➴
Грузные, тянущиеся бесконечными параллельными линиями вдоль засыпанных дорог сани довозят их до порога небольшого трактира спустя долгие минуты беспрерывного потока слов из уст кучера и таких же скоротечных, но молчаливых, невысказанных – из Бомгю и Тэхена. - Они так и не смогли организовать здесь нормальное транспортное движение, - вздыхает тяжело Бомгю, спрыгивая с саней. Тэхен пожимает плечами: - Все время, что тебя не было, наш бюджет уходил исключительно на расходы армии. Ни копейки не выделялось на ремонт и новое оборудование. Бомгю усмехается своим мыслям, отбрасывает носком сапог в звездные горизонты завалявшийся окурок, и произносит негромко: - Что-то выделяемые деньги совсем не улучшили наше положение. В одних штанах порванных, да летних курточках воевали. Тэхен в очередной раз скрывает водопад слов под языком, как какую-то изысканную маленькую сладость, протирает ее до мелких искринок, смакует долгое время, и молча проскальзывает следом. На улице шепот ветра подхватывает и разносит по всей округе: - Всех не обеспечишь. И даже в такое время люди будут воровать. Мы оба с тобой это прекрасно понимаем. В трактире стоит приятная духота от увесистой, трудолюбивой печки, гул опьяневших людей, то и дело чокающихся заводными кружками пива, и вкус магии, проникающий под самую основу кожи. Тэхен осторожно подбирает ее пальцами, внимательно прощупывает нити, улавливая нотки домашней отрасли. Значит, в блюда вносили особые добавки. - Внимательно выбирай, что заказываешь, - шепчет на ухо он Бомгю, проскальзывая мимо, за противоположное место. Тот только хмурится, усаживается тучей рядом и долгое время листает предложенный список блюд туда-сюда, заставляя разносчицу нервно притоптывать ногой. Тэхен ограничивается стаканом воды и дешевой похлебкой. - Не будешь пить? – выгибает бровь мужчина. - Отказался от алкоголя. Давно, - последнее слово звучит, как еще одна стена, усыпанная кровавыми цветами, что выстраивается между ними без шансов на поражение. Бомгю хмыкает неопределенно, внимательно осматривает зал трактира, раскинутый перед глазами в режущих оттенках навесных люстр, и вдруг зацепляет Тэхена острой булавкой зрачка, длинным галстуком радужной оболочки, бросая явственно раздраженное: - Перекрой свой запах магии. За версту несет, дышать почти невозможно. У Тэхена это – укол в сердце, но он действительно достает крохотный бутылок, опрыскивая его содержимое на запястья – центр питания для инородной силы, текущей в слабом человеческом теле. - Почему он так тебе противен? – Тэхен смотрит на него выжидательно, поправляя челку на лбу, и намеревается победить в этой схватке - гораздо более сложной, чем их привычные турниры по шахматам. - Плохие воспоминания из армии, - пожимает плечами Бомгю, - и, буду честным, конкретно эта магия отбрасывает меня в наше прошлое. Тэхен отводит взгляд, чувствуя себя до жути тонущим, вязнущим в болоте, которому он не может дать названия. То ли это глаза Бомгю, то ли его собственный разум. - Останемся здесь до завтра, - Бомгю заметно смягчается в тоне, - на улице уже собрался сильный буран, смысла отправляться дальше – нет. Снимем комнату, я заплачу большую часть. - Бомгю, я – преподаватель в университете, - напоминает ему Тэхен, - думаешь, я не смогу оплатить половину аренды? - Мне просто хочется, чтобы ты себя хоть сегодня не утруждал, - Тэхен ведет дорожку по нежно-бледным, потрескавшимся губам и мерцающим глазам, подернутым дымкой тревоги и все еще трепещущим, знакомым памяти Тэхена чувством, - ты просто так плохо выглядишь. Ощущение, что как тростиночка – одно движение и сломаешься. Тэхен фыркает, прикрывая рот рукой, и качает головой: - Бомгю, мы только что пережили самую страшную войну за всю историю человечества. Конечно, я не буду выглядеть, как в университетские годы. Ему слышится сдавленный звук, слог, слово, отчаянное рвущееся из губ Бомгю, но навеки подавляемой несгибаемой волей. Через весь стол к Тэхену лишь тянется загорелая ладонь, усеянная вечными заусенцами и старыми мозолями, что пытается захватить в свои цепи, как в старые времена: - Тэхен, я… Бомгю сжимает его пальцы, уже силясь что-то сказать, как его прерывает взволнованное восклицание хозяина трактира, торопливо семенящего с подносом в руках к их столу. Коренастый мужчина раскланивается перед Бомгю вовсю, то и дело благодаря за посещение, спасение их родины, и все повторяет, смотря на многочисленные медали, усыпающие его грудь: - За счет заведения, полковник, за счет заведения… Тэхена вдруг резко начинает тошнить собственными невысказанными словами-конфетами, запрятанными под язык. Он спешно привстает со стула, извиняясь перед мужчинами и надолго запираясь в ванной. Перед глазами стоит фуражка с чужими медалями. Сегодня чувство вины вспарывает ему вены огнем гораздо более острым, чем отток от заклинаний.➴
Бомгю проникает в крохотную двухместную комнатку тихим фантомом прошлого, оставляя после себя лишь следы от лимонных корок, что они когда-то ели на спор. Белоснежная тюль взвилась подолом танцующей девушки в небо, Тэхен – накрылся одеялом с головой. Отсчитывая в голове его шаги, Тэхен безразлично водит по стенам круги. Матрас продавливается под чужим весом, и он ощущает легкое прикосновение к плечу. - Я пирожки с рисом принес, - Тэхен разворачивается, подминая под себя старые, пожелтевшие от времени простыни и рассматривает небольшие горячие булочки, усыпающие разрисованную тарелку. - Ты опять пальцем кожу скребешь, - подмечает Тэхен, усаживаясь удобнее и принимая чашку с молоком из чужих рук. Бомгю весь как-то загорается, опаляется пылким румянцем и бормочет сконфуженно: - Мне просто неспокойно. - Потому что я не ел? - Потому что ты здесь, рядом со мной спустя столько лет и выглядишь совершенно чужим. Тэхен усмехается, делая глоток из кружки, и медленно смакует молоко на вкус: - Как забавно получается, ведь наши чувства одинаковы до точности. Бомгю завороженно следит за его ленивыми, разморенными полудремой движениями. Тэхен чувствует, как этот взгляд проникает под самое нутро кожи и лишь прикрывает глаза, пытаясь забыть то, что нельзя не помнить. Горячая ладонь прикасается к уголку губ, стирая размазавшиеся, словно у кота, остатки молока. Раскрыв глаза, как от сигнала тревоги, Тэхен невольно выворачивается всем телом из прикосновения, отодвигаясь ближе к изголовью кровати. - Прости, Тэхен, - тут же рассыпается в извинениях Бомгю, нервно бегая глазами вдоль комнаты, - я правда… - Не надо, - Тэхен поднимает ладонь в знак молчания, и лишь трет переносицу, устало говоря, - не извиняйся. - Я действительно даже не преднамеревался это делать. Тэхен лишь отбирает у него расписную тарелку и заглатывает последний рисовый пирожок. По телу невольно прокатывается волна спутанного клубка чувств, в котором он ненавидит, сожалеет, стыдится собственной слабости. Как же они отдалились друг от друга. Теперь все, что казалось привычным, рассыпалось, как карточный домик, оставив после себя только двух незнакомых, израненных войной и горестями мужчин, когда-то бывших просто мальчишками. - Ложись спать, - машет рукой Тэхен, не подразумевая эти слова, как приказ, - завтра предстоит много возни, а по пути ты навряд-ли успеешь выспаться. Бомгю слушается его беспрекословно, только шуршит фантиком от старой, раздавленной в карманах штанов конфеты, влажным полотенцем, звоном стеклянного стакана, поддернутого царапинами. Он ставит на прикроватную тумбочку все тарелки и чашки, а Тэхен ждет терпеливо, вслушиваясь в его дыхание. - Доброй ночи, Тэхен, - негромко гудит Бомгю, и он знает, чувствует этот взгляд, что мужчина якорями прибивает на его спине. - Доброй ночи, Бомгю, - он прикрывает глаза, чувствуя, как сладость под языком растекается в остаточную кислоту, а якоря вцепляются в кожу до кровоточащих рубцов. По комнате проносится безмолвное эхо полуночи, но Тэхен чувствует в темноте, как каждый их вздох, каждый шорох постели, шелест зимней листвы из окна говорит тысячью оброненных вскользь слов, которым так и не суждено стать старой сладостью в чьем-то кармашке или лимонными следами на земле. До конца ночи Тэхен не смыкает глаз и, едва кукушка пробивает шесть утра, выскальзывает из холодной, грязной постели, спешно накидывает на себя все вещи и растворяется в зимних сумерках, оставляя после себя лишь маленькую записку с просьбой о дальнейшей переписке. «Дай знать, как обустроишься на новом месте»➴
- Так выглядит самая простая модель огненного шара, которую вам предстоит усвоить, - Тэхен прокатывает по бледной руке небольшую сферу, пылающую маленькими червлеными язычками пламени, - те, кто дойдут до четвертого курса, смогут создать сферу высотой с двухэтажный дом. По партам проносится восторженный вздох, заставляя Тэхена мягко улыбнуться. Пробегая взглядом по новым лицам в стенах их именитого университета, он ощущает себя гордым отцом. Во времена Тэхена на факультете магии не набиралось и десяти человек. - Как вы все знаете, магия является прикладной наукой, но это не отменяет важности теории. Без зазубренных до слез конспектов вы не сможете гарантировать полную безопасность себе и окружающим, а соответственно, и вовсе не имеете права пользоваться магией. Поэтому я с особым рвением буду контролировать все устные зачеты и заранее рекомендую приготовиться к бесконечной тонне конспектов. Восторг аудитории сменяется слаженным стоном, и Тэхен позволяет себе от души усмехнуться, с сочувствием смотря на поникшие плечи: - Что, уже испытали на себе чудодейственные лекции мисс Эванс? - Это кошмар, а не чудодейственность, мистер Кан, - жалобно тянет кучерявый паренек с первой парты, - она на первом же занятии заставила нас исписать двенадцать листов теории, и половина из этой информации, оказывается, даже никогда не пригодится на зачетах! - Кто вам такое сказал? – выгнул бровь Тэхен, - для отличников существуют дополнительные вопросы, в которых как раз задействуется этот, казалось бы, записанный мельком материал. - А мы не будем у нее отличниками, - протестует девушка с другого конца лекционного зала, выглядя до жути решительной. - Я тоже так говорил себе, - снисходительно кривит уголки губ Тэхен, - но это именно мисс Эванс выбирает, быть ли вам отличниками на ее предмете или нет. Вот лично до меня судьба не снизошла, и вплоть до конца бакалавра я без устали пахал на ее занятиях… Тэхен норовит уже внести больше ясности в свои сложные студенческие будни, как доносится мягкий стук в дверь. Повернув голову, Тэхен непроизвольно сглатывает, натыкаясь на цепкий, едва ли не хищный блеск в глазах, внутри которых расплавлена гуща цикория. - Прощу прощения, что прерываю, - кивает Бомгю, бодро окидывая взглядом восседающую за партами молодежь, - услышал, что вы, мистер Кан, запугиваете бедных детей рассказами о тех страшных временах, когда мисс Эванс была еще здоровее и ловчее, поэтому решил вмешаться и спасти их. - Говорите так, мистер Чхве, будто никогда сами не воевали с ней, - прищуривает глаза Тэхен, раздражаясь от насмешки в чужих глазах. - О, у нас с этой милой женщиной особые отношения, - усмехается Бомгю, - позволите мне побыть вольным слушателем на вашей лекции? Тэхен молча указывает рукой на свободное место и возвращается глазами к рукописному пособию, сглатывая ком в горле и продолжая вещать глубоким, проникающим в нутро голосом