хочу быть с тобой, прежде чем… — голос срывается. Взгляд Дина становится немного безумным, но очень решительным. И когда Сэм тянется за новым поцелуем, он знает, чувствует, что Дин его не оттолкнет и больше не попытается остановить. Наверное, это слишком жалкое утешение. Возможно, Дин соглашается только потому, что жалеет его. Сэм заставляет себя не думать об этом. Ладонь ложится на мускулистую грудь Дина. Пальцы осторожно движутся по коже, прорисовывают касаниями рельеф мышц. Губы ласкают губы Дина. Сэм мысленно глубоко вдыхает. И позволяет себе наконец-то не думать. Дин бы сказал об этом — потерять голову. Усмешка растворяется в жарком танце языков. Они странно и синхронно переключаются. Время будто меняет свой ход. Несется быстрее, точно кто-то невидимый решил отобрать у них те его жалкие крохи, что отпущены. Они боятся не успеть. Сэм ощущает это так, когда сам начинает ласкать лихорадочно и впитывает зеркальный ответ. Дин снимает джинсы сам, не прекращая ласки. Сэм восхищается его ловкостью. Хмыкает, целуя и мягко покусывая шею Дина, когда замечает, что белья на том и не было. Сэм находит тюбик смазки, который выронил на кровать раньше. Свинчивает крышку и резко останавливается. Это больше, чем серьезный шаг. Почему-то это доходит только сейчас. Они отпустили себя. Позволили себе забыться и гореть эмоциями, стирая границы. Сэм чувствует это самым правильным, что делал в своей жизни. Но Дин может считать совсем иначе. Поэтому возможность сделать шаг, который уничтожит последнюю границу между ними, трезвит. — Пути назад не будет, Сэмми, — Дин прекращает целовать его ключицу, поднимает голову и смотрит серьезно. — Да, — Сэм соглашается машинально. Думает, что настолько серьезным Дин бывает редко. — Я… Мне он не нужен. Но если ты согласился просто из жалости или потому, что это как бы мое последнее желание, я… — Ты такой идиот, Сэмми, — Дин откидывается на подушку и прикрывает глаза. — Полный придурок. Дин не добавляет больше ничего, но это и не нужно. Сэм легко понимает, хотя скорее чувствует все, что осталось несказанным. Я тебя люблю, до боли, до безумия, вопреки всему и навсегда, так, что без тебя ни дышать, ни жить, — все это словно наполняет воздух. Сэм не знает, кому из них это принадлежит больше, но верит и чувствует, что им обоим. Густая, прозрачная смазка ложится на пальцы. Сомнения сгорают в желании, которое накрывает с новой силой. Сэм уверен, что будет нервничать, когда целует плечо Дина и проникает пальцами между его ягодицами. Но чувствует только жар и ни капли волнения. Они настолько друг в друге, что Сэм ощущает малейшую реакцию Дина как свою. Тот напрягается, когда пальцы мягко надавливают на сжатое кольцо мышц, но быстро расслабляется, стоит Сэму прижаться губами к чувствительному месту за ухом, а затем прихватить там кожу зубами. Пальцы проникают внутрь. Сэм ловит понимание, насколько легко Дин уступил. Никаких препирательств и споров, ни одной попытки возразить или перехватить инициативу. От нового всплеска эмоций грудь распирает изнутри. Что-то ломается глубоко-глубоко. Будто плотину прорывает. Любовь горькая и пьянящая, запретная, неправильная и необходимая, отчаянная и ослепительно яркая. Сэм захлебывается ей. Знает, что ее не выразить. Но не может не попытаться. Он ласкает почти одержимо. Мягко, но настойчиво внутри, грубее — внешне. Проходится по коже груди зубами, заставляя ее стать еще чувствительнее. Крепко сжимает губами и перекатывает сначала один сосок Дина, затем другой. Ловит приглушенные стоны и наслаждается ими. Сходит с ума от туманящей разум вседозволенности любить. Больше не имеет