Причина слез?

5 октября. Теплые лучи проникали сквозь окно, создавая мнимое ощущение уюта и покоя, огибая все в комнате. Светлые стены, удобная мебель, цветок в горшке, что давно обосновался на подоконнике и, кажется, был единственной вещью, что разбавлял «стерильную» атмосферу. Тишина острыми когтями проходилась по груди, словно внутренний зверь кричал о подвохе. Странное чувство. Теплота и уют проходились холодом по венам, а тиканье настенных часов ускоряли собственный ритм сердца. Я осторожно держу в руках телефон, с трепетом просматривая последние сделанные фотографии — Нора дурачится перед объективом, Вири и Уго мило улыбаются, а здесь я снова смогла уломать Амиру на совместное фото, а вот Лукас дурачиться, размахивая радужным флагом с грозным видом. Кажется, тогда он пытался доказать, что может выглядеть угрожающе. Смешной, как будто кто-то и правда смог бы поверить, что этот милый парень может набить лицо. Слишком много фотографий, папа даже как-то сказал, что, если их распечатать — можно использовать вместо обоев и обклеить всю комнату. Дурачок. Я и сама не знаю как, а главное, когда взялась эта привычка — фотографировать все, любую мелочь, каждую деталь, каждый день. Словно если я этого не сделаю воспоминания об этом исчезнут. Глупо, не правда ли? Рука автоматически двигается по дисплею, пролистывая фотографии пока взгляд не натыкается на обычное фото сцепленных рук, которое делают все влюбленные парочки. Пальцы рук крепко сцеплены в замок, который лежит на чьей-то аккуратной коленке в стильных джинсах. На одной руке виднеется кольцо, которое идентично моему, что кулоном висит на шее. Дыхание становится тяжелым, а по телу проходит легкая дрожь. Печаль огромной волной накатывает, укрывая в свой пузырь, заставляя покатиться непрошенным слезам вызывая мой шок. Я плачу. Плачу? Почему? В комнату врывается папа, пытаясь понять, что не так. Он тут же подрывается ко мне и обнимает за плечи, следя за тем, как моя дрожащая рука протягивает телефон с фотографией. Кажется, ему хватает пары секунд, чтобы понять то, что скрыто от меня огромным слоем воды. Он тут же берет его из рук и легким движением стирает фото, глухо шепча, что так будет лучше. Его теплая рука нежно проводит по голове, пока вторая прижимает к себе в объятия. Он почему-то спрашивает, все ли теперь в порядке, и я отчего то вру, говоря, что теперь все нормально. Пару секунд он изучает мое лицо, где еще виднеются дорожки от слез, прежде чем выйти из комнаты, забирая мой телефон с собой. Когда я просыпаюсь на следующее утро, он уже лежит на столе рядом с кроватью, видимо принесенный кем-то ночью. Рука снова тянется к нему в немом ожидании. Чего? Того странного фото, которое, исчезнув, заставило ощутить жгучую боль? Взгляд застывает на множестве фото, пока рука ненавязчиво маячит над экраном, желая пролистать дальше и найти больше фотографий подобных той. Почему я знаю, что подобное фото было не единственным? Почему я уверена, что они должны быть там? Не знаю. Не знаю, но уверенность в этом четко отдалась в сознании. Пара кликов и сердце замирает с легким шоком — все фотографии до пятого октября стерты из памяти. Взгляд скользит по слишком непривычно пустой галерее, и мне как-то пусто от этого, если честно. Чувствую, что забрали что-то бесконечно важное. 