о первых основах магии. И намеренно игнорирует взгляд, преследующий каждый его вздох, соскальзывание с краешка парты, размеренную поступь по полу; взгляд, плавящий все тело нотками цикория и золота в глазах. Часы пробивают отведенный срок, и Тэхен со вздохом машет рукой в сторону двери подпрыгивающим от нетерпения студентам. Открыв настежь дверь, он отходит назад, дальше от стремительного потока юных макушек, спешащих по своим делам. Лишь один единственный человек остается сидеть за партой и все так же преследует его взглядом. Отчего-то Тэхену чудится вкус лимона во рту. Он проходит к столу, заваленному папками, и бросает мужчине угрюмо: - Спускаться будешь или тебе нужно особое приглашение? Бомгю неторопливо соскальзывает с возвышений, становится рядом с преподавательским столом и испытующе глядит на Тэхена, старательно скрывающегося от чужих острых, знакомых черт лица в оправе очков и сосредоточенном чтении лекционных материалов. - И даже убегал он сказочно красиво, разбивая чье-то сердце на осколки, - актерским тоном тянет Бомгю, драматично выдерживая последние слоги. Тэхен поднимает на него убийственный взгляд и складывает руки в замок. - Чего ты сейчас пытаешься добиться? - Реакции, - Бомгю ставит руки по обе стороны от него, - я от тебя весь вчерашний и сегодняшний день жду реакции, Тэхен! А ты только отводишь взгляд, сбегаешь, отворачиваешься. Тэхен резко отодвигает стул, вставая с места и устремляясь вверх – за парты, где остался лекционный материал. Неторопливо пересчитывая листы на наличие недостающих страничек, Тэхен то и дело кидает на Бомгю быстрые взгляды, в его голове тянущиеся, как лазурный пластилин. - Вот даже сейчас, - раздраженно взмахивает рукой Бомгю и неугомонно порхает следом. - Знаешь, - резко тормозит носками лакированных туфель Тэхен, оборачиваясь к нему, - пусть между нами многое и поменялось, и я почти не узнаю прежнего тебя, умение достать и мертвого так никуда и не делось. - Я просто желаю получить ответы на свои вопросы. Тяжело вздохнув, Тэхен откладывает очки в сторону и устало смотрит на Бомгю: - Я не смогу дать тебе те ответы, которых ты так яро желаешь. - Ты не прав, - негромко говорит Бомгю, - я готов к любым словам, которые ты способен дать мне. Я всю жизнь принимал любое из них, даже будь это самый настоящий нож в сердце. Тэхену в нос пробивается предгрозовой запах улицы. Шелест листвы постепенно набирает обороты, на подоконники падают первые капли дождя, будто белые первоцветы. - Скажи мне, - вкрадчиво требует Бомгю, пытаясь достучаться до него, заглянуть в самую суть, - почему ты ушел вчера? Что сводило тебя с ума настолько, что ты не мог продержаться рядом со мной и пяти минут? Какие мысли тревожили тебя настолько, что ты весь извозился ночью? Тэхен мелко вздрагивает от упоминания о прошлом дне. Все это время ему казалось, что Бомгю спал, как принц, заточенный в красивом ледовом замке – полностью незаинтересованный в посторонних сомнениях. - Я чувствую вину, - выпаливает Тэхен, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней, - я раскаиваюсь, ясно? Раскаиваюсь за то, на что отправил тебя, что сделал с тобой, как заставил чувствовать. Я раскаиваюсь за то, что ты любил меня! Теперь очередь Бомгю дергаться, как от удара по щеке. Обжигающего, выдирающего самую суть плоти и крови, не оставляющего после себя ничего, кроме шрама и ожогов. - Раскаиваться за мои чувства? – повторяется он, словно не веря услышанным словам, - я никогда не просил тебя об этом, Тэхен. Никогда. Тэхен слышит, как это вылетает сквозь его сжатые зубы, видит пылающее разочарование в руках, крепко вцепившихся в карманы штанов. Бомгю выглядит как тот самый смертельный ураган, что сейчас стремительно надвигается на их несчастный университет, – бесподобный в своем напряжении, ослепительный в молниях на радужке глаз, сносящий с ног обидой в дрожащих ресницах и губах. - Почему ты не можешь посмотреть мне в глаза? – он звучит совсем умоляюще, тянясь рукой к запястью Тэхена, - хоть раз, черт возьми, посмотри мне смело в глаза! Он дергает Тэхена на себя, заставляет поднять подбородок и столкнуться со смерчем лицом к лицу. У Бомгю в глазах – просветы, как при катастрофах бывают эпицентры, где день выглядит светлым, безоблачным, практически идеальным. - Или может, ты боишься увидеть там то, что всегда так пугало тебя? Тэхен расцарапывает ладонь в кровь, оставляет на себе рубцы, каскады бинтов. У Бомгю в глазах – просвет. Просвет, который всегда принадлежал Тэхену. Просвет, что он всегда так яростно отвергал. - Ты не можешь, - уверенно произносит Тэхен. - О, мой милый Тэхен, - усмехается Бомгю, - почему же я не могу любить этого человека, если столько лет ступал рядом, не ожидая взаимности, принимал его чувства к другому и даже покрыл в преступлении? Тэхен выворачивается из чужой хватки, мечется бешеной птицей в клетке, - прямо как его сердце, - и тяжело дышит, ощущая слезы, вот-вот готовые прорваться из глаз стремительной рекой. - Я не просил, - шипит он, - я никогда не просил покрывать меня, Бомгю. Я никогда не просил твоей любви, точно не такой. Я никогда не просил тебя принимать. А твои чувства спустя столько лет – все еще глупы. Тэхен уходит, не оборачиваясь, оставляя за собой лишь лимонные корки, посыпанные перцем, грозы и человека, все еще смиренно ждущего его. Как и все другие сотни раз.➴
Высунув кончик языка, Тэхен с усердием выводит древнегреческие буквы вдоль полей рабочей тетради. Карамельная конфета давно уже подтаяла на языке, студенты на перерыве бодро снуют по периметру лекционного зала, жужжа, словно полосатые пчелы-трудяги. А он посвящает все свободное время на старательное растирание чернил по поверхности листа, стремясь постичь основы вымершего языка. По обе стороны от тетради ставятся руки, закрытые форменным пиджаком цвета глубокой ночи. - Эй, Тэхен, - слышится игривый, как шампанское, голос, вытягивающий из паутины древнегреческого языка, прошедшей лекции, карамельной конфеты и его любопытства. Подняв глаза, Тэхен молча взирает на вертящегося во все стороны, мнущегося с ноги на ногу парня, как на любопытную подопытную обезьянку. - Бомгю, - тянет он, и это кажется куда интимнее и понятливее, чем простое приветствие. Тэхен смакует это имя, думая, что ему куда больше подойдет клубничный вкус, чем простая карамель. - А давай ты хоть на время оторвешься от своих скучных книжек и пойдешь со мной в столовую? – Бомгю складывает руки в умоляющем жесте, вытянув губы трубочкой. Это заставляет Тэхена сморщиться и тихо прыснуть, покачивая головой. Ни один из студентов, что он знал, никогда не вел себя так по-детски. - Просто к сведению, они ни капельки не скучные. - Конечно, древнегреческие свитки, на которых написано палка-мужчина-гора - просто пик смысла и эстетики, - закатывает глаза Бомгю, уже утаскивая Тэхена за рукав фирменного пиджака, оттенком сливающегося с его собственной тканью. Бомгю, он совсем другой во всех смыслах – будто инопланетный, упавший на Землю не ногами, но головой. Ребяческий, нелепо смешной и все же – живой. У него по карманам напиханы свежевымытые яблоки и конфеты, к которым он Тэхена так пристрастил, а в волосах гуляет ветер. Он позволяет очаровательным рыжим девчушкам просовывать заколки в его волосы и всегда показательно насмехается над морщащими носы мальчишками; много улыбается, отчего морщинки у глаз напоминают кошачьи солнечные лучи, и никогда не беспокоится о будущем. А еще в Бомгю любви – очень много, и Тэхену иногда очень полезно ее занимать. Они пробегают сквозь лестничные перелеты, мчатся вдоль оживленных студентов в одинаковой униформе и собирают все сплетни города по дороге. Тэхен слушает смех Бомгю, похожий на игру скрипки, и сам поднимает уголки губ вверх. Потому что солнце светит ярче, а весенняя листва становится зеленее, когда Бомгю рядом. За руку они входят в распахнутые двери столовой и сразу же находят Кая глазами. У него на лице – созвездие призрачных родинок, переливающихся очаровательными рассыпчатыми веснушками, в волосах порхает птица из сахарной ваты, а на лице застыла улыбка сытая, но перемешанная с чем-то отвратительно розовым, сладким, влюбленным, как мартовские дни. Тэхен неосознанно сжимает ладонь Бомгю крепче, когда Кай наклоняется через весь стол и салфеткой утирает пюре в уголках губ смеющейся девушки, похожей на ослепительную звезду. - Все в порядке? – встревоженно оборачивается на него Бомгю, и Тэхен чувствует, как взгляд его плавно огибает напряженное тело, но только кисло улыбается, молча утягивая юношу за белоснежный стол. - Ребята, - тепло улыбается им Кай, и Тэхену отчаянно хочется не чувствовать на себе эти обжигающие лучи, не видеть внимательный взгляд Бомгю, бегающей вдоль всего его лица в попытках выяснить промах. - Здравствуй, Кай, - улыбается ему неловко Тэхен, весь скукоживаясь в плечах, - Юна, Йеджи, Рюджин, - кивает он девушкам и с готовностью вливается в бесконечное переливание голосов, звучащих одной большой, стремительной рекой. Тэхену повезло находиться рядом с планетами-солнцами. Повезло застать столкновение двух из них, переплетающихся пальцами, ногами, взглядами. Тэхену лишь чуть жаль, что солнце не сошлось с его луной. Стол гудит в разговорах о последних писках моды, учебе и студенческих клубах, а Тэхен медленно смакует отвратительный дешевый чай, морщится из-за удушающего запаха портсигар и неторопливо восстанавливает в голове древнегреческие слова. Переворачивает их вдоль и поперек, составляя предложения с одним и тем же именем и оставляя его покоиться морозным выдохом на губах. Бомгю с осторожностью забирается на его колено рукой, отбивает музыкальный ритм тонкими пальцами и молча высовывает из карманов конфету, обрамленную, словно сказочный пастельный замок. Тэхен закидывает ее в рот и улыбается. На вкус – клубника. - Если нужно, у меня еще карамельные остались, - Бомгю склоняет голову набок, говорит, совершенно игнорируя постороннее щебетание за столом. Кай прослеживает их диалог взглядом, не поворачивая профиля. Тэхен находит чужую руку на своей коленке и сжимает в благодарном жесте. - Спасибо, - но с напоминающей о тебе клубникой мне гораздо легче, чем с карамелью-солнцем.➴