значения, сколько у них есть времени. Сэм знает, что не оторвется от Дина, даже если в номере неожиданно появится Кастиэль или кто угодно другой. Хоть и сам Люцифер. Острое ощущение, что они живы и наконец-то неделимы, глушит разум и любые страхи. Его хочется не просто впитать, но сохранить навсегда. Дин стонет громче, до вскрика, когда пальцы, к которым Сэм успел добавить еще один, касаются небольшого округлого бугорка. От собственного возбуждения почти больно. Сэм игнорирует это. Он одержимо желает распалить Дина до предела. Губы оставляют новые поцелуи на шее, плечах, груди. Пронизывающий взгляд Сэм чувствует всей кожей. Он неохотно поднимает голову. Дин смотрит так, что сомнений не остается: он готов переиграть инициативу, если не получит действия. Сэм слегка усмехается, без торжества, но с законной гордостью. Спешно наносит смазку на свой член. Устраивается между ног Дина. Взгляды скрещены и рождают пламя. Вот теперь откуда-то появляется волнение, которое перекрывает даже жар. Сэм входит медленно, отчаянно боясь не столько навредить, сколько причинить малейшее неудобство. Трепет иссякает, когда Дин резко толкается бедрами ему навстречу. Издает что-то неразборчивое, будто шипение, но повторяет свое движение. Сэм упирается руками в матрас и рывком погружается в распаленное тело на всю длину члена. Глаза Дина расширяются, но, похоже, просто от удивления. Сэм на пробу ведет бедрами назад и снова вперед. Дин прикрывает глаза и вжимается затылком в подушку. Это больше, чем разрешение делать все, что угодно. Это признание, что ему слишком охуенно, чтобы хоть чему-то противиться. Нежность уступает дикому, сдерживаемому до этого возбуждению. Сэм начинает двигаться сильно, наращивает темп. Наклоняется и завладевает губами Дина. Он обходил их вниманием долгие минуты ласк и теперь чувствует безграничный голод. Сэм ловит мысль, что до Дина, всего Дина, от затылка до пят, от легкомыслия до обостренного чувства ответственности, он голоден всегда и неутолимо. Напряжение нарастает в каждой клетке тела и бьет разрядами тока в паху. Кровать скрипит. Дин мечется по ней и явно не обращает внимания на такую мелочь. Он тянется рукой к своему члену, но Сэм перехватывает его запястье. Переносит основной вес на одну руку, а второй обхватывает член сам. Естественной смазки столько, что Сэм даже не вспоминает, куда забросил тюбик. Рука скользит легко, но с нужным нажимом. Дин неразборчиво бормочет проклятья. Стонет непрерывно, с прорывающимися тонкими нотами. Сэм не соображает ничего, он растворен в Дине, но думает, что звук похож на жалобно-просящий скулеж и кажется прекрасным. Сэм бережно сохраняет его в памяти. Плевать, что Дин будет все отрицать. У них закаленная выдержка, но сейчас она отказывает. Сэм сбивается с ритма и толкается в податливое, разгоряченное тело мощно и почти хаотично. Смутно понимает, что сам издает громкие стоны. Терзает губы Дина жадными поцелуями и вдыхает его хриплые вскрики. Они безумцы. И если бы Сэм мог, он бы без колебаний продал душу за то, чтобы у их общего безумия было будущее. Но у них есть только украденный у реальности миг. Дин взрывается первым. Мощно изливается себе на живот так, что отдельные брызги долетают до груди. Вздрагивает и дышит невозможно часто. Сэм отпускает себя. Оргазм яркий и дарит россыпь новых ощущений телу. Глаза жгут слезы. Говорить о любви сейчас глупо и банально. Только молчать невозможно. Сэм открывает рот. И не произносит ни слова. Холодная мысль, что он не имеет права добавлять Дину сожалений и лишать его возможности устроить свою жизнь с той же Лизой после того, как уйдет, становится ушатом холодной воды. Сэм закрывает глаза. Делает глубокий вздох. И целует Дина. Может, у них есть даже меньше, чем пара часов. Он возьмет и отдаст за них все, что сможет. Хотя бы потому, что после того, как он даст согласие Люциферу, у него будет все время мира, чтобы утонуть в горечи и отчаянии.***