13 октября. Сегодня мы решили выбраться по магазином, как в старые и добрые времена. Правда, странности начались уже с самого начала — мама яро запретила садиться за руль, с легким испугом в глазах, когда, выйдя из дома увидела меня на водительском кресле с ярким блеском в глазах и непробиваемым настроем и желанием доехать самой. Под ее упрекающий взгляд мне пришлось переместиться на пассажирское. Странно, ведь я давно получила права и неплохо водила. Правда, помню смутно, но чувствую, что уже не раз такие походы сопровождались моим вождением. Ехали мы на удивление не долго, а конечной точкой оказался не типичный торговый центр. Слишком блекло вокруг, если честно, и местность мне не знакома, хотя чувствую, что уже была здесь. Я на самом деле люблю прогулки, но эта показалась слишком скучной и серой, не хватает чего-то. Точнее, кого-то? Рука покалывает, отдавая легким жаром, а в голове всплывает удаленная фотография — не хватает сцепленных рук, что дарят спокойствие и тепло. Мама напряженно поглядывает на меня, словно я могу в любой момент сорваться и убежать. Ну не глупость ли? Если и можно бежать, то только от серых душащих стен здания. Ну правда, оформление здания навевает только лишнюю тоску. Я бы прогнала любого, кто пришел ко мне с похожим макетом. Красок и уюта не хватает. Здание слишком серое и хмурое, атмосфера гнятущая, нагоняющая тревогу. Какой-то мужчина долго разговаривал со мной, изображая на лице улыбку. Глаза вроде добрые, но верить ему не хочется. «Ты должна довериться ему, малыш. Он не желает зла» — нежный голос тихо шепчет в сознании, заставляя повернуть голову в сторону, словно человек, произнесший это находился в паре сантиметров от меня. Только рядом со мной было пусто, а от нежного голоса осталось мимолетное ощущение. Уже позже я вспомнила, что врача зовут Кристиан. Мама почему-то виновато говорит, что он психиатр. Я пытаюсь понять зачем мне нужна беседа с ним, но беспокойный женщины взгляд через окошко в двери заставляет сидеть спокойно и не задавать лишних вопросов. Если так нужно, то я не против поболтать с ним, тем более мужчина кажется довольно приятным в общении, не достает особо и не задает неудобных вопросов. «Ты должна довериться ему, малыш. Он не желает зла». Спустя пару часов я понимаю, что все плохо. Очень плохо, если честно. Мама почему-то вся бледная и плачет. Эй, ты чего? Хочешь, я больше не буду садиться за руль или говорить Кристиану, что хочу купить краски, потому что мне нужно сделать подарок? Боже, только не говори, что это я так тебя расстроила, мам… 16 октября. Мама только что вернулась с работы, проходя в квартиру. Её приветливая улыбка тут же испаряется, а руки тянутся для объятий, стоило увидеть мои заплаканные глаза. Я слегка мнусь, прежде чем уткнуться ей в шею, а потом протянуть помятый листок с глупой и банальной фразой, которую записала. Может из какого-то фильма? «Минута за минутой» Представляешь, как-то сама собой всплыла в голове, а потом снова стало так пусто и больно. Я плакала, плакала над этими глупыми словами, которые ничего ведь и не значат, а теперь вижу, как мама хмуриться, вчитываясь в текст, а потом почему-то тоже начинает плакать. Снова. Да в чём дело? Почему она не объяснит мне внятно, что происходит? 18 октября. Я плачу над красивым кулоном с крыльями, который достала с верхнего ящика. Веревка кулона уже слегка потрепана, но сам кулон блестит, словно кто-то с особым усердием приводил его в порядок, словно кто-то специально следил за его состоянием, стараясь сохранить. Откуда он здесь? Это же кулон Джоаны. Стоп, она же отдала его мне, это я оберегаю этот кулон, что заставляет разливаться теплу в груди. Погодите, где Джоана? Мам, где Джоана? Почему вы все опускаете глаза в пол и молчите? 19 октября. Родители сегодня ну очень странные. Я, как обычно, встала, собралась, вышла на кухню и сделала всем завтрак под их слишком внимательным взглядом. Они смотрели так, словно я ограбила банк либо получила нобелевскую премию. Хотя, если есть соревнования по «Самый нелепый человек в мире», то у меня неплохие шансы на золото. Я спросила, в чём дело. Молчат. Потом папа с легкой улыбкой сказал, что я сегодня молодец. Странные родители. Либо я такая недотепа, что они считают подвигом мой нормальный путь от комнаты до кухни, завершившийся без происшествий. Потом я спросила, когда я уже смогу отправиться в универ, ведь карантин давно прошел. В конце концов, я уже пропустила слишком много пар. Опять молчат. Да что такое? 