Тэхен чуть сгибается в дверном проеме, опирается на балку рукой, оглядываясь по сторонам небольшого домика. Низкие сводчатые потолки над головой, пушистый, но истерзанный временем и жирным величественным котом ковер, недорогая, сероватая в своей унылости мебель – все, что осталось от прежде счастливого дома. - Не толпись на пороге, Тэхен, что же ты, - Юна выбегает из кухни, торопливо вытирая запачканные маслом руки о подол тоненького сарафана, - разувайся, обед уже стынет. Тэхен пережевывает губу, в неловкости смотря на нее, но все же немедля снимает пальто и мухортую шляпу, аккуратно задвигая лакированные туфли ближе к куче детских туфелек, сапогов и сандалий. Едва нога переступает порог кухни, к нему навстречу тут же вылетает маленькое лучистое солнце, оживляющее собой давно опустошенные досуха цветы и разрушенные зимние обители. - Дядя! – мальчик смешно хлопает в ладоши, поднимается на самые носочки, стремясь дотянуться губами до щеки усевшегося на корточки Тэхена. Улыбаясь так нежно, как могут только садоводы при виде своих любимых растений, Тэхен прижимает к себе хрупкое тельце ближе, зарываясь носом в кудрявые ореховые локоны. От них несет лавандой, душистым мылом и – воспоминаниями. Тэхен видит эти призраки прошлого в каждой черточке лица маленького мальчика, так похожего на своего отца. - Как ты, Сухек? Не докучал маме? – наигранно строго сводит брови к переносице Тэхен, стремясь выглядеть нелепо угрожающе в глазах ребенка-света. Сухек заливисто смеется, качает головой, совсем как болванчик, произнося с уверенностью: - Не докучал, дядя! Я был послушным, чтобы, когда ты пришел, не было причин не гордиться мной! Юна, крутящаяся у плиты с множеством расставленных на ней кастрюль и свистящим неподалеку пузатым чайником только возмущенно фыркает, окидывая спину сына недовольным взглядом: - Вот так значит, да? То есть ты слушался меня и исполнял все просьбы не потому, что любишь, а просто из желания угодить дяде Тэхену! Стыд да позор. Мальчик тут же грустно дует губы, вцепляясь в подол матери детскими мальчиками: - Мама, ну не обижайся! Тэхен снисходительно вздыхает, поднимаясь с колен, и усаживается за стол, накрытый домотканой скатертью в бело-синюю клетку. Перед ним в плетеной корзинке тут же оказывается стопка свежеиспеченных вишневых булочек, которую он с удовольствием проглатывает не быстрее, чем любимые карамельно-клубничные конфеты. - Покажешь игрушку, что вы купили на мои рождественские деньги? – интересуется Тэхен у Сухека, пока тот весело перепрыгивает по разноцветным доскам пола. - Сейчас! – щебечет мальчик и проносится ветром на деревянные лесенки. Тэхен улыбается ему вслед, но свет в глазах тут же гаснет, едва спина Сухека скрывается за очередной ступенькой. - Он так и не растет? – обеспокоенно спрашивает он у Юны, вглядываясь в ее уставшие глаза. Женщина качает головой. - Врачи говорят, что голодание сказалось на нем тяжело и потребуется долгое время на восстановление. Одно известно точно: он уже никогда не станет таким же высоким и рослым, как Кай. При упоминании этого имени дымка в их глазах подергивается пеленой горечи. - А ты хотя бы хорошо питаешься? - Конечно, - Юна расплывается в лучах, как планета-солнце, - ты же обеспечил нас всем, чем только можно. Холодильник теперь забит едой на любой вкус. - Прости, что не мог дать больше в прошлые годы. Юна ставит перед ним горячее пюре и треплет рукой по плечу. - У тебя самого едва ли хватало денег на хлеб с молоком, о чем речь? Ты и так отдавал нам практически все до последней копейки. Она добродушно улыбается, будто перед ними не существует никакого затонувшего корабля из нити трагедий и воспоминаний. Словно между ними в этих пустых сводчатых потолках никогда и не существовало напряжения людей, переживших многое вместе. Тэхен торопливо запрокидывает в себя похлебку, слушая непрерывные причитания Юны о том, что ему стоит быть помедленнее, и долгое время глядит на лестницу в ожидании маленького урагана. - Уснул, наверное, - пожимает плечами женщина, - у него это часто бывает. Сил не хватает. Тэхен молча кивает и помогает ей вымыть посуду до блеска, пусть Юна и долгое время в протесте бьет его по плечу кухонным полотенцем. Они усаживаются, деля в кружках цикорий, и долгое время ведут немой диалог глазами. Диалог тревожный, изнеможенный тысячью болезней и ран. Юна подает голос, когда тишина становится совсем звенящей: - Слышала, Бомгю приехал. Тэхен долго водит пальцем по ручке от кружки, прежде чем негромко ответить: - Он теперь навсегда. - Ты ведь встречал его, да? – обеспокоенно спрашивает она, - все прошло нормально? - Лучше, чем должно быть, - пожимает плечами Тэхен, - я уехал на первых же санях после ночевки в трактире. Слишком давит быть рядом. - Я думаю, он ощущает тоже самое, - Юна вздыхает, отодвигая от себя тарелку, - боюсь, что вам обоим пришлось тяжело. Я действительно очень беспокоилась о том, как сложатся отношения между вами после всего, что произошло. Тэхен понимает, о чем она. Понимает, что Юна имеет ввиду не споры на лимоны, карамельные конфеты или тихие разговоры в комнате после комендантского часа – она имеет ввиду утрату, безумие, преступление и наказание. - Все будет хорошо, - он пытается одобряюще улыбнуться подруге, но получается из рук вон плохо, - мы разберемся с нашей личной драмой, а ты ни о чем не переживай и постарайся больше заботиться о себе. - Почему ты вечно говоришь так на каждую мою попытку поднять тему о твоих собственных чувствах? – досадливо восклицает Юна, сложив руки в замок. - Потому что то же самое говорил мне твой муж, - хмыкает Тэхен, а затем вздыхает чуть мягче, - но я всерьез прошу тебя не волноваться об этом. Мы взрослые люди и способны со всем справиться. - Возраст в документах не делает вас менее глупыми мальчишками, что я знала в университетские годы. Тэхен кривит губы и смачивает горечь леденящей водой из-под крана.➴
Когда тусклые лампы уличных фонарей дают сбои, отражающиеся бликами света и тьмы на асфальте, Тэхен бредет по узким дорожкам местного парка, пристроенного к университету. Вокруг – ни единой души, лишь последняя трель птиц и прямая воздушная линия на небе провожают его до старинного здания. Тэхен не взял в рот и капли алкоголя, но шатает от нахлынувших чувств так, будто он махом залил в себя всю коллекцию коньяка отца. Когда он проносится сквозь университетские коридоры, мимолетно поздоровавшись с пожилым охранником, и по пути болтает со знакомыми историческими деятелями на портретах, Тэхену начинает казаться, будто шум радио, что Юна включила на третьем часу его пребывания, проник под самую суть черепной коробки, вспоров нервы и оставив после себя лишь тонкую оболочку сумашествия. Едва залетев в кабинет, он сбрасывает на стол черную, местами потрепанную сумку, и мигом закидывает в себя обезболивающее. Жаль, что оно только уничтожает головную боль, а не стирает все воспоминания прошлого. Тэхен зажигает пару маканых свеч и усаживается за добротный рабочий стул, тут же выдвигая пару ящиков и доставая непроверенные студенческие работы. Зная, что может донести стопку домой, он предпочитает проверить ее здесь, в полутьме кабинета, освещаемого лишь слабым сиянием луны и желтоватыми набросками свеч на листы. Смысла в том, чтобы идти туда, где холодно, пусто и не единой души он не видит. Тэхен перелистывает страницы мельком, делает пару замечаний на одних работах и ответные комментарии – на мнения любителей порассуждать прямо на полях текста. В большинстве своем такие рецензии вызывают у него сумасшедшую улыбку; они заставляют Тэхена лишь в очередной раз убедиться, что он был создан для этого: наставлять, направлять, отдавать всю свою плоть, кровь и нервы на чужой успех, что будет ослепительно блистать в лучах будущего. А у магии всегда было великое будущее. С заметно приподнятым настроением он наклоняется к самому последнему выдвижному ящику, чтобы достать оттуда рассыпавшуюся по дереву горсть конфет, как взгляд его натыкается на жмущуюся к самому углу стопку чуть желтоватых писем с сургучом. Дрожащей рукой Тэхен вытаскивает ее, освобождает от оков и рассматривает самое первое, натыкаясь на некогда яркие почтовые марки, сейчас оставившие после себя лишь тусклые оттенки. Ровно, как и жизнь. Ровно как война. Прикрыв глаза, Тэхен подносит стопку к носу, вдыхает запах выцветшей бумаги и позволяет хрупким каплям соскользнуть с его глаз прямо на работу второкурсника. Внутри становится пусто, как на улицах во время непогоды. У него в руках стопка писем, что Бомгю беспрерывно писал ему во время войны. Писал в полях, под завалами, съезжая пастой ниже вдоль строк при особенно сильных разрядах, писал, пока все вокруг прижимались друг к другу у слабого костра, писал холодной зимой и невыносимым знойным летом, писал, пока улыбался или плакал. Бомгю писал ему о маленьких поражениях, фронтовых смертях, пьянках или кошмарах, переплетенных со страхом вновь услышать рядом разрывы гранаты. Писал во время победы, сбиваясь и теряя мысли от радости. Писал, пока шел из чужеземных стран обратно домой, всегда добавляя на полях крошечным почерком: «к тебе». Тэхен помнит каждую строку, каждую улыбку или каплю, что он пускал на еще свежие страницы, едва находя в себе силы подняться с кресла от разрушающего внутренности голода и отчаяния. Помнит, как этими письмами Бомгю незаметно прикасался к нему, проводил костяшками по щекам, успокаивая, как в их молодости. Тэхен помнит все и в особенности каждое слово любви, что Бомгю писал, наверняка зачитывая вслух. И каждый раз Тэхену тошно, страшно открывать эти письма снова, потому что в них Бомгю любил, боготворил и утешал, но только не винил. Бомгю ни словом не обмолвился о преступлении, что Тэхен совершил и наказании, которое понес только он. Тэхен зябко ежится, накрывая руками подрагивающие плечи, и долго всматривается в строчки самого первого письма, что Бомгю писал, будучи юношей, едва переступившим порог первого поля битвы. «Знаешь, Тэхен, я никогда не думал, что на войне может существовать что-то еще страшнее, чем бежать посреди городских улиц подальше от бомб, сбрасываемых военными самолетами. Но оказывается, что есть вещи куда ужаснее: они живут в криках умирающих от разрывов гранат или пуль солдат, которые только вчера с гостеприимной улыбкой похлопывали тебя на входе в казарму; в слезах такого же юнца, как и ты, что трясется и никак не может нормально взять в руки оружие и выйти из укрытия, лишь беспрестанно зовя мать; в крови, стекающей по всему телу, первых страшных мясных ранах, обрамляющих кожу. Я мог бы продолжать бесконечно, но боюсь тебя лишь больше напугать и расстроить. Я воюю, Тэхен. Воюю ради того, чтобы ты мог в безопасности преподавать свою любимую магию и есть карамельные конфеты (надеюсь, они все еще у вас есть). Воюю ради того, чтобы ты никогда больше не слышал военных самолетов у себя над головой и не думал, в какое укрытие бежать ближе всего. Я воюю, чтобы ты жил. Наверное, это и зовется любовью. Прости меня за нее. Береги себя и помни, что на поле боя всегда есть человек, который тебя ждет. И Хюнина я пока найти не смог». Резко втянув носом воздух, Тэхен медленно раскачивается на стуле в попытках успокоить бешено колотящееся сердце и сознание, беспрерывно воспроизводящее картинки юного Бомгю под завалами, улыбающегося, но уже израненного ненавистью и ужасными рубцами. Тэхен утирает слезы белоснежным платком и достает свежую бумагу, тут же выводя на ней первые строчки. «Дорогой Бомгю, Надеюсь, что, получив это письмо и увидев адрес отправителя, ты не выбросишь его в мусорный бак. Хоть мы и оба прекрасно понимаем, что ты никогда бы так не сделал, я все же посчитал должным попросить тебя. Сегодня выдался тяжелый день, и я просто надеюсь, что ты не обременен сейчас более ничем, кроме простых бытовых дел. Я надеюсь, что сегодня солнце грело землю для твоей поступи, еда стояла горячей долгое время, а сам ты улыбался, как в детстве. Есть ли у тебя какие-то заботы? Если да, то, пожалуйста, сообщи мне о них. Я постараюсь помочь всем, что имею. Не поверишь, но на границе между ночью и днем у меня возникло к тебе предложение. Поужинай со мной. Я думаю, нам есть, что обсудить. Счет обещаю поделить напополам, знаю, как ты не любишь чувствовать себя должным. И, если что, ты знаешь: я не настаиваю. Приходить или нет – только твой выбор». Тэхен не замечает, как буквы сильнее продавливаются в письмо с каждым невысказанным словом. Он оставляет адрес, помня в голове все их клятвы. В конце концов, Бомгю всегда много для него значил.➴