Когда в поле зрения попадают ржавые ворота и покосившаяся табличка с надписью «Не входить» решимость достигает пика. Дин ставит кассету и выкручивает громкость на максимум. Решение принято, и он не намерен отступать. Но уходить стоит звучно и красиво. Нога давит на педаль газа. Дин без колебаний заезжает прямо на территорию кладбища. В голове настойчиво крутится разговор с Бобби и Кастиэлем, состоявшийся перед тем, как он рванул в Лоуренс. Дин придумывает только одно объяснение тому, что момент не отпускает и даже иногда перебивает мысли о Сэме: он понимает, что ни Каса, ни Бобби больше не увидит. Это не уменьшает решимость, но заставляет дать секундную слабину. Дин разрешает себе пережить воспоминание еще один, последний раз. — Куда намылился? — тон у Бобби недобрый. Дин не отвечает и смотрит с вызовом. — Очередную глупость задумал, — уверенно добавляет Бобби. — Узнаю этот взгляд. — Хочу поговорить с Сэмом, — решительно заявляет Дин, когда пауза после слов Бобби затягивается. Он не может позволить себе высказать все мысли. Не может рассказать даже Бобби и Касу, насколько они с Сэмом стали ближе. Даже если сам Сэм по дороге в Детройт упрямо делал вид, что нескольких часов в одной постели задрипанного отеля не было. Дин передергивается, когда вспоминает, как Сэм настаивал на том, чтобы он не пытался его вернуть и ехал к Лизе. — Никак не сдашься, — горько, но вроде бы и с пониманием бросает Бобби. — Это же Сэм, — Дин повышает голос и не верит, что Бобби мог допустить, что он просто отступит. — Ты не достучался до него здесь, на поле боя не выйдет и подавно, — Кас говорит почти резко, но Дин знает, что за этим стоит лишь страх за него. — Мне терять нечего, мы все равно уже проиграли, — горечь наполняет слова. Дин не может ее больше сдерживать. Бессильно добавляет тише и с меньшей агрессией: — Это же Сэм. — Да пойми же ты, — Кас понижает голос тоже. Смотрит с сочувствием. — Там ты увидишь только одно. Как Михаил убивает Сэма. — Он не умрет в одиночестве, — выпаливает Дин, глотает множество слов, которые для Бобби и Каса будут лишними, и садится в верную Импалу. Воспоминание тускнеет. Окончательно отправляется в копилку прожитых. Дин трясет головой. Хочет прибавить громкости. Вспоминает, что уже выкрутил ее на максимум. Через лобовое стекло видит Люцифера в теле Сэма и Михаила в теле Адама, которые смотрят на него. Больше отступать некуда. Дин сжимает губы и выходит из машины. — Всем салют, — приветственная улыбка фальшивая насквозь и не особо удается. Дину плевать. Михаил смотрит на него странно. Словно он не просто удивлен, а даже опасается чего-то. Это, конечно, ерунда. Михаил — самоуверенный пернатый засранец и не умеет бояться. Во взгляде Люцифера почти любопытство и немного снисхождения. Дин давит любые эмоции и псевдозаботливо, саркастично спрашивает: — Надеюсь, не помешал? Есть разговор. — Дин, — Люцифер обменивается взглядом с Михаилом. Усмехается. Продолжает говорить с превосходством в голосе: — Даже для тебя это наивысшая степень глупости. — Я не к тебе обращался, а к Сэму, — уверенно уточняет Дин, с трудом сдерживая желание выбить самодовольство Люцифера кулаками. — Ты больше не сосуд, Дин, — Михаил тоже говорит уверенно. Даже слишком спокойно. — Тебе здесь не место. Внутренне Дин вздрагивает. Момент для того, чтобы начать