27 октября. Мама долго спорит с кем-то по телефону, расхаживая по комнате. Надо бы хотя бы уточнить, все ли у нее в порядке и могу ли я помочь, но чувство внутри подсказывает, что могу сделать только хуже. Взгляд возвращается к листку бумаги в руках, исписанному именем. Джоана. Мам, что за Джоана? Это я писала, да? Мам, ну сколько можно плакать… Эй, это же просто листок с именем. 29 октября. Я смотрю телевизор, где ведущие с яркой улыбкой рассказывают о своем путешествии на край света. На моем лице от чего-то расплывается улыбка в голове звенит голос «Однажды мы вместе отправимся в путешествие». Кому я это говорила? Когда? Листаю каналы и в какой-то момент показывают происшествия, где машина на большой скорости вылетает с моста прямо в воду. Я смотрю в телевизор, как завороженная. И тут в моей голове раздаётся щелчок. Больно. Кости ломаются, во рту металлический привкус крови, в глазах яркая вспышка, словно прожектор слепит в лицо на расстоянии пары метров. Я обхватываю голову ладонями, не отрывая взгляда от экрана, и вдруг меня осеняет: я опаздываю, я должна успеть. Господи, я же не должна делать этого! Резкий холод разливается по всему телу, а в легких заканчивается воздух и что-то словно мешает сделать новый вздох. Прибегает папа и выключает телевизор. Я теряю сознание с одной единственной мыслью — кажется, я снова опоздала. 1 ноября. Приезжала незнакомая мне девушка. Долго о чём-то ругалась с мамой. Я не удержалась и вышла из своей комнаты, и они обе тут же замолчали, уставившись на меня. Девушка с горечью прошептала моё имя, а в моих мыслях было только то, что она безумно красивая. Хочу, чтобы она еще раз назвала меня по имени, но громче, ближе. Почему ты так смотришь на меня? Глаза у тебя красивые, такие глубокие. Я даже как-то раз заказала картину в свою комнату, чтобы твои глаза всегда были со мной. Стоп. Не в моей комнате, не здесь. В нашей. В нашем доме. Голова опять начинает болеть, и мама, глядя на меня, что-то говорит красивой девушке, заставляя ту с обреченностью в прекрасных глазах уйти за дверь. Нет. Не надо. Стойте. Джоана. Джоана! 5 ноября. Весь день я лежу, отвернувшись к стенке и не покидая своей комнаты. В моей голове почему-то все смешалось. Мама приносит какие-то новые таблетки, заявляя, что их прописал тот доктор. Ладно, он внушает доверие. Мне дают одну, вторую, третью… Говорят, что мне станет лучше. Но… Почему мне плохо сейчас? Почему должно стать лучше? Что не так? Я едва её слышу. Авария. Мост. Мой дом. Фотографии. Незнакомая красивая девушка. Это как мозаика, половина кусочков которой потеряны, и никто не желает мне их вернуть. 10 ноября. Меня будит стук в дверь. Я подхожу к ней и вижу Джоану. Тут же распахиваю шире дверь и отступаю, позволяя ей пройти. Ну конечно, она опять решила не говорить, что пошла ко мне, скорее всего уйдя из дома. Джоана, глупышка, тебя в первую очередь будут искать у своей девушки. Зачем пытаться проявить свою независимость, уходя из дома? Что с тобой поделать, ворчу я, закрывая дверь. Что ты там опять натворила, а? Кому нахамила, что решила сделать по-своему? Или ты просто соскучилась? Она молчит, и я оборачиваюсь. Почему она так смотрит на меня? Будто приведение увидела. Джоана? Она вдруг начинает плакать и обнимать меня. Целует мои щёки, мои губы, шепчет, что я её малышка. Конечно твоя, глупая. Чья же ещё. Всегда твоя. Я обнимаю её в ответ, и ночью она спит со мной в моей кровати, как делала до этого много раз, и почему-то всё плачет и плачет. Блин, почему все вокруг плачут и не говорят, почему? Джо, почему? Только головой качает. Конечно же. Не скажешь. Только обнимешь крепче, уткнувшись мне в шею. Ты сегодня какая-то слишком… странная. Обнимаешь, как в последний раз, но я же никуда не ухожу, слышишь? Я с тобой. 