Самая неприятная деталь, всегда существовавшая между ними, – неловкость, что сквозила в каждом взгляде. Когда Тэхен натыкался на палитры клякс, разлитые по всей радужной оболочке глаз Бомгю, ему самому начинало казаться, что весь свет вокруг тухнет в пламени, раскаленном бурей. Сжимая ткань брюк под столом, он прочищает горло и пытается сказать как можно более спокойно: - Что будешь заказывать? - Обойдусь пастой, - Бомгю качает головой, улыбаясь краешком губ. В них он видит немую попытку успокоить дрожащее сознание Тэхена, напряженное, словно жертва в свое последнее мгновение. - Тогда я тоже, - он подзывает жестом официантку и бегло произносит названия блюд на французском. Едва девушка отходит к кухне, Тэхен прикрывает глаза, наслаждаясь изысканной мелодией, неторопливо текущей по залу. И пока вокруг на каждом столике благоухают розы и горят свечи, обрамляя искусными бликами бордовую обшивку интерьера, Бомгю неотрывно смотрит на Тэхена, лишь в нем находя свою истинную интимность. - Думаю, нет смысла ждать, - мягко говорит он и смело смотрит в потемневшие глаза Тэхена. Тот, вздохнув, протирает салфеткой нетронутые грязью уголки губ и выравнивает осанку, как на допросе. - Я лишь хотел извиниться за свое прошлое поведение, - он намеренно склоняет голову в сторону, позволяя челке разметаться по его лицу, скрыть кристальность в изувеченных глазах, - мне не стоило задевать тебя своими словами и уж тем более избегать. - Это не только твоя вина, Тэхен, - вздыхает мужчина, - я понимаю, почему ты так поступаешь. Понимаю, как и тогда. Я… действительно каждый раз обещаю не давить на тебя своими чувствами, но кажется, все год от года становится лишь хуже. Тэхен поджимает губы, устремляя взгляд за соседние столики, на которых счастливые пары мирно ужинают, разделяя на двоих смех, сплетни и поцелуи. - Почему ты вообще меня любишь? – вырывается у него невольно на грани слышимости, - почему, Бомгю? Я испортил твою жизнь, лишил того будущего, к которому ты так яростно стремился, и каждый день предпочитал не тебя. Я всегда предпочитал не тебя, но почему этого так и не сделал ты? Бомгю вздыхает так, будто объясняет недогадливому ребенку очевидную, как день, истину: - Потому что я выбрал тебя когда-то, Тэхен. Да, изначально это было мое сердце, что потянулось к тебе, посчитало тем, кому можно отдать все, но именно я каждый день просыпался и принимал это решение – любить тебя вопреки. Что бы ни произошло, как бы ты ни ранил меня, я всегда буду это делать, потому что лишь тебя считаю единственным для своего сердца. Понимаешь? И никакая магия, чувства к другому и другие подобные отголоски прошлого не могут этого изменить. Бомгю заглядывает ему в глаза со всей цепкостью и надеждой, будто этот зрительный контакт – единственная вещь, что дает ему силы продолжать. Жить, любить, теряться. - Когда я писал тебе письма на фронте, для меня переставал существовать непрерывный, непреодолимый страх вновь оказаться под вражескими пулями. Когда я писал тебе, у меня перед глазами вставали университетские дворики, наши залы для лекций и карамельные конфеты. У меня перед глазами вставал твой образ – молодой, улыбчивый, звонкий, как медная монета, но самый дорогой и любимый. И этот миг, когда я видел тебя в своем отражении, был смыслом моей жизни, моей борьбы, моей победы. Я продолжал любить тебя, потому что, несмотря на то, что ты много раз оставлял меня с открытыми ранами на душе, ты же был и тем, кто их залечивал. Ты меня убил, Тэхен, но ты был тем, кто привел меня к себе настоящему, и я не хочу знать, что было бы, сложись все иначе. И, едва на его губах догорает последний слог, Тэхен резко хватает его за руку и крепко сжимает, будто стремясь впитать в себя все чужое тепло: - Прости меня, - словно в бреду повторяет он, - прости меня, пожалуйста, если сможешь. - Я всегда выбирал только три вещи – помнить, любить, прощать. В тот вечер Бомгю заботливо убирает зелень из свежеприготовленных спагетти в тарелке Тэхена, до автоматизма зная чужие привычки и вкусы. Помнить. Бомгю долгое время держит его за руку, будто зная, что ровное, как морская гладь, лицо Тэхена таит под собой страшную бурю. Он выбирает смотреть на него не с равнодушием, но молчаливой клятвой. Любить. Бомгю провожает Тэхена до дома к самым дверям подъезда, рассказывая бесчисленное множество армейских баек о звездах. Бомгю просовывает в карман Тэхена небольшой смятый клочок бумаги совсем мимолетно, будто это – лишь очередной плод фантазии, чья-то выдуманная история. Он целует Тэхена в лоб как ученика, брата, друга. Как любовь всей своей жизни, огонь к которой он пытается сдержать. Как родного сына, которого он продолжает принимать. Прощать. Кукушка на часах отбивает положенную полночь. Тэхен в сотый раз крутит в руках письмо, впитывая каждое слово недосказанной любви в свой покалеченный, избитый кошмарами разум. Помнить, любить, прощать.➴
Кинув сумку рядом с партой, Тэхен усаживается за свое место и тяжело вздыхает, то и дело, возвращаясь взглядом к окну. Там – гроза во всем своем величии. Буйная, неспокойная, она заставляла студентов бежать в корпус из-за всех ног, а Тэхена – прикрывать глаза, вдыхая свежий воздух. Но перерыв давно закончен и у него есть ровно пара минут, чтобы приготовиться к новой информации. Несмотря на всю любовь к подобной погоде, у Тэхена страшно разболелась голова, поэтому он мгновенно достает из недр сумки пакетик и закидывает в себя пару-тройку клубничных конфет. Своеобразный способ снять стресс. Окидывая взглядом просторное, практически исторически значимое место, Тэхен медленно ведет взглядом вслед стрелке старинных часов, свисающих со стены подавляющим ознаменованием. Чуть ниже туда-сюда снуют макушки студентов, то танцующих в потоке разговоров, то ежась от подступающего к горлу холода из приоткрытых окон. В одном из таких бесчисленных количеств лиц Тэхен примечает один особенный, неспособный сравниться ни с чем силуэт. Закатанные рукава униформы цвета глубокой ночи, искрящиеся глаза с долей тягучей игривости, растрепавшиеся после дождя локоны – все в Бомгю напоминало хаос, которого Тэхен, по правде говоря, никогда не боялся. - Неужели ты действительно собираешься просидеть самую скучную лекцию на потоке? – Бомгю привычно давит нотами притворной грусти в своем голосе. - В отличие от некоторых, я беспокоюсь о своих оценках, - равнодушно бросает в ответ Тэхен, не поднимая головы, и продолжает вырисовывать узоры ядовитых цветов на полях толстопузой тетради. - Одно занятие тебе ничего не сделает, любимчик университета, - дразнится Бомгю, намеренно выводя на эмоции. Реакции. Он всегда ждал только реакции. - Что ты задумал? – тяжело вздыхает Тэхен, смотря на друга с непроницаемой чернотой в глазах. У Бомгю же зрачки подергиваются хмельной дымкой веселья. - Мы сбежим с уроков, - говорит он шепотом, почти что интимно, - сбежим и отправимся в далекое путешествие на самый край света, где нас никто более не найдет. Тэхен прыскает, уже намереваясь выплеснуть яд цветов прямо в прекрасное лицо Бомгю, как тот протягивает ему руку, выглядя безумно мягким, действительно эфемерным. - Пожалуйста, Тэхен, - зовет он его по имени так, как люди именуют свои любимые звезды, - ты ведь доверяешь мне? И Тэхен каждый день сопротивляется его чарам, но никогда не может устоять. Он вкладывает свою руку в ладонь Бомгю, очерчивает линии на ней в беспокойном жесте и бегло поправляет сумку на ходу. Они несутся куда-то очень далеко, и ветер в ушах свистит так, как будто они действительно путешественники, бегущие на другой край света. Тэхен чувствует, как сковывающие плечи обретают свободу и невольно тихо посмеивается, поднимая свободную от крепкой хватки руку вверх, прямо в бесконечные потолки университета. В этот момент Бомгю оборачивается на него и подхватывает этот тихий смех, разнося его низким звоном по всем коридорам. А Тэхен смотрит, как зачарованный. У Бомгю волосы растрепаны до неприличия, галстук криво свисает с наскоро заправленной в штаны рубашки, а улыбка растянута до ушей, как у маленькой планеты-солнца. Только в этот раз Тэхен действительно ощущает, что эта планета-солнце – его личное, непредназначенное кому-то постороннему. - Осталось совсем немного, - загнанно дыша, выкрикивает Бомгю, пытаясь перебить беспрестанный стук дождя о старую кровлю. И никогда не опускает его руку. Тэхену становится страшно, когда они скользят по залитому водой асфальту, едва не теряя равновесие, становится отвратительно, когда капли стекают под самый ворот пиджака, смачивая идеально выглаженную рубашку, но легко, когда Бомгю смеется ослепительно и кричит: - Как я счастлив! И Тэхену хочется верить, что музыка, сплетенная из искусной игры скрипки в его голове, на самом деле отражает это мгновение, впитывая его в память души. Они останавливаются, только когда пробегают мимо всевозможных коридоров и низкорослого садовника, трепетно ухаживающего за своей оранжерей. Они останавливаются, когда стены университета перед глазами сменяются лесом, а затем и небольшой поляной, внутри которой, как ключ от сердца, таится небольшое, сокрытое листвой озеро. Долгое время Тэхен мочит ноги в воде, задумчиво рассматривая круги, что Бомгю выводит на зеркальной поверхности указательным пальцем. Их тишина живет в уютном молчании, сплетенном с пением птиц и цветением жизни. - Ты не пожалеешь? – у Бомгю в голосе очевидная робость. Вся былая уверенность смятена воздействием мгновения, оставив после себя лишь тень неуверенности. - Никогда, - Тэхен произносит это твердо и в одном слове клянется не только об этом дне, но и всех последующих. Слыша почти церковную клятву, Бомгю не сдерживает теплой улыбки в уголках губ и поднимает на Тэхена солнечные глаза. У него на дне зрачка-озера таится неизведанная глубина, но если для всех посторонних там дыра, то для Тэхена лишь внеземные сокровища и бесконечные ласковые поля. Он чувствует, как взгляд Бомгю тяжелеет на его лице, становясь все туманнее, пока не опускается на чужие губы. Тэхен нервно сглатывает, когда Бомгю проводит невидимой рукой линию по границе между ними Его ресницы дрожат, когда Бомгю приближается ближе, непозволительно ближе, чем друзья, прикрывая озера-глаза. - Бомгю, - слабо зовет Тэхен, медленно отстраняясь и придерживая рукой его вздымающуюся грудь. Бомгю слабо улыбается, и в его взгляде читается горькая полынь. - Хюнин, я знаю, - он похлопывает руками по брюкам, нацепляя на себя жизнерадостную маску, - прости меня. Впервые в жизни Тэхену отчаянно хочется спросить, почему между этим Бомгю всегда ставит Кая, не беря в расчет иные причины. Будто себя убивает.➴