воплощать придуманный за ночь план отличный, но подвернулся слишком быстро. Дин убеждает себя, что так даже лучше. Невозможно подготовиться к тому, в чем рассчитываешь на удачу. Он сжимает губы и дает себе мысленную отмашку. — Да. Кстати об этом, — Дин смотрит Михаилу в глаза. Это чуть-чуть проще, чем смотреть в глаза Сэма, где он видит сейчас только Люцифера. — Отпусти Адама, и я скажу тебе «да» здесь и сейчас. — Что? — Михаил спрашивает с настоящей растерянностью. Она не задерживается. Но Дин все равно ее замечает. Видит в этом хороший знак. Где растерянность, там и сомнения найдутся. А сыграть на них и склонить к нужному решению — плевое дело. Люцифер не задает вопрос вслух, но он есть в его взгляде. Дин замечает, что полная превосходства сдержанная усмешка с его лица — лица Сэма — наконец-то исчезает. — Не знаю, что ты задумал, Дин, но это больше не имеет значения. У меня уже есть сосуд. — Ага, — Дин кивает. Растягивает губы в очередной неискренней улыбке. — Я уж вижу. И что, удобно в костюмчике? Не жмет, нигде не тянет? Будешь заливать, что он подходит тебе лучше, чем я? Как ты там говорил? Я не единственный твой сосуд, но истинный? Не боишься проиграть братцу? Он-то при полном параде. — Ты не смеешь… — зло начинает говорить Люцифер, но неожиданно умолкает, когда Михаил поднимает руку. — Почему я должен тебе верить, Дин? Ты долгое время отказывался давать мне согласие. Что изменилось? — Я тебе скажу что, — Дин готов к вопросу. Пристальный взгляд Михаила нервирует, но только закаляет решимость. — Адам тоже мой брат. Он двадцатилетний пацан, который жизни не видел. Тебе-то плевать, кого напялить. Наверное, и пятилетка бы сгодился, лишь бы примчаться на твою великую, предначертанную битву. Но мне нет. Может, я и не могу вытащить Сэма из лап этой твари, — Дин бросает взгляд на Люцифера и не чувствует ничего, когда тот смотрит в ответ с яростью. Ни страха, ни злости. — Но Адаму я помочь еще могу. Ты сам сказал, все предначертано. Это должен быть я. Так отпусти его целым и невредимым, и бери меня. — Ты что-то задумал, Дин, — с сомнением скорее предполагает, чем утверждает Михаил. — Да что я еще, по-твоему, мог задумать? — эмоции кипят, и Дин с радостью выплескивает хотя бы их часть. Злость ложится естественно и вписывается в момент. Дин поднимает голос до крика: — Ему двадцать, пернатый ублюдок. Он и не жил толком. А ты втянул его во все это дерьмо. — Я вернул ему жизнь, — холодно напоминает Михаил. Дин хочет едко бросить, что даже это сделал не Михаил, а кто-то из пернатых тварей по его распоряжению, но глотает слова. Его цель убедить, а не затянуть спор до бесконечности. — Хорошо. Ты говоришь мне «да» прямо сейчас, и я отпускаю Адама. Обещаю, он останется лучше, чем новым. — Засунь себе свои обещания в свою нежную белую задницу, — Дин огрызается раньше, чем успевает сдержаться. — Люцифер, надеюсь, у тебя нет возражений? — Михаил игнорирует дерзость и спрашивает явно для галочки. — Ты знаешь, как все было предначертано. Люцифер хочет возразить, Дин это видит. Но после слов Михаила только кривит лицо. Боль полосует изнутри. Видеть Сэма, но не Сэма — это невыносимо. Дин заставляет себя держаться. Лучше не будет уже ничего. Но у него все еще есть шанс остаться с Сэмом до конца. Дин выплевывает, когда Михаил снова смотрит на него: — Да. Момент вселения — это не страшно. Дин просто не успевает испугаться, пока тонет в слепящем свете, который заполняет все вокруг. Не чувствовать своего тела, не иметь возможности шевельнуть физической рукой, никак не влиять на реальность, — вот это страшно. Дин затыкает страх как можно