жарко

— Вентилятор сломался. — слишком печально слова прокатываются по комнате. — Шон, милый, он сломался! — Финн бессмысленно щёлкает по кнопке. — А я говорил, что так и будет. — Шон убирает со лба прилипшую прядь волос и отводит взгляд от оконной рамы. На улице ужасно жарко. Лето только начинает набирать обороты, и солнце в унисон ему жарит людей, словно яйца на сковородке. — Жарко, это точно. Ну, вообще-то, я урвал эту махину за пару монет и молился, что он проживёт недели две или три, — отзывается Финн. Он кряхтит над техникой, пытаясь вернуть её к жизни. — Малышка, передай мне водичку. Шон, всё это время сидевший около окна, резко встаёт, пошатываясь. Он кривится от слова «малышка», но бутылку с водой послушно передаёт. Они оба немного объёбанные. Финн всё же умудрился стащить где-то пакетик и предложить употребить пионерку прямо не отходя от кассы. И, конечно же, Шон просто не смог отказать, смотря в его щенячьи глазки. Пенни всегда удивлялся способности Финна — вот так ловко выпрашивать себе что-то из запрещёнки или иной потребности, будь это секс в палатке или еда в магазине. А ведь Финн много что умеет делать, просто он тщательно скрывает свои таланты и способности от людей. (Меньше знаешь — крепче спишь, Пенни.) И даже сейчас, сидя на полу около раздолбанного вентилятора, Финн слишком ловко крутит винтики и знает, что куда вставлять. — Не знаю, радио включи. У тебя слишком кислая рожица. Мы тут сейчас реально с тобой сдохнем скоро. А что лучше? Правильно! Сдохнуть под музыку и без твоей кислотной моськи. — Финн крутит головой в сторону, тут же жалея об этой затее. — Пионерка даёт о себе знать, голова загудела и язык ватным кажется. — У тебя всегда наркота виновата. — Шон послушно встаёт около радиоприёмника и крутит бесцельно ручку, стараясь найти хоть одну рабочую станцию. — Эта шутка тоже не работает? Ни одной станции не поймал. — Крути-крути, я чувствую, что там что-то ахуенное будет играть. Чуйка у Финна работает хорошо — радио ловит нужную волну. А Шон отмечает в голове очередной пункт из вещей, которые даются Финну чуть ли не даром. — Они всю неделю крутят альбом «The Best Of» Joy Division. — Шон отбивает мотив пальцами и чуть-чуть пританцовывает. — Don't ever fade away, — Он очерчивает круг бёдрами, специально задевая Финна. — Прям какой-то парад воспоминаний по Иэну Кёртису. — Fade away, fade away, — не попадая по нотам пропевает Финн, наблюдая за движениями Шона и изредка касаясь его руками. — Да не, я слышал, что у чувака с радио недавно дочь родилась, вот и приучает к пост-панку и блюз-року. Я вот только недавно в такси ехал, по радио играли «Led Zeppelin» и «Pink Floyd». Классика. Я даже успел всплакнуть, вспоминая о недавней вечеринке, которая проходила под крики Роберта Планта. — Он встаёт с пола, пересаживаясь на стул, не забывая при этом потянуть Шона за ремень. — Продолжай, милый. — Я уверен, что ты рыдал не из-за Роберта Планта. Тебе просто не хватило наркоты для такси, ведь Пенни всё снюхал в кабинке толчка, а тебе досталась пачка «Winston» с одной единственной сигаретой, я прав? — язык заплетается и слова с трудом складываются у Шона в цельные предложения. — Только подумать! Рыдал он из-за вокалиста, ага. The shadows start to fall. — Почти, там была половина единственной сигареты. — Финн игнорирует претензию в свой адрес и заглядывает в шкафчик. — У нас есть иголка, пупс? (Конечно же у нас есть грёбаная иголка, мы же чёртовы наркоманы.) Шон цокает, открываясь от недоэротичного танца и идёт в другую комнату. Ноги совершенно не слушаются его, плутают сами по себе, задевают все косяки подряд. Он матерится и бросает в сидячего Финна злобные взгляды, но остаётся проигнорируемым. Иногда кажется, что этот эфедроновый кот издевается над ним, но «милый», «пупс» и другие тошнотворно-блевотные фразочки застают врасплох и посылают привет от когнитивного диссонанса, который Шон старательно игнорирует. Финн крутит в руках бутылку, которая успела изрядно истощиться за время починки вентилятора, и изредка наблюдает