- Он погиб приблизительно полтора года назад, - слышится монотонный, скучающий голос патологоанатома, выносящего свой безжалостный вердикт. Тэхен удерживает качающуюся на носочках Юну. У нее из глаз льются непрерывные реки слез, а рука закрывает дрожащий рот, из которого вот-вот вырвется отчаянный вой. Тэхен смотрит на мужчину, безразлично стоящего возле тела дорогого ему человека и не может винить. В конце концов, за последние годы таких он видел тысячами. - Причина? – спокойно уточняет Тэхен. - Расстрел, - пожимает плечами сотрудник и услужливо отходит в сторону, позволяя им подойти ближе. Тэхен не успевает остановить Юну, когда она падает коленями на холодный пол, но успевает ухватиться за ее плечи, чтобы покачивать в своих объятиях, пока та беспрерывно рыдает над холодным, уже неродным телом. - Кай, любимый мой, самый родной, - она тянется руками к его лицу, аккуратно очерчивает впалые щеки большими пальцами, - ты же не можешь уйти вот так, как же… Кай, у нас ведь сын. Она зажимает кулак, кусает его зубами, раскачиваясь туда-сюда, а Тэхен все никак не может разгладить волны в сердце, разбивающие скалы вдребезги. И ему тяжело поднимать Юну, тяжело говорить правду: - Милая, - поглаживать ее по волосам, утирая белоснежным платком горячие слезы, - он давно ушел. Эти слова припечатывают к стене, обезоруживают, но Тэхен знает, что сказать это он обязан. Только так Юна сможет жить дальше. Пусть он и чувствует то же самое, у него нет кольца на пальце, чтобы ставить себя выше, чем умирающая от горя вдова. Он оставляет Юну за просторными темными дверями, а сам опускается на корточки перед болезненным телом, беря его руки в свои. - Совсем не ел, - досадливо морщится он, смотря на выпирающие кости, - я же просил тебя хорошо питаться, когда ты уезжал, разве ты забыл, Хюнин? Но он знает, что Кай всегда помнил. - Я обещал, что мы встретимся снова, встретимся не на поле боя. Так действительно случилось, но…, - он чувствует тяжесть на улыбке, - не как мы хотели. Проводит взглядом по накрытой белой простыней фигуре, впалым щекам, серой-серой коже и все таким же кудрявым горько-шоколадным локонам. - Позволь мне одну слабость, - Тэхен сжимает чужие пальцы сильнее и прикасается к ним губами. Совсем легко, как луна соприкасается с солнцем своим светом на границе между днем и ночью. Любовь моя. - Я надеюсь, что тот миг не затянулся в мучительную вечность, - он говорит, слыша хрипоту в собственном голосе, но продолжает сквозь подступающие слезы, - я надеюсь, что ты умирал не на холодном снегу, не среди вражеских людей, плюющих на твое истерзанное тело. Я надеюсь, ты умирал в окружении людей, что стали тебе ближе, чем братья. Я надеюсь, ты умирал в теплой больнице и перед глазами у тебя стояли лишь жена да сын. Тэхен вздыхает, позволяя слезе прокатиться по чужой ладони, все еще несоразмерно большой с его собственной. - Но, наверное, ты умирал, как и всегда, вспоминая все свои грехи, - усмехается он, - и я просто хочу, чтобы сейчас, находясь на родных землях, ты это отпустил. Отпустил все, что было и могло быть. Все давно прощено, слышишь, Хюнин? Юна тебя простила. Он пытается достучаться до мертвого сердца, которому, вероятно, уже наплевать на земные обиды. Тэхен поднимается с корточек, долгое время, любуясь, оглаживает взглядом чужое лицо прежде, чем раствориться в дверях, не забыв бросить, словно в такт призрачному ветру: - И, если ты все еще беспокоишься, я тебя тоже прощаю.➴
В одну из тех холодных апрельских ночей, что потоками ветра крошат в пыль твои кости, Тэхен находит себя на самой высокой башне университета, беспристрастно осужденным за любовь. Приговор он постановил себе сам, пока кутался покрепче в зимнюю куртку и выдыхал пар в бесконечное небесное полотно. Ему до жути страшно касаться руками чего-либо, что находится на самой высокой точке их старинного здания – кажется, любое движение и все обвалится, потопляя и Тэхена за собой. Но, вздохнув, он тихо проскальзывает в щель двери, натыкаясь на тьму, освещенную звездами. Посреди нее, счастливый даже со спины, светится солнце-Хюнин. Тэхен беспрерывно поправляет локон за ухо, впитывая в себя чужой образ. Достаточно ослепительный, чтобы быть любимым им, но недостаточно близкий, чтобы быть взаимным. - Ты пришел, - Тэхен слышит в чужом голосе улыбку и невольно усмехается сам, попутно скидывая с себя куртку. Холодно до жути, но его ведь согреет персональное солнце? - Что на сегодня? Пояса, Большие и Малые Медведицы, созвездия? - Галактика, - выдыхает Кай и придвигает к нему телескоп. Он выглядит иссякающим жизнью в каждой своей клеточке, но Тэхен хватается, отчаянно припадая в попытке рассмотреть удивительное создание. От лесных верхушек тянется нить бесконечного неба, в середине которого, как случайное пятно кофе, пролитое на рубашку, мигает небольшая синеватая галактика. Тэхен жадно пожирает ее глазами, ухватывая и небольшие желтые отголоски над границей горизонта. - Красиво, правда? – Кай подходит ближе и прижимается щекой к спине, пристроив руки на талии. У Тэхена невольно спирает дыхание каждый раз, когда между ними происходит подобный маленький разряд тока. Каждый раз он продолжает повторять, что Хюнин слишком любит прикасаться, чтобы отказаться от этого из-за чувств лучшего друга. - Напоминает тебя, - честно признается Тэхен, склонив голову набок. Кай фыркает ему куда-то в теплую кофту. - Чем же? - Такой же яркий среди беспробудной тьмы, - он выворачивается в чужих объятиях и едва не позволяет себе слабость – провести рукой по чужой мягкой, румяной щеке. Любовь моя. - Я принес бутерброды, - Кай кивает на небольшие пуфики, раскиданные вдоль площадки, и скромно пристроенный к ним кофейный столик, на котором источают пар маленькие чашки с цикорием и небольшое блюдце с едой. Любовь моя. Тэхен благодарит его и проскальзывает на цветастую мебель, ощущая себя здесь надежнее, чем где-либо. Любовь моя. Ты прости меня за эту ошибку. За любовь шарика-луны к абсолютно слепой планете-солнцу.➴
Тэхен покупает Сухеку самую большую порцию шоколадного мороженного того самого сорта, что так любил его отец. Позже утирая платком замаравшиеся уголки губ мальчика, то и дело ерзающего на месте, Тэхен не может сдержать улыбки. - Ты так на него похож. Сухек смотрит на него совсем в недоумении, расширив очаровательные детские глаза, и Тэхен мгновенно прикусывает язык в сожалении. Оставшуюся дорогу до дома они проводят в полном молчании, пока мальчик не цепляется сильнее за чужую руку. - Дядя, на кого я похож? Вздохнув, Тэхен лишь поднимает ребенка на руки и молча пересекает тропинки, время от времени успокаивающе поглаживая его по голове. Когда тот мнется на пороге, Тэхен все же присаживается на корточки и, проведя большим пальцем по чужой мягкой, румяной щеке, осторожно произносит: - Ты очень похож на своего папу. - А он был хорошим человеком? – медленно тянет Сухек. - Очень, - выдыхает Тэхен честно, - он был самым лучшим человеком из всех, что я знал. - Это хорошо, - мальчик кивает головой, - потому что иначе я не хотел бы быть похожим на него. Сегодня впервые Тэхен осознает силу детских неосознанных слов. У него спирает дыхание от горькой полыни, забивающейся в нос и легкие, как отвратительные цветы, а Сухеку лишь остается обеспокоенно прощебетать о бледности дяди и, чмокнув в щеку на прощание, поскорее отправить домой. До своего маленького укромного убежища Тэхен добирается, едва разбирая блики чужих лиц и кофейных пальто. Устало привалившись к косяку входной двери, он вдыхает запах старых книг, асфальта после дождя, проникающего сквозь цветастую тюль, и поспевшей к столу запеканки. Няня встречает его быстрым мазком по щеке, оставляя след дешевой ярко-красной помады впитываться на его коже, и быстро скрывается за дверями, чтобы покончить с последними приготовлениями. - Не забудь помыть руки! Тэхен кивает так, будто она может увидеть, и, разувшись, осторожно проходит дальше по дому. Отчего-то именно сегодня руки никак не могут остановиться натирать мыло на нежную кожу, отчего Тэхен находит себя застрявшим у умывальника на долгие минуты. Избавляться от остатков одежды, на которых осели пережитки твоих эмоций, оказывается непостижимо долгим и трудным процессом. Тэхен медленно перебирает в руках ткань своего пиджака, стряхивает со штанов невидимые пылинки прежде, чем, плывя взглядом по всей комнате прямо к шкафу, наткнуться на фотографию. Обронив все, что было аккуратно сложено, он, будто под гипнозом, подходит ближе и долго вглядывается в черно-белое изображение, обрамленное толстой темной рамкой. Аккуратно вырвав ее из лап безжалостной стены, Тэхен ласкает картину пальцами, чувствуя, как из глаз течет водяное подобие снежных хлопьев. Посреди роскошно украшенного зала, в окружении беспрерывно кружащихся в танце пар Тэхен стоит ровно посередине кадра, обнимая за плечи двух самых дорогих людей. У них улыбки сверкают, кажется, ярче, чем у всех Солнечных галактик, а в глазах искрами отпечатываются отголоски выпитого шампанского. Тэхен роняет слезу прямо на место, где рука Бомгю неизменно покоится на его талии. Тэхен позволяет оставшейся части пролиться на пол, когда видит, с каким счастьем в глазах смотрел на него Хюнин. Совсем мальчишка, до невозможности элегантный, красивый и бесконечно любимый. Тэхен улыбается, вспоминая, сколько раз они пытались сделать этот кадр, сбивая все смехом, который подхватывали и остальные. Сколько раз заглядывали друг к другу в глаза, чтобы увидеть там свою молодость. Свой мир до войны.➴
Переливчатая мелодия проносится дуновением ветра по пышному залу, щедро одаренному всевозможным убранством. Все буквально сверкает чистотой и роскошью, и будь Тэхену восемнадцать, возможно, он никогда бы в своей жизни не рискнул ступить сюда и краем ноги. Людей слишком много и одновременно слишком мало на весь этот большой зал. Глазами он находит у буфета знакомые лица одногруппников, ведущих мирные беседы, и плывет сторонним наблюдателем дальше вдоль танцующих пар. В одной из них, на совершенно противоположном конце зала, он различает пышное алое платье, стекающее каскадом роз на пол. На тонкую фигуру ниспадают непослушные темные пряди, наверняка с усердием приглаживаемые к голове часами. Юну ведет парень в черном смокинге, чья улыбка похожа на планету-солнце. Его и не его любовь. Тэхен опрокидывает в себя остатки шампанского залпом и уже устремляется к добавке, как прерывает голос сзади: - Потанцуешь со мной? Тэхен разворачивается совсем медленно, ощущая, как к горлу подступает что-то незнакомое, доселе неизвестное. И впервые в жизни ему не хочется язвить и протестовать Бомгю, что так сияет в блеске дорогих люстр и свеч. Тэхен доверяет свою руку ему, зная, что Бомгю не отпустит, даже если Землю настигнет последняя минута. Он заворачивает Тэхена в поток, кидает в самую глубину зала, туда, где есть простор, и нет возможности сбежать от взглядов преподавателей и студентов. Мгновенно тушуясь в толпе, Тэхен невольно делает пару промахов и попадает Бомгю по ноге. - Извини, - шепчет он. - Сосредоточься, Тэхен, - с надломленными бровями подбодряет его Бомгю, намеренно приподнимая их руки в поле его зрения, - вспомни, как мы разучивали с тобой этот танец. И, прикрыв глаза, Тэхен воспроизводит в голове мелодию, тихо напеваемую Бомгю под нос каждую репетицию, крепкие руки, что не отпускали его талии до последней секунды, и надежный шепот в ухо: - Я тебя никогда не уроню. Они разучивали этот танец в течение трех дней, то и дело сбегая в зал после отмены всех своих дел. Тэхен вспоминает, как рука Бомгю поначалу страшно обжигала своим прикосновением, но взгляд, в котором горел еще больший лесной пожар, говорил горькой полынью: - Я не трону тебя. И Тэхену все это время неудержимо хотелось сказать, заявить, выкрикнуть, что он не боялся прикосновений Бомгю, он не знал, что чувствует. Он не знал, почему планета-солнце всегда тянется к нему. И когда на третий, финальный день они заканчивают последние