11 ноября. Я просыпаюсь одна, а вторая половина кровати сохранила чье-то тепло. 14 ноября. Приходил какой-то парень. Сказал, что мы знакомы. Долго рассказывал о своей работе. Почему он мне так не нравится? Я пыталась выгнать его, честно, но сложно сделать это, когда мужчина больше тебя как минимум в два раза. Кажется, ударив его, я оставила след, поцарапав его щеку. Вернулся Дани и застал эту картину, с удивлением глядя на парня и тут же стараясь оградить его от меня. Кажется, он знает его. Говорю, что он мне не нравится. Пытаюсь выйти из комнаты, чтобы ещё и швырнуть в него чем-нибудь, но Дани поспешно закрывает меня, удаляясь с мужчиной подальше. Щелкает замок. Эй! Замок? Дани, открой! Слышу, что он извиняется, но в его голосе от чего-то больше недовольство. Говорит что-то такое, от чего мужчина уходит довольно быстро. Потом он приходит в мою комнату, а я жду, что он будет ругаться, но он только садится на мою кровать и долго обнимает меня, укачивая на руках. Дани, прости… Он мне правда не нравится. Дани… Он ведь к Джоане приставал на её новой работе. 17 ноября. Мама снова ругается с кем-то по телефону. Я вырисую девушку, сидящую на подоконнике, с каких пор у меня неплохо получается рисовать? В памяти всплывает образ, как чьи-то изящные руки держат мои и помогают выводить аккуратные линии, а нежный голос шепчет у уха «Вот так, малышка, смотри, у тебя неплохо получается». Мистер Кристиан говорит, что есть некоторые улучшения. Улучшения в рисовании или в моих боевых навыках? Мама, где Джоана? Почему она не приходит? Почему я не могу позвонить ей? 19 ноября. Я нахожу ящик с полароидными снимками на шкафу. На них я, но какая-то другая я. Волосы немного длиннее. Одета по-другому. Я улыбаюсь и стою с каким-то щенком. Потом идут много снимков разных вещей и природы. Девушка спит, укутанная в одеяла. Девушка в одной футболке и на чужой кухне. Чужой ли? Селфи, где я обнимаю эту девушку и целую в щеку. Я вспоминаю, что она приходила к нам домой. Ещё у меня есть подозрение, что это с ней мама периодически ругается по телефону. Что за девушка? Разве мы знакомы? Я хмурюсь. 22 ноября. Эта красивая девушка приходит сама, стучит однажды в мою дверь, заставляя слабо вздрогнуть. Я открываю ей, почему-то внезапно доверившись. Она смотрит на меня странно, как будто с надеждой. Я что-то должна сделать? Сказать? «Крис» — говорит она тихо, не получая в ответ ничего. «Ты меня не узнаешь» — говорит она чуть позже, стараясь скрыть свое разочарование. Я говорю, что не узнаю, но помню, что она приходила к нам. Кто ты? Она вздыхает, а потом вдруг произносит: «Знаешь, Крис, лучше бы ты тогда опоздала и все пошло к чертям. Лучше бы мы разбирались с расставанием, чем вот так. Чем. Вот. Так.» Куда опоздала? 27 ноября. Мы с мамой идём за подарком папе. Много смеёмся, едим мороженое, она говорит, что пора бы уже купить ему радиоуправляемый вертолет, мечту любого мальчишки, юноши и взрослого мужчины. Я смеюсь вместе с ней: да, это предсказуемый, но явно желанный подарок для него, хоть он и пытается это отрицать. Возле какого-то музыкального магазинчика я останавливаюсь, а мама тут же спрашивает, что такое, а я говорю, что мы же не купили подарок Джоане на нашу годовщину. Она резко меняется в лице. 28 ноября. К маме пришла какая-то женщина. Она тут же