глубже. — Значит, вот как, Дин? — Михаил возникает напротив него. Использует облик Джона, а не Адама, что кажется странным. Но думать об этом некогда. Дин оглядывается. Вокруг них дом родителей из далекого 1978 года. Это выбивает из колеи, но только на секунду. Дин вздергивает подбородок и смело встречает взгляд Михаила. Чувство дежавю обрушивается сполна. — Ты надеешься взять надо мной верх? Думаешь, что сможешь меня одолеть? Ты, ничтожный человечишка? Неужели ты не понимал, что я увижу все твои мысли, как только окажусь в тебе? Как бы ты их ни прятал. — О, я понимал, — Дин улыбается. Эта улыбка неприятная. Но притворяться больше нет нужды. — Может, я и ничтожный человечишка. Но с тобой я справлюсь. Знаешь, почему? — Дин специально копирует интонацию Михаила и его же вопрос из их разговора в прошлом и примечает дверь, ведущую на кухню. Запереть Михаила — это кажется глупостью. Идей лучше в голову не приходит. Дин жмет плечами. Он готов импровизировать. Он должен справиться. Любой ценой. Потому что Сэм не должен справляться один. Потому что упечь обратно в клетку Люцифера, даже если затея выгорит, это только полдела. Михаил опасен не меньше. Потому что он ни за что не позволит Сэму остаться взаперти с дьяволом наедине. — И почему же? — Михаил спрашивает со злостью, но Дину настойчиво мерещится за ней опасение, четче, чем раньше. — Потому что пока ты громко базаришь о любви к брату и выбираешь слушаться папашу, я выбираю брата. Дин собирает все моменты с Сэмом. Каждое касание, каждый взгляд, каждое ощущение. Эмоции бьют через край. Они не ослабляют, а делают сильнее. Их любовь, теперь ставшая неправильной и запретной, — это слабость, которую так часто использовали против них. Но она же их наибольшая сила. Взгляд Сэма в отеле перед поездкой в Детройт вспоминается как наяву. Дин изо всех сил толкает Михаила. Это скорее удар, чем толчок. И в нем столько, сколько Дин не вкладывал никогда. Здесь и сейчас это ставка на кон всего. Михаил спиной открывает дверь, влетает в кухню и падает на пол. Дин не медлит: захлопывает дверь и поворачивает ручку. Замок щелкает. Дин тянет тяжеленный шкаф и подпирает им дверь для верности. — Ты не удержишь меня, Дин, — крик Михаила полон бессильной злости. Дверь сотрясается от мощных ударов изнутри. Сила Михаила ему явно не помогает. Дин ликует. — Тебе не хватит сил справиться со мной. — Думаешь? — Дин говорит громко. Знает, что на разговоры нет времени. Но поддается зудящему внутри желанию сбить с Михаила остатки спеси. — А знаешь, что я думаю? Моя голова — мои правила. Я тебя поймал. Теперь я твоя клетка. И клянусь твоим папашей, я запихну тебя еще и в настоящую. — Ты не можешь… Дин не слушает новые крики Михаила и возвращает себе контроль над телом. Сэм — вот единственный, кто важен сейчас. Все остальные могут катиться к чертям собачьим. В глазах Сэма все еще Люцифер. Дин заставляет себя держаться. Он смог одолеть Михаила. Значит, Сэм и подавно сможет справиться с Люцифером. Надо только ему немного помочь. — Как ты?.. — Люцифер начинает говорить, но обрывает себя. Его ноздри раздуваются от гнева. — Никто не смеет трогать Михаила, кроме меня. — А у тебя вип-разрешение? — с сарказмом спрашивает Дин и елейно улыбается. Мысли мечутся. Но у них одно направление: он должен говорить только с Сэмом и полностью игнорировать Люцифера. Дин меняет тон и зовет: — Сэмми. Я знаю, ты там. Все хорошо, слышишь? Сэм, все хорошо. Я с тобой. Я уделал этого пернатого засранца. Я справился с ним, слышишь? Справился с Михаилом. Мы запрем их обоих. Остановим апокалипсис. Ты только должен мне немного помочь, ладно? Я не брошу