обороты, соединив ладони, Тэхен слышит непроизнесенное вслух, но самое громкое: - Люблю. Тэхен раскрывает глаза, встречаясь с плавящимся цикорием и золотом. Бомгю улыбается совсем трепетно, сливаясь светом со звездой: - Лучше? - Определенно, - нет. Он отыгрывает танец идеально до последнего аккорда и долгое время сам не выпускает руки Бомгю. Отчего-то шампанское, ударившее в голову, нашептывает, что тепло этой планеты-солнца способно заменить кого-то другого. Тэхен вздрагивает весь, как от удара балки по лицу, и позволяет себе трястись под обеспокоенными прикосновениями и взглядами Бомгю. Тот уводит его к буфету, откармливает самыми вкусными закусками и так и не дает более прикоснуться к алкоголю. - Тэхен, Бомгю! – на очередной порции перекусов и разговоров они слышат заливистый, счастливый голос. К ним навстречу спешит Кай, тяня за руку путающуюся в подоле Юну, - как я рад вас видеть! Тэхен улыбается слабо и позволяет себе крепко обнять Хюнина в ответ, прижимая к себе всем телом, вдыхая запах душистых, любимых масел. - Вы прекрасно смотрелись вместе, - Бомгю кивает на эпицентр бала, где студенты неустанно кружатся в танце. Кай убирает прядь волос с лица девушки и улыбается, кажется, еще ослепительнее: - Ровно, как и вы с Тэхеном. Тот предпочитает закрыть глаза и не думать ни о чем. Глупая влюбленность, глупые репетиции, глупые звезды, Хюнин и Бомгю. - Там фотограф предлагает сделать фото на память, - Юна указывает на одинокого мужчину, тихо прижимающегося к колонне, - сходите, развлеките хоть своей убойной компанией. - Юна, - стонет Кай, - мы же вполне нормальные. Девушка улыбается и легонько целует его в щеку прежде, чем раствориться в толпе. А Кай все бесконечность смотрит ей в след. По мере их приближения к фотографу лицо мужчины становится все светлее, и Тэхен, заходя в границы его личного пространства, начинает ощущать себя гораздо более уютно в этом мирном вакууме, сотканном из отсутствия людей и тишины. Из ниоткуда достаются несколько бокалов, залитых шампанским и они, опустошив добрую половину, с глупыми, хмельными улыбками щурятся в камеру. - Давайте последний кадр, - машет рукой фотограф на очередной позе, - скажите что-то настолько шокирующее, что это оставит лица ваших собеседников незабываемыми. И Тэхен готовится уже сморозить что-то глупое, как Кай обрывает его уверенным и громким: - Я женюсь. Вот уж, действительно, сюрприз.➴
В руках Тэхен сжимает небольшую, чуть смятую от путешествия по карманам пиджака фотографию, где две планеты-солнца и одна луна прижимаются друг к другу ближе, чем любые звезды на небесном полотне. Он поглаживает ее пальцем, надеясь, что это прикосновение Кай ощущает на своей щеке там, в тесном, толстом гробу. Хоронить – страшно до жути, особенно когда это происходит со страшным опозданием. Особенно после войны. Юна у гроба не скрывает своего горя, и Тэхен изо всех сил хочет дотянуться до нее рукой, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но он не может. Остается только продолжать смотреть. Большие деревянные двери их небольшой церкви, примыкающей к университету, растворяются с характерным многолетним скрипом. Тэхен сквозь плечо смотрит на высокий статный силуэт, направляющийся к ним издалека. В глазах – острота, высеченная горькой полынью и карамельными конфетами; в каждом шраме, усыпающем руки, скрытые под фуражкой с сотканными на ней десятками наград, – вся война. Бомгю проскальзывает мимо, словно ночной сквозняк, салютует Тэхену совсем незаметно и занимает место за рядами по другую сторону зала. Тэхен прослеживает взглядом его тяжелый вздох, фуражку, бегло снятую с головы и приложенную к груди. Замечает в глазах сожаление не солдата, повидавшего сотни смертей товарищей, но друга, с которым они когда-то делили на двоих последние остатки еды. В момент, когда священник отпевает ключевые ноты похоронной молитвы, взгляд Тэхена, подернутой смутной дымкой, сталкивается с его кристально чистым. Тэхен стремительно отворачивается к гробу и уговаривает себя не смотреть никогда более. В сердце – сияющая дыра, когда взгляд в сотый раз очерчивает давно знакомые руки – только теперь совсем бледные, мертвенные, холодные. Тэхену в этой церкви самому зябло до жути. Когда гроб уносят за пределы дивно расписанных церковных стен, Тэхен окидывает взглядом толпу, плывущую на волнах сожаления, и не видит в них знакомого кителя и рубашки. Наскоро попрощавшись со знакомым священником, он вылетает прочь из церкви и бросается в сторону леса. Туда, где всегда было их место. Почему-то, царапая нежную кожу безжалостными ветвями кустов, вспарывая подошву острыми камнями и украшая губы следами зубов, Тэхен совсем не сомневается в том, что там будет Бомгю. Озеро встречает все такой же привычной, беспробудной тишиной, в коей даже не слышится крика птиц. Все вокруг – белым-бело, как совсем пустое полотно художника, испытавшего смерть любви к своему делу. Он находит следы армейских ботинок и самого Бомгю – прямо на этой усыпанной хлопьями земле, удобно пристроившимся у самой линии берега. Прежде, чем сесть, он кладет руку на чужое плечо, как бы сообщая о своем присутствии, и тяжело хрустит собственными ботинками, усаживаясь так близко, что начинает соприкасаться тканью пальто с чужим кителем. Бомгю безразлично кидает вспоротые под слоями снега камушки на застывшую поверхность, покрытую толстыми разрезами ножа. - Ты пришел почтить его, - гордо произносит Тэхен, подразумевая не память о друге, но товарище-солдате. В кителе, на котором висят десятки побед за нежеланные бои, в фуражке, которая давит хуже, чем шум военных самолетов в неспокойных снах. - Как я мог не, - тихо отзывается Бомгю, - он ведь столько сделал для этой страны. Тэхен тихо мычит в ответ и долго любуется небом, укрытым одним единственным сероватым облачком, как пушистым одеялом на мягкие простыни. Если посмотреть сквозь пальцы - у слабого сияния солнца даже найдется свой собственный летний луч. Вздохнув, он вытаскивает из недр куртки маленькую конфетку, протягивая ее мужчине рядом. Бомгю смотрит на нее обескураженно, но деликатно принимает, держа в ладошках, как самое большое сокровище. Долгое время слышится лишь пережевывание карамели и тихий напев Тэхеном университетского гимна. - Сколько бы лет ни прошло, я всегда не мог понять, - подает голос Бомгю, повернув голову к нему, - почему ты сделал это. У Тэхена в груди застревают остатки леденящего зимнего дыхания, растирая сердце в маленькие пыльные крошки на хрустящем полотне. А Бомгю смотрит на него, зацепившись булавкой взглядом, и продолжает: - Что двигало тобой, когда ты тайно внес меня в тот список добровольцев?➴
- Я ухожу на фронт, - бегло выдыхает Кай, сияя бликами солнца в глазах. Он кладет на стол официальное заявление, чтобы подтвердить свои слова. У Тэхена голова забита кашей, перемешанной в крупе необходимого материала для своих первокурсников и волнениями о новостях, поступающих с горячих точек. - Ты же это не серьезно, - Тэхен хмурится, внимательно вчитываясь в каждую строчку, силясь убедить себя, что очки меняют буквы местами, и нет никакого заявления ровно, как и решительного мерцания в глазах напротив. - Армии нужны новые солдаты, - пожимает Кай плечами, - а у моего отца военная карьера за плечами. - У моего тоже, но это не значит, что я полезу в самое пекло, чтобы продолжить его славу, - у Тэхена в каждом слове все больше раскаленного метала. - Я просто хочу защитить свою страну, Тэхен, - друг складывает руки на грудь, выглядя заметно раздраженным. Захлопнув книгу, посвященную работе с аудиторией, Тэхен снимает очки с раскрасневшейся переносицы, трет ее, силясь отрицать реальность: - Ты не защитишь свою жену и еще нерожденного ребенка, если оставишь их выживать в полном одиночестве без каких-либо гарантий на еду и помощь. - Но оставшись, я не могу обещать им полную защиту от врагов, которые сжигают деревни и не жалеют даже детей и стариков. - Фронт не объявил срочную мобилизацию, Хюнин, - Тэхен впервые за всю жизнь называет его так, - ты можешь подождать. Кай только вздыхает и кладет руку поверх ладони Тэхена. Мягко поглаживает костяшки, когда-то забитые кровоточащими ранами после тяжелых тренировок летними вечерами. - Меня тянет туда, - он склоняет голову на бок, улыбается ему, и в этой улыбке Тэхен видит маленького первокурсника, нерешительно сжимающего его руку на первом собрании, - ты же понимаешь, что мне это важно. Понимаешь, что я все равно пойду. Я хочу сделать хоть что-то, чтобы остановить это безумие. Я хочу помочь людям. Тэхен подавляет вздох, свистящий, словно крик, и прикрывает глаза. Кай позволяет себе поцеловать его в лоб, как любимого ребенка, роняя на ухо сладкую, тягучую карамель: - Я люблю тебя, помни об этом. Тэхен слушает, как мелодичное перестукивание шагов отдаляется от него, скрываясь в потоке дверей и коридоров, чужих сплетен и разговоров. У него сердце размером с черную дыру. Такое же большое и пустое, идущее ко дну. Сам того не замечая, Тэхен ведет ручкой по листу бумаги, вырисовывая стебли дивного редкого растения, пока первая капля не падает на свежие линии. Сначала он думает, что это просто дождь. Но он сидит в просторном лекционном зале без единой посторонней души, а за окном солнце светит так, будто мир не находится на грани исчезновения. Слезы скатываются по щекам, грифелю карандаша и приземляются прямо на тетрадь и разросшиеся по всему листу растения. Тэхен срывается с места. Выкидывает линии стеблей, что ведут к любимому Каем бутону, прямо в мусорную корзину на бегу. У него каждый момент жизни так – на бегу. На эмоциях, со слезами, беспрерывно стекающими по щекам, новоприбывший преподаватель магических искусств летит по коридорам, где когда-то сам трясущимися руками перечитывал все шпаргалки, и не может замедлить шаг своей надрывной композиции. Вдруг вспоминается, что на войне особенно важны солдаты-маги. А Кай, подначиваемый сменой профилей Тэхена, сам взял дополнительные лекции о первых основах управления ей. Никогда еще так сильно ему не хотелось сорвать скальп со своей головы. Тэхен останавливается, только когда легкие сжимаются в подобии мини-взрыва, и тяжело приваливается к бетонному ограждению, что заточает дерево посреди внутреннего дворика в ровный квадрат. Боль во всем теле не способна заглушить мысли, беспрерывно бьющие в бубен прямо под коркой головного мозга. - Тэхен? – слышится знакомый голос неподалеку, и через полуприкрытые ресницы он смотрит, как силуэт приземляется с ним рядом, бесцеремонно опускаясь на колени, забирая холодные, трясущиеся руки в свое нежное тепло, - посмотри на меня. Это звучит одновременно как просьба и приказ, и Тэхен не может позволить себе ослушаться. Он смотрит внимательно в чужие тревожные, преисполненные сталкивающимися галактиками глаза и ощущает себя несоизмеримо маленьким по сравнению с такими большими планетами-солнцами рядом. - Что случилось? – от хрустальной бережности голос Бомгю сливается с клубникой, посыпанной сахаром сверху, - скажи мне, милый. Милый. Это слово перекатывается на языке, как чужеродное блюдо иной культуры, но прижимается к сердцу совсем тепло, будто памятное прикосновение кого-то важного. - Кай, он, - Тэхен силится не шмыгнуть носом в звенящей тишине, - он уходит на войну. Из груди Бомгю вырывается пораженный, преисполненный волнения и