обняла её и заплакала. Снова. Мама, пожалуйста, хватит плакать. Скажи мне, почему? Может я смогу помочь? Она тихо шепчет: «Я не могу больше» и встречает легкие поглаживания по спине. Взгляд незнакомой женщины поднимается и она замечает меня, шпионившую за ними. Она молчит. Не выдает и просто продолжает успокаивать маму, продолжая смотреть на меня. У неё в глазах стоят слезы. Почему плачете и вы? 2 декабря. Джоана снова приходит ко мне. Ты уже решила в чем пойдешь на вечеринку? Нам нужно сделать замечательные фотографии. Она говорит, что не сможет. Я долго обижаюсь, но она так крепко обнимает меня и так мило несёт всякую чушь, что я не могу продолжать свои страдания на публику, обнимая её в ответ. Её присутствие всегда успокаивает. Значит, надо отдать тебе подарок сейчас, говорю я, полезая под кровать за коробкой. Значит, надо, соглашается Джоана. Я достаю коробку с наушниками. Её сломались совсем недавно. Руки аккуратно достают их из коробки и также аккуратно перемещают их на чужую голову. Джоана смотрит на меня, и в её глазах стоят слёзы. Я говорю, что плакать от счастья совсем необязательно, а потом целую её. Чтобы не плакала, конечно же. А она целует меня в ответ, так жадно, словно бы мы тысячу лет этого не делали. А потом она снимает с меня футболку, оставляя в одном смешном белье, и целует каждый сантиметр моего тела. А мне хорошо, мне так хорошо. Я терзаю пальцами ворс ковра, а она продолжает целовать меня и нежно гладить. Ворс ковра мне быстро надоедает, и я кладу ладони на её грудь, на её талию. Она шепчет мне всякие глупости, я вдыхаю запах её волос, а потом обнимая крепко-крепко и шепчу на ухо «Моя вселенная». «Моя малышка» — летит в ответ. Мне так хорошо с тобой. Она шепчет, что уже завтра я её забуду. Очень смешно, что ты несёшь, глупышка? Как я могу забыть тебя? 5 декабря. Я вижу, как поднимается огонь. Я слышу много голосов со стороны. Кажется, кто-то бежит ко мне. Я смеюсь, пока у меня из рук не выбивают коробок со спичками, и, схватив в охапку, не уносят в комнату, подальше от огня, который был готов подобраться ко мне вплотную. Тогда я начинаю отбиваться и плакать. Не хочу. Хочу веселья, эй! Замок на двери щелкает, и я раздосадовано пинаю кровать. 6 декабря. А что у папы с рукой? Где ты так обжёгся? Он смотрит на меня сначала так невыносимо печально, и вздыхая, возвращается к документам на столе, а я предпочитаю уйти к себе в комнату. 8 декабря Куда подевалась Джоана? Почему мне снова дают эти ужасные таблетки? Эй! Вы можете позвонить Джоане? Почему ты уходишь. Постой, пожалуйста. 12 декабря. Сначала я смотрю в стену дома. Потом стена сменяется на больничную. Кто-то рядом плачет. Мне всё равно. Зачем отрываться и смотреть куда-то ещё? Надоело. 15 декабря. Верните мне Джоану. 19 декабря. Кто-то берёт меня на руки. Кто-то запихивает в машину, куда-то везёт. За окном такое чистое небо. А рядом ощущение кого-то очень-очень-очень важного. Красивая девушка. Мы подъезжаем к серым стенам и проходим по длинным коридорам. Нас встречает уже знакомый врач и, протягивая руку, уводит меня подальше от брюнетки. Я кричу, я не хочу уходить от нее, ведь с ней так спокойно. Мистер Кристиан успокаивает меня и говорит, что всё будет хорошо. Я недоверчиво смотрю на девушку. У неё слишком грустное лицо, разве нет? «Все будет хорошо, малышка. Ему можно доверять. Я рядом» После долгого разговора с врачом мы долго едем куда-то, а потом оказываемся у незнакомого мне дома. Птицы в небе кричат, надрывая глотки, меня знобит, мне так холодно. Я вся дрожу, и девушка, такая знакомая девушка, накидывает мне на плечи кофту. И обнимает меня. Легко, будто боясь спугнуть. Я говорю, что её имя вертится у меня на языке. Знаешь, говорю я, как