за попытками Шона добраться до комнаты. Жарко. И Финн совершенно точно не может сказать, жарко ему от того, что в комнате всё ещё душно или это всё из-за промокшей от пота футболки Шона, которая, к слову, совершенно не скрывает возбуждённые соски. Финн решает списать всё на вчерашнюю вечеринку и сегодняшнюю духоту, отгоняя подальше мысли о том, что же ещё возбудилось у Шона. Из комнаты спасительно доносятся мимолётные «бля» и «пиздец», вернувшие в реальность. В дверном проёме появляется Шон с коробкой из-под печенья и гордо поднятой головой. Финн озадаченно смотрит, после чего кивает, видя протянутый набор из восьми иголок, мгновенно теряя интерес к телу, стоящему в дверях. Не теряя времени Финн плавит план, словно всю жизнь только и готовился к этому. Просовывает иголку в отверстие. Косится на Шона, наблюдающего за всеми махинациями со стороны и старается не дышать лишний раз — «ох, Шон, куда же нас завела жизнь», — а затем наполняет бутылку дымом, медленно откручивая крышку. Сначала затягивается сам, потом же протягивает бутылку в сторону замершего комочка. Шон не двигается, пытается ухватиться за мысль о том, что всё, что сейчас происходит — ошибка. Но быстро отметает все сомнения, смотря на то, как у Финна пропадает интерес к происходящему. Шон нервно тянется к бутылке, боясь спугнуть не только резко наступившую тишину, но и самого Финна. Затягивается, потерянно смотря по сторонам. — Милый, — звучит слишком сухо, хотя Шон и не помнит случая, когда бы это звучало в других тонах. — Ты же знаешь, что я не настаиваю и не заставляю тебя это делать, но. — Финн щурится, ему нравится думать, что в данной ситуации он лев, поймавший и загнавший зебру в капкан. — Ты всегда можешь уйти из этой квартиры и вернуться обратно к Даниэлю. Манипулирует. Шон прекрасно это знает, но не может ничего с собой поделать. (Просто жарко и душно.) — Может лучше в другую комнату пойдём, в карты поиграем? А то «Transmission» надоела, её уже второй раз за этот день ставят. Даже не потанцевать под одну и ту же песню. — Шон, я уверен, что ты переводишь тему не по этой причине, я прав? — Грязно играешь. Мои же слова против меня решил использовать. — We would have a fine time living in the night, малыш. — Финн отчеканивает слова песни и встаёт со своего места. — Идём. Кровать скрипит под их весом. — Знаешь, что я люблю больше всего в Ханне? — Безотказность в сексе? — Бинго, мой дорогой. — Финн расплывается в улыбке, а затем тянется к губам Шона. Шон чуть отстраняется, но крепкие руки хватают за волосы, притягивая к себе. Зубы прокусывают губу — много крови; Шона тошнит. В голове полная каша и цветные звёзды. — Подстриги свои волосы, видишь же, как легко тебя можно схватить. — Финн отстраняется. — Хотя тебе и идёт. Шон игнорирует происходящее, тянется к Финну. Мозг кричит о том, чтобы он остановился. Но он продолжает. Целует в щёки, в лоб, в губы — всё плывёт. Финн целует в шею, оставляя засосы, снимает сжимает в руках ткань футболки, лаская через неё соски. Где-то там доносится голос Роджера Уотерса. Здесь же — проглоченные крики о помощи. Финн стягивает футболку, оголяя бледную кожу с пунцовыми пятнами, которые от света, пробивающегося сквозь шторы, кажутся немного золотистыми, а затем улыбается и притирается всем телом, находит чужой податливый рот и долго-долго прижимается к нему губами и ладонями, ненасытно ловит мельчайшие потоки и стоны. Шон замирает, он хочет прекратить, когда холодная рука касается ширинки шорт, но сталкивается с воспоминаниями о сегодняшних танцах, провоцирующих к действию. Он же сам к этому склонял. (Сам виноват). — Да, — говорит Шон, проглатывая «нет». — Не переживай ты так, принцесска, лёгкий петтинг, перерастающий в анальный секс. Я же не предлагаю тебе генг-бенг с Пенни или Джейкобом. — Финн ухмыляется, когда видит покрасневшие кончики ушей Шона. — Хотя, я знаю, что тебе бы понравилось, маленькая шлюха. Он улыбается, но Шон не видит в этой улыбке искренности. Он мнётся секунду, взвешивая все «за» и «против», но его раздумья нарушает