негодования вздох. Тэхен видит, как брови Бомгю сводятся к переносице в тяжелых раздумьях, и едва останавливает себя от того, чтобы разгладить их пальцем. - Но Юна… - Он думает, что защищает их, - Тэхен все же не удерживает задушенного в слезах хрипа, - а не лишает мужа и отца. Пот беспрерывно стекает по его телу, смешивается с кристальной водой из глубоких озер цвета бездны, и оседает кровью на слабеющих коленях. Бомгю, видя его разбитое состояние, паникует лишь больше, прижимает крепче, до боли вцепляясь в новенький пиджак. Всхлипывая, Тэхен очерчивает взглядом фигуру Бомгю и находит до невозможного забавным его внешний вид: растрепавшиеся волосы, отливающие цикорием, съехавшая эмблема их университета, привалившиеся к ноге свитки диплома – все напоминало в нем хаос-солнце. Тэхен не сдерживает улыбки. - Ты выглядишь таким очаровательным. И, кажется, весеннее солнце прогревает асфальт с утроенной силой, потому что Бомгю смягчается до размеров маленькой клубничной лужицы и смотрит на него с безграничным счастьем. Всеобъемлющей нежностью. Тэхен задыхается в ней, потому что внезапно Бомгю начинает плавить его и все карамельные конфеты в укромных кармашках, оставляя от Тэхена лишь напоминание о себе былом. - Я так тебя люблю. Клубничный выдох в его губы, легкий бриз лимонных корок, посылающих мурашки по всему лицу – Тэхену вмиг становится страшно от смысла, заключенного в нем. Смысла, который даже не был преднамеренно озвучен. Что-то отражается на его лице, и это заставляет Бомгю отпрянуть в немом подозрении, чтобы дернуться от ужаса на чужом лице. - Тэхен? – словно сжимаясь до размеров атома, спрашивает он, - ты не так меня понял. Они оба знают – это большая и слишком очевидная ложь. У Бомгю в глазах – клубничный сироп, никак не созданный для того, чтобы стекать на темную луну. Тэхен силится подняться, оттолкнуть от себя чужие руки, но Бомгю, будто в безумии, крепче вцепляется в него, и на глазах его появляются затуманенные слезы: - Пожалуйста, Тэхен. Не смотри на меня так, не отталкивай, прошу. Это не то, о чем ты подумал. - Зачем ты врешь? – горько спрашивает Тэхен, смотря на его трясущуюся, вмиг сжавшуюся до крошечных атомов фигуру. Он позволяет своим рукам сцепиться на чужой талии, позволяет себе вдохнуть запах дешевого одеколона и цитруса прежде, чем убить все былое между ними навсегда. Убить моментом воспоминания. - Пожалуйста, Тэхен, - Бомгю трясется, как лист на ветру, беспорядочно продолжает шептать, будто сбылся его самый страшный кошмар наяву, - я… Я тебя не люблю, слышишь? Пожалуйста, только не смотри на меня так. - Бомгю, - тяжело вздыхает он, - не надо, прошу. - Я не буду любить тебя, если ты не хочешь, - качает он головой во все стороны, - я сделаю все, чтобы перестать любить тебя, только не смотри так на меня. Тэхен тихо воркует над ним, прижимая ближе, укладывая к себе на колени, как ребенка. Позволяя себе напевать спокойную мелодию для него. - Я тебя не люблю, - продолжает Бомгю, - я не люблю тебя, я не люблю тебя. Я тебя… Миг сменяется молчанием. - Люблю. У Тэхена – спазм в горле, потому что в одном это слове слишком много чувств. Люди не могут вкладывать в одно бессмысленное слово, повторяемое сотни раз ежедневно, столько любви. - Я тебя люблю, - осознание будто накатывает на Бомгю во второй раз, и Тэхен склоняется над ним, мягко целуя в нос. Бомгю смаргивает слезы, застилающие глаза, делает все, чтобы взглянуть на Тэхена внимательно и умоляюще прошептать: - Я тебя люблю. Пожалуйста, поцелуй меня. Тэхен чувствует, как вина потопляет его в круговороте озера, оставляя за собой лишь хлопья темноты и ужаса. - Пожалуйста, хотя бы на минуту сделай вид, что ты меня любишь. Тэхен сглатывает комок в горле, прикрывает глаза, позволяя вдохнуть в легкие солнечный воздух и накрывает губы Бомгю своими. Этот поцелуй отличается от тех, что делят между собой главные герои бульварных романов. Он не похож на тот, что происходит на первом свидании или на десятилетие со дня свадьбы – он похож на тот, что делят врач и умирающий. Как самое интимное мгновение, привязанность, которую они никогда не должны были разделять. «Я люблю тебя», - набатом бьется напоминанием в голове Тэхена, пока он позволяет Бомгю углубить поцелуй, пробраться в его самую суть, доставая до комка в горле. Он ничего не чувствует. Тэхен лишь видит легкую, облегченную улыбку на губах Бомгю, будто больной, наконец, обрел горизонт своих страданий. Он не чувствует ровным счетом ничего, когда покидает оковы двора, оставляя за собой плавящиеся золотом глаза с подернутой дымкой боли и руку, протянутую в умоляющем жесте вперед. По крайне мере, так заверяет себя любой смертельно больной.➴
Первый снег пролился на землю потоками, укрывая ее бесконечными молочными реками. Кай уехал вместе с ними, оставив после себя лишь лавандовые вещи, секретную обсерваторию и маленькую жизнь внутри. Уехал, не прощаясь, покинул, снова что-то в нем ломая. Тэхен не выходит из комнаты сутками, пренебрегает своими преподавательскими обязанностями и лишь блуждает запятнанными чернотой глазами по душной комнатушке, пытаясь понять, в какой момент «Все» между ними превратилось в: «Я уйду, не сказав слов прощания». Ножка от стонущей многолетней кровати больно давит на ребро, напоминая, что ему все еще нужно жить. Тэхен смотрит на сидящих у подоконника крошечных птиц и сваливающийся порывами ветра снег с толстых деревьев, благодаря погоду за то, что дала Хюнину уйти без волнений. На третий день Тэхен улавливает тихий, совсем мягкий стук в дверь. Проморгавшись, он заспано, но внимательно прислушивается к стихающим шагам и с любопытством выскальзывает из смятых простыней навстречу неожиданности. За плотно претворенной дверью оказывается поднос с целым набором для растущего организма: перловая каша с кусочками тушенки, - последняя, что они смогут себе позволить на долгие годы, - чашка горячего чая, крендели с характерным багровым вареньем и наливное яблоко на салфетке. Рядом с подносом приложено совсем незаметное письмо. «Надеюсь, после приема пищи тебе станет лучше. Извини, если это письмо заставит тебя испытать отвращение к еде, но я обещаю, что лишний раз не прикасался к ней. И прости меня за ту слабость во дворе. Я никогда не смогу искупить своей вины за то, что так просто вылил на тебя свои чувства, когда ты был так слаб и чувствителен. Но, прошу тебя, помни, что все, что произошло в том дворе, навсегда останется там по тому велению, что я увидел в твоих глазах. Я больше никогда не подниму эту ситуацию, не поставлю тебя в неловкое положение и не буду пытаться добиться твоей любви. Но пообещать никогда не показывать свою не ручаюсь, уж извини. Я не способен контролировать то, что льется из моей души ключом. Сколько бы я ни пытался подавлять, в моем взгляде всегда будет видна преданность к тебе, на моих губах всегда будут невысказанные слова мольбы и любви, а в каждом жесте – стремление подарить весь мир. Ты – моя болезнь, но я заслужил этой небесной кары ровно так же, как ты заслужил своей тишины. Ты заслужил этой любви. Тебя, планету-луну, кто-то может любить. Я хочу, чтобы каждый раз, оборачиваясь на человека, что покинул тебя после первого снега, ты помнил об этом. Помнил, что его слепота не должна стать причиной для твоего заточения. И в первый раз в своем письме я скажу это. Я люблю тебя, Кан Тэхен. Да благословит тебя Господь, и да сбережет тебя Святая Богородица от всех недугов и несчастий. Извини меня за то, что никогда не смогу перестать любить. Извини за то, что всегда буду ждать и молить». Тэхен чувствует, как обессиленные коленки тянут к самой земле. Холодный пол ласково принимает в свои жестокие объятия, пение птиц утешает слезы в раскрытых глазах. Иногда слово может быть страшнее войны. Прикрыв глаза, Тэхен раскачивается взад-вперед, и за этим занятием проносятся, кажется, часы. Мысли текут быстротечной рекой, но в одной из них он цепляется за внимательные лица друзей и наставнический голос преподавателя: - Нам с вами, мои дорогие коллеги, предстоит пережить нелегкое время. Война надвигается на нас темнее и страшнее, чем любая туча с ветром, но мы все еще в силах защитить наш дом и уберечь близких. Сегодня государство предложило всем обучающимся нашего университета вступить в добровольные войска и побороться за родные земли. Безусловно, пока это не всеобщая мобилизация, но, как все уже в курсе, дела накаляются с каждым днем, а захваченных стран становится все больше и больше. Тэхен неотрывно следит за серьезной хмуростью в глазах Бомгю и блеском - Кая, ощущая дикий ужас, накатывающий к горлу неприрученными зарослями. Тэхену страшно не идти на войну и слышать разрывы гранат над головой, ему страшно увидеть мертвые тела и пустоту в душе его друзей. - Безусловно, студенты, обладающие методиками магии, ценятся на фронте особенно высоко. Вам будет предоставлена уникальная возможность воспользоваться своими способностями на поле боя, коих еще никогда не видывал свет. Со своей же стороны всем вступившим в войска мы гарантируем бесплатное обучение в магистратуре и хорошие рабочие места. Тэхен знал, что многие вступят в ряды добровольцев. По разным причинам, открытым или скрытым мотивам они навсегда растворятся из его глаз и стен этого заведения. Тэхен слышит в горькой интонации профессора понимание, что к ним точно не вернется целая половина. Она звенит в тишине, в головах каждого сидящего здесь, потому что сегодняшняя война беспощадна – это было неизбежно с техническим и магическим прогрессом. В горле – горькая полынь. - Профессор, могу ли я вступить в добровольный отряд? – подходит он, намеренно стараясь казаться менее подавленно, чем ощущает себя на деле. Мужчина оглядывает его поверх очков и только вздыхает. - Прости, мальчик, но ректор уже приметил тебя в качестве преподавателя. Мы не можем отправить на войну человека, способного передавать знания о магии и развивать весь наработанный ранее прогресс. Он знал это, но все еще верил в то, что подобных слов никогда не услышит. - Спасибо, - тихо благодарит он и закрывает глаза, растворяясь в грозовом воздухе. Тэхен тяжело сглатывает отчаяние, паучком скребущееся по горлу и позволяет воспоминаниям еще раз заполонить весь его мозг. Хорошие рабочие места, бесплатное обучение в магистратуре… Он решается на то, что наказуемо и страшно само по себе. Подхватив маканую свечу и накинув поверх пижамы лишь смятый пиджак, он выскальзывает в темные коридоры, освещаемые редкими всплесками света, и прокрадывается к заветному, знакомому кабинету. Под третьим горшком как всегда находится небольшой свод ключей. Тэхен вставляет нужный со всей осторожностью, пугаясь даже собственной тени. Кабинет встречает его духотой, слабым шлейфом духов и аккуратными стопками листов со списком имен. В ту далекую ночь Тэхен позволяет пролить на них слезы, выводя знакомое имя. «Чхве Бомгю». Извини за то, что всегда буду причинять боль.➴