тебя, Сэм. Слышишь меня? Никогда. Мы сделаем это вместе. — Ты думаешь, что вам под силу?.. — со смертоносной яростью в голосе начинает Люцифер, но вдруг застывает и смотрит в одну точку. В голове мелькает догадка. Дин боится в нее поверить. Но взгляд Сэма, теперь точно Сэма, меняется. Горло сжимает спазм. Дин отключается даже от криков Михаила, которые звенят в голове. Наверное, у них нет времени. Плевать. Дин бросается вперед, судорожно хватает Сэма за плечи. Смотрит ему в глаза. — Все хорошо, Дин, — Сэм улыбается горько и вымученно, но так тепло и светло. — Я одолел его. Зачем ты?.. — Заткнись. Дин не хочет вопросов и разборок. У них есть минуты, а может, и вовсе секунды. Каждую из них они рискуют, что Михаил или Люцифер вырвутся из-под контроля. Каждую из них они рискуют судьбой мира. Дин уверен, что если уж рисковать, то не ради выяснения, кто прав, а кто нет. Он целует. Жадно, глубоко, отчаянно. Так, как не позволил себе даже в отеле. Так, чтобы запомнить навсегда. Сэм цепляется за его спину, тянет его к себе. Его движения рваные и дерганные, а касания лихорадочные. Дин чувствует это даже сквозь одежду. Только успокоить нечем. Сэм дышит заполошно, откидывает голову назад. Тут же бежит губами по его щекам и скулам, оставляя легкие поцелуи. Он не говорит больше ничего словами, но говорит каждым прикосновением. — Твою мать, — ошарашенный голос не узнать невозможно. Дин поворачивает голову, и новый короткий поцелуй Сэма достается уху. Бобби смотрит на них неверящим, растерянным взглядом. Кас, который стоит рядом, на удивление смотрит не на них. Дин прослеживает его взгляд машинально. Видит Адама, который сидит на земле и моргает. Слишком часто как для нормы. Дин сжимает губы. Их время истекло быстрее, чем хотелось бы. Хотя его и не было. Больше они не принадлежат только себе и друг другу. Дин гонит горькую мысль, но она не уходит. Крики Михаила рождают нестерпимую, острую боль в затылке. Адам пытается отползти в сторону по земле. Это выглядит жутко, но и трезвит. Сэм смотрит на Бобби почти испуганно, но заговаривает уверенно: — Я могу объяснить… — Что ты наделал? — Бобби перебивает. Дин понимает, что вопрос адресован ему только потому, что Бобби смотрит на него в упор. Не удивляется, что виноватым назначен он. Для всех, понятное дело, Сэм более правильный, чтобы обвинить его. Но от Бобби это все равно неприятно. — Впустил Михаила, значит? — Что? — Дин моргает почти так, как Адам до этого. То, что Бобби винит его не в совращении брата, а в данном Михаилу согласии, доходит до мозга туго и медленно. Зато слова находятся сразу. — Черт, а что мне было делать? Даже если бы Сэм справился, Михаил бы нашел способ достать эту тварь из Клетки и начать все сначала. Он помешан на своей великой битве и свалившем в туман папаше. Это не вся правда. Это лишь малая ее часть. Но сказать Бобби больше даже после того, что тот видел, Дин не готов. — Одолел его, значит? — тон Бобби меняется. Дин трудно глотает, когда слышит в нем гордость. Почти отцовскую. Как же, черт побери, это больно. Новый камень, довесок к предыдущим, повиснувший на шее неподъемной ношей в тот момент, когда Сэм озвучил свой самоубийственный план, будто становится еще тяжелее. — А с парнем что? — Бобби кивает головой на Адама. — Его спроси, — Дин почти огрызается. Злиться чуть-чуть легче, чем захлебываться болью. — Ну, где там колечки, Сэмми? Этот пернатый ублюдок в моей голове хуже, чем все колокола мира вместе взятые. — Дин, я… Ты не должен этого делать. Должен быть другой способ. Вы что-нибудь придумаете, — надежды в голосе Сэма нет, но он точно старается ее найти. — Ты