Финн, по-хозяйски беря всё в свои руки. Шон плавится от жары и чужого тела, Финн шарит холодными руками везде, смешивая их температуру в одном большом котле; убирает с лица смоляные прядки, слипшиеся от пота, и наблюдает за тем, как Шон постепенно краснеет, начиная от шеи и заканчивая кончиками ушей. Дышать ужасно тяжело, от возбуждения безумно мутит, и мысли разлетаются ласточками по комнате. Ладони Финна падают снегом на соски, крепко сжимают их, охлаждая возбуждённое тело. Шону кажется, что у Финна над головой появляется нимб, и ангелы собственноручно благотворят их на грех. Он интуитивно подкидывает бёдра и трётся ими об пах. Финн целует, медленно водя языком по груди и оставляя дорожку из засосов, наваливается всем туловищем, останавливается около возбуждённых сосков и сжимает губами, чуть посасывая, но не причиняя боли. Всё кругом танцует и сливается. Пах гудит и ноет от неутолимого напряжения и желания. Финн спускается языком по кристальному телу ниже, стягивает шорты и ведёт языком по крайней плоти. Шон мурчит слепым котёнком и скребётся ногтями по чужому затылку, задыхаясь в собственных стонах. Он плутает руками по воздуху и разводит ноги в стороны. Нежно трогая за бёдра, Финн щекочет пяточки, задевая горячие пальцы ног своими холодными руками, окрашенными просечённым из щели светом и восторженно рычит. Шону горячо, но мало, безумно мало лишь одних прикосновений, ему хочется ощутить Финна в себе. Финн считывает мысли, кусает за ягодицу и сразу же зализывает пострадавший участок; засматривается на лицо в жёлто-оранжевых полосах и прижимается ещё ближе, не давая двинуться ни на миллиметр, говоря всем телом о том, что никогда не отпустит, а затем невесомо касается головки члена, от чего Шон охает и выгибается в любовной агонии. Финн оставляет внизу живота засос, ласкает влажными губами. По коже пробегают мурашки, когда он проводит языком от яиц до головки и всасывает в рот член до основания, обдавая горячей волной и дурея от вкуса; руками помогает себе вторгнуться в тело, как богохульник вторгается в храм. Финн чувствует, как его ведёт — сильнее, чем Шона, и не в силах сдерживать ноющую сладость в паху, заменяет пальцы на свой член. От чего Шон выгибается, сжимая бока Финна коленями. За окном происходит вакханалия: Луна сливается с Солнцем в один танец и шепчет жёлтому карлику о вечной любви. Финн плотнее прижимается и входит на всю длину, подхватывает за пояс, приподнимает выше, продолжая двигаться и обсыпать поцелуями грудь и шею, постепенно наращивая толчки. Шон сжимает его изо всех сил — руками и ногами, беспомощно мурлыча и стеная во весь голос. Финн беспорядочно и отчаянно вколачивает его в кровать. Прижимается, трётся носом по щекам, подкладывая руки под мокрую спину, и стонет. Солнце сдаётся, оставляя лишь одинокую полосу на лице Финна, и Шон хочет отразить этот момент на стенах храма, не впуская туда чужаков или зевак, и молиться-молиться самому. Финн зажимает чужой рот ладонью и ускоряется, сцепляя холодные руки вокруг члена Шона, образуя кольцо, пока не чувствует, как с головки стекает сперма. Он выходит, кончая на грудь, проводит пальцами по золотистым полосам и рисует небосвод до тех пор, пока не понимается с кровати. Шон внимательно смотрит на его лицо, непонимающе глядя на холодный взгляд Финна, который несколькими минутами ранее пылал от страсти. Финн отмахивается от любовных терзаний, не смотря в сторону лежащего тела, и переводит взгляд на время. 4:40. Он подходит к шкафу, вытаскивая из него полотенце, бросая в сторону Шона. — На, вытри с себя остатки собственной спермы, надеюсь, что тебе понравилось, малыш. Жарко. Очень жарко. Шон успевает лишь умереть за это время и после такой резкой смены настроения Финна. Он подхватывает брошенное в его сторону полотенце и начинает тереть им свой живот и грудь. Финн выходит из комнаты, подхватывая с кровати пачку сигарет. Шон бросает полотенце на пол и ложится обратно на кровать. В голове заевшей пластинкой проносится «Don't ever fade away». И Шона почему-то тошнит.