слово, как мысль, которую пытаешься поймать за хвост, но не получается. Она печально кивает. Джоана, вдруг говорю я. Джоана. Боже, Джоана, ты здесь?.. И дом. Наш дом. Июнь. Авария. Я слетаю с моста в воду и что-то как будто бы разрывается в моей голове. Мне больно, меня везут в реанимацию, а часами позже Джоана сидит в коридоре с безжизненным взглядом в одну точку. Многими днями позже, ты сидишь рядом со мной, легко держа за руку. Я помню, что ты говорила тогда, вдруг улыбаюсь я. «Когда?» — шепчешь ты. В реанимации. Ты говорила: я люблю тебя. Она вздрагивает и вдруг обнимает меня ещё крепче. Прижимается губами к моему виску. «Так и есть» — говорит она. Я люблю тебя, Крис. Я прижимаюсь к ней тоже. Я помню. Реанимация. Я редко прихожу в сознание. Каждый раз я ощущаю, как частички памяти будто бы отклеиваются от меня, осыпаются, как не качественно сделанная штукатурка. И не только они. Я чувствую, как куда-то пытается сбежать весь мой разум. Приезжают родители. Они снова решили забрать меня из больницы домой. Нашли здесь. Возле моего настоящего дома. Боже, Джоана, шепчу я, потрясенная нахлынувшей на меня памятью. Ты столько раз приходила, а я не узнавала тебя. А потом узнавала. И снова нет. И так по кругу. Боже. Как такое может быть?.. Она печально смотрит на меня — на её лице застыл оттиск страдания. «Я могу забрать тебя» шепчет она. «Если хочешь». Родители стоят в стороне, не мешая. «Хочу» — отвечаю я. Конечно, я хочу. Я ведь всё вспомнила. «Мы уже приезжали сюда, ни один раз» — устало отвечает Джоана. «Ты забудешь, Крис. Забудешь. Но я хочу, чтобы ты была со мной.». Я отшатываюсь, сдерживая слезы. Говорю, что ей будет больно. Говорю, что не контролирую себя. Я плачу, и она плачет тоже. И забирает меня к нам домой. Всё равно — забирает. Моя девочка. Джоана. Её зовут Джоана. Конечно же. Я останусь с ней. Потому что так нужно. Так правильно. 19 февраля. Я снова просыпаюсь видя перед собой родные глаза, что изучают моё лицо с отблеском надежды. «Крис?» — шепчет она, и скорее всего поймав не понимающий взгляд, продолжает: «Я Джоана». Я не помню её, но чётко знаю, что люблю. Я верю ей, когда она говорит, что это наш дом. Верю, когда она берет меня за руку, верю, когда засыпаю в её объятиях, слыша тихий шепот: «Пожалуйста, вспомни меня на рассвете». Она рассказывает мне о нашей жизни, заново знакомит с нашими друзьями, заново заставляет влюбляться в нее. Она всегда говорит мне, что любит. Даже, когда я делаю ей больно. Она знает, что я совсем не хочу этого. Она знает и хранит каждый наш момент, а потом пересказывает мне, как какую-то сказку. 13 марта. Луч солнца заставляет морщится и приоткрыть глаза. Рядом со мной чувствуется движение и родные глаза с трепетом и надеждой смотрят в мои. Снова ждут. Чего? «Крис?» — тихий шёпот и продолжение: «Ты меня помнишь?». Нет, не помню. Прости, но я не могу вспомнить, кто ты, поэтому просто целую. Знаю, что так правильно. Не хочу видеть боль в твоих глазах. А она ведь последует? Знаю, что последует. День Х месяц Х «Джоана» — шепчу тебе на ушко, оставляя слабые поцелуи: «Джо, проснись пожалуйста». Ты слабо выдыхаешь, открывая свои глаза и заглядывая в мои. Кажется надежда никогда не покинет твои глаза. Ты ещё не проснулась и не понимаешь услышанного. Я тихо смеюсь, обнимая тебя крепче, чувствуя как ты обнимаешь в ответ. «С днем рождения, милая» — шепчу тебе в шею и чувствую, как ты замерла, а потом дрожащий рукой приподнимаешь голову, заглядывая в глаза. «Гуапа?» — твой взгляд скользит по моему лицу, а я продолжаю улыбаться. «Прости, что не купила подарок. Память подводит» — ты плачешь. Ты снова плачешь, но я не останавливаю. Сейчас можно. Сейчас, когда я помню и понимаю причину твоих слез.