вырос, Сэмми. Я принял твой выбор. Теперь придется принять мой, — слова сухие и неправильные, улыбка жалкая, а голос дрожит. Дин почти ненавидит себя за слабость. Он должен быть тверже. Должен дать понять, что его решение не обсуждается. Только непонятно как это сделать, когда Сэм смотрит с такой отчаянной мольбой. Но ни выхода, ни выбора у них нет. Это равнозначно убивает и придает сил. — Дин. Сэм роняет только имя. Глотает так, что его кадык выступает и дергается. Целует до боли крепко. Надо бы оттолкнуть. Дин не уверен, насколько хватит терпения Бобби, который, похоже, не стал устраивать им головомойку только из-за ожидающей их участи. Но Дин не может и не хочет. Пошло оно все к черту. Если уж они спасают мир ценой своей свободы, как минимум, то имеют право сделать это на своих условиях. — Я всегда буду с тобой, Сэмми, — Дин шепчет, когда Сэм разрывает поцелуй и вжимается лбом в его лоб. — Пока ты дышишь и существуешь в любом измерении, я буду с тобой. Вот это правда. Наверное, Бобби и Кас ее слышат тоже. Но уже наплевать. Дин чувствует, что теперь готов прокричать ее на весь мир. — Спасибо. Я… Вновь не сказанное никем «Люблю» повисает в воздухе между ними. Кольца летят на траву, брошенные рукой Сэма. Дин облизывает губы. Их ждет клетка и бесконечная борьба с архангелами. Дин не сомневается, что ни Михаил, ни Люцифер не угомонятся. Им некуда отступать. Сэм смотрит только на него и читает короткое заклинание. — Бобби, ты присмотри что ли за малым, — Дин выдавливает дрожащую улыбку и мельком смотрит на бледного Адама. Сбоку от них раскрывается огромная воронка. Михаил продолжает кричать в голове и не оставляет попыток выбраться из кухни. Где-то тикает невидимый таймер обратного отсчета. Отмеряет последние секунды. Дин заставляет себя закончить: — Пацан не по своей воле ввязался в это дерьмо. Пригляди, чтобы он устроился. Документы там сообрази. Кас, а ты… А ты пригляди за Бобби, дружище. — Дин, то, что делаешь ты… вы, — исправляет себя Кас и переводит взгляд с него на Сэма и обратно, — это поступок героический, но… — Не надо, — Дин обрывает. Не чувствует в себе сил слушать Каса, который вряд ли может переубедить, но точно может добавить боли и горечи своей искренней заботой. У него нет права отступить. Как и у Сэма. — Давай вот только без соплей, ладно, Кас? — Конечно, Дин, — согласие неискреннее, но Дин не позволяет себе об этом думать. Сэм трогает его за рукав куртки. Показывает взглядом на воронку. Дин быстро кивает в ответ. Михаил беснуется внутри него. Он, похоже, не видит происходящего, но, очевидно, по-прежнему может читать его мысли. По крайней мере, крики и усилившиеся удары по двери говорят о том, что свою участь Михаил уяснил и принимать ее не желает. Дин шагает к разверзнувшейся пропасти. Страх есть. Он исчезает, когда Сэм берет его за руку. Жест вроде детский. Но такой нужный. Дин крепко сжимает пальцы Сэма в ответ. Какой бы извилистой ни была их дорога, она всегда была у них одна. Они шли по ней вместе. Теперь они вместе стоят у финиша. Такой горький символизм и насмешка от судьбы, которую он всегда отрицал. Дин закрывает глаза. — Вместе, — Сэм говорит очень тихо, но Дин слышит. Он срывается. У них нет дороги назад. Их путь оказался не так далек, как они считали. Но уходить надо красиво. Дин разворачивается к Сэму, сгребает его в объятие. Целует. И утягивает в воронку за собой. Их кувыркает в полете из-за попыток прижаться друг к другу. Плевать. Дин чувствует родные губы на своих губах и знает только одно: Он всегда будет выбирать Сэма. Воронка схлопывается высоко над ними, оставляя их лететь в кромешной тьме.