Тэхен берет раскопанный из-под завалов хлопьев камушек, скребет его обрамление ногтем и бросает в застывшие пустые линии среди замерзшего озера. - Потому что я боялся, - признается он честно, - я боялся самого себя, боялся твоей любви, боялся судьбы. Боялся этой войны и всех, кто мог погибнуть в ней. - И поэтому отправил меня прямо в самое пекло, - усмехается Бомгю. - Я не знаю, что двигало мной, - Тэхен встряхивает головой, отчаянно зажмуривает глаза, пытаясь игнорировать разрастающуюся молниями головную боль, - я вспоминал слова все привилегии, вспоминал лицо Кая, его уверенные слова о защите родины и подумал, что ты должен быть там. Ты должен был научиться жить, не ожидая меня. Ты должен был получить хорошее место в жизни, я был уверен, что ты сможешь выжить, ты сможешь пробиться, - «как с твоим характером не?», - остается невысказанным. - Ты хотел, чтобы я проследил за Хюнином, - отрезает Бомгю. Тэхен заламывает брови, ощущая себя несоразмерно маленьким этими первыми весенними днями после войны. - Да, - он сглатывает скопившийся на языке пепел, - я хотел. Хотел, потому что не смог бы сделать этого сам. Бомгю смотрит на него ровно так же, как и несколько лет назад в том небольшом дворике, где слышалось лишь переливчатое пение птиц, - с большой, невыносимой болью, которую он отчаянно перевешивает на весах судьбы своей любовью. Своей небесной карой и смертельной болезнью. - Я никогда не винил тебя за то, что ты выбирал его, - Бомгю трет кольцо на пальце в заметном волнении, - сколько бы я тайно не ненавидел Хюнина за преграду между нами, я видел звезды в твоих глазах и понимал, что не могу лишать заботы о нем. Я ведь сам себе такого позволить когда-то не смог. Даже сейчас не могу. Он тяжело вздыхает, поднимаясь с холодной земли. - И я не винил за то, что твое решение сослать меня туда в основном ссылалось на беспокойство о нем. Я никогда ни в чем тебя не винил, Тэхен. Я пошел на все твои приказы и страхи, потому что продолжал ждать и молиться, как бы ты ни желал обратного. Я не слаб душой, потому что подчинился тебе. Я силен, потому что смог продолжать любить тебя, несмотря ни на что. Бомгю в последний раз смотрит на Тэхена, а у него в глазах мелькает тот клубничный поцелуй, кристальные слезы, лимонные следы и капли дождя на улыбчивом лице. - В каждом своем письме, я невольно завуалировал тебя, как болезнь. Это было неверным утверждением, - Бомгю улыбается, сверкая косточками-ямочками, - ты всегда был моим исцелением, Тэхен. Моей движущей силой. И почему-то, когда силуэт Бомгю растворяется в подтаявшем белоснежном снеге, Тэхена охватывает холод смертельный, совсем на грани переносимости. Почему-то в каждом слове Бомгю ему слышится: - Прости. Я тебя люблю.➴
Тэхен стоит на небольшом возвышении, у самого пересечения острой скалы с платформой для пассажиров, и ощущает нестерпимый зуд по всему телу. Щеки обжигает холодный ветер, превращая их в румяное месиво. С рубцами от собственных слез, пролившихся из усталых глаз, он переживает тяжелую болезнь Ее имя – вина. Его взгляд неотрывно следит за каждым ровно шагающим солдатом, решительно выпрямившим спину, за каждым шумным, уже почти взрослым человеком, но все еще ребенком, беззаботно кривляющимся соседу в линии. Тэхен впитывает в себя лица людей, которых, вероятнее всего, никогда более не увидит. Но посреди этого тумана и рубцов он встречает подпрыгивающую по ходу фигурку, завернутую в военную форму. Она напевает себе под нос веселую песенку о полях и белоснежно-голубом небе, о счастье, любви и прощении. Тэхену чудятся лимонные корки, следом рассыпающиеся за еще не выправленным шагом. Всегда чувствуя, - ожидая, - взгляд на себе, Бомгю поднимает голову наверх и сталкивается отдаленным ореховым оттенком с испуганным цикорием в чужих. Тэхен почти не дышит, но задыхается в потоке холода, клубники, полыни. А Бомгю вдруг улыбается ему так широко, как только может планета-солнце. И бесстрашно машет рукой, радостно зовя чужое имя. Тэхен срывается в плач. В глазах Бомгю – знание. В глазах Бомгю – тяжелая болезнь. Всеобъемлющая любовь. Он еще шагает в строю, мимолетно переговариваясь с шумным пареньком и веселясь так, будто не идет умирать под беспощадной травой Бомгю оборачивается часто и каждый раз кидает ему фразы, бессмысленно несущиеся по небу дальше, не достигая ушей того, кто их так жаждет. Когда солдаты начинают загружаться в поезд, Бомгю снова смотрит на него. Улыбается. А у Тэхена – тяжелая болезнь. Бомгю смотрит на него с великой любовью, оставляет после себя мазки дождей, смеха, конфет в карманах и бесконечной планеты-солнца. Хлопьями второго снега доносит: - Я тебя прощаю. У Тэхена – ожидание. Ожидание дня, когда чужие глаза расцветут золотом, а руки вновь соприкоснутся с талией, чтобы, лежа на его коленках, вновь поцеловать в том маленьком дворике университета, еще до войны, совсем отчаянно.➴
Волны снега все больше уступают мутноватой, пока мертвой, но уже желанной всеми листве, и все, что Тэхену остается этими весенними вечерами – сидеть в беседке, перелистывая старинный томик эксклюзивного экземпляра, покоящегося поверх открытых конспектов, и любоваться верхушками крон многолетних деревьев, закрывающих его умиротворенный сад от любых проблем. В кружке – цикорий, а на языке – терпкий, горьковатый вкус. По правде говоря, он ощущается гораздо лучше, чем полынь, или соленые слезы, капающие со щек по мере того, как война движется дальше. Сколько бы лет ни прошло, как бы зима не сменялась одна за другой, Тэхен как наяву видит перед собой, прокручивает в голове, словно сошедший с ума ученый, воспоминания о последнем чужом взгляде. Жизнь во время войны тянулась неимоверно тягучими, кровоточащими вспышками, в каждой из которых любая улыбка смешивалась с непостижимым горем. Тэхену было страшно просыпаться, зная, что могут постучаться люди, принесшие весть о потере; страшно было пытаться делать вид, что война – не так уж и смертельна перед совсем юными студентами, которым еще хочется видеть голубое-голубое небо над головой с пересекающими его у самых кромок птицами. На самом деле, война – страшная потеря. Она оставляет тебя без любимых, без дома и чего-то ценного, но главное, без сути твоего бытия. И все, что держало его на плаву, как маленькую лодочку с изнемогающим путником посреди бесконечных просторов океана, - все письма Бомгю, что он писал под завалами, в тишине казарм и при ослепительных криках, оповещающих о победе. А Тэхен, сам же опасаясь цветка, восстающего из рубцов в своей груди, бережно складывал их в самый нижний ящик стола и перечитывал каждый раз, когда хотелось найти любовь, принятие, искупление вне зависимости от тяжести содеянного. Тэхен хранил эту стопку писем под одним самым единственным, но самым важным.➴
Знойным летом Тэхену совсем не сидится на месте, отчего он попеременно бегает от одной точки города, - озера, - к другой, то и дело норовя занять чем-нибудь руки от тяжелых мыслей. Тэхену банально страшно, что, останься он один хотя бы на пару минут, все вокруг превратиться во мрак, а его руки – в последствия войны из грязных, кровавых рубцов и незалатанных ран. Так он находит себя на первом месяце войны, засиживающимся допоздна на кафедре. На втором – молящимся на воскресных собраниях в церкви, а на третьем – дома у друзей, попеременно поглаживающим округлившийся живот Юны и всячески помогая по дому. Последнее стало его единственной и окончательной отдушиной на долгие годы. Жажда искупления, обида, злость, желание позаботиться стали всем, что управляло им в этом доме, заставляя отдирать каждую пылинку от затертого пола, разливать цикорий на стол каждые тридцать минут и укачивать маленького Сухека в колыбельной, бормоча под нос песню о далеких путешественниках. С годами песня совсем перестает напоминать прежний аналог, оставляя после себя лишь веселый сказ о полях и белоснежно-голубом небе, о счастье, любви и прощении. Тэхен напевает ее себе под нос даже сейчас, развешивая по веревочкам дивные цветастые платьица, маленькие носочки и безразмерно большие халаты. - Дядя! – слышится шепелявый, но уже бойкий, желаемый пробиться в мир голос Сухека, торопливо слетающего к нему с лестницы, - там какой-то мужчина приехал! Тэхен хмурится, весь подбираясь, но цепляет на лицо добродушную улыбку, чтобы не пугать мальчишку. - Да? И как он выглядел? - Высокий такой… Я ему не достаю даже до сюда, - он тычет крохотным пальцем чуть выше колена, - грустный какой-то, в военной форме… А мама как увидела его, сразу уронила корзинку с фруктами и расплакалась. Тэхен едва не поскальзывается на нетронутой дождем траве, ощущая, как шипы окончательно перекрывают легким доступ к воздуху. Торопливо вытерев руки о домашние штаны, он спешно взбегает по лестнице, едва не напарывается на все косяки и нос к носу сталкивается с чужой фигурой у входа кухню. - Кай, - выдыхает он то-ли облегченно, то ли совсем горестно, как оплакивая умершего. Хюнин улыбается ему криво, склонив голову набок. Как окажется позже, чтобы прикрыть безобразный, большой, размером с разбитое сердце, шрам. Тэхен всхлипывает, не стесняясь своих чувств, и бросается в чужие объятия. Они встречают его страшным холодом, несвойственным знойному лету, и запахом корицы, - совсем непохожей на то, чем он пах прежде. Кай и сам весь изменился до неузнаваемости. Конечно, он все так же много улыбается, только теперь в этих приподнятых уголках губ – ни капли улыбки, лишь вечная мерзлота человека, избравшего невыносимый путь. Кай больше не сжимается на стуле, а высиживается с ровной осанкой и взглядом военного, но Тэхену страшно от того, что война с ним сделала. У Хюнина больше нет в глазах того света, что он видел у планеты-солнца каждый день. - Добираться сюда было нелегко, - передергивает Кай плечом, когда они заваривают чай в который раз из тех многочисленных дней, когда Тэхен бывал здесь, не оставляя его ни на секунду, - может, из-за жары невыносимой, а может, - он отмахивается рукой от назойливой мухи, раздраженно хмурясь, - все дело в том, что перед глазами никак не могут перестать вставать картинки прошлого. - И что в них? - Война, - он отпивает чай, прикрывая глаза, - много крови, криков раненых, пораженных насмерть. На самом деле, все это время у меня, в большинстве своем, стоит лишь один образ, снящийся день и ночь: в нем я, еще совсем юнец, стою на поле боя, сжимая в руках несоразмерно большую для меня пушку, и со страхом смотрю на озверевших людей, яростно вгрызающихся друг другу в глотки, не понимая, как все до этого дошло. На взгляд опытного военного, такое поведение – совершенный позор, но тогда, - у Кая в глазах мелькает что-то тяжелое, и он отчаянно сжимает в руках белую салфетку, давясь собственным словом, - тогда я был просто ребенком, не знающим, как жить дальше. Как жить, увидев человеческую беспощадность, которую никогда нельзя будет победить. А ведь я думал по-другому раньше. Я был ребенком, который не знал, как дышать в последующие дни, если перед глазами только серые краски, измученные, изувеченные лица, выстрелы, падения и гранаты. И, водя пальцем по засушенным гербариям, Тэхен будто сам каждую ночь видит эту серость, кровь и горе. Горе, с которым человек-война будет жить до конца жизни. Тэхен отчаянно бережет нового Кая, по крупицам собирает от него все прошлые черты и принимает новые, храня, пока есть возможность. Но она теряется, когда совсем ранним утром, едва на улице пробудились первые лучи солнца, в дверь Тэхена стучатся маленькие, дрожащие ручки. Тэхен влетает в дом по соседству с невероятной быстротой, огибая всевозможные кусты и препятствия, пользуясь задним ходом, - так ближе к кухне. Оттуда слышатся громкие, болезненные всхлипы. Юна сидит на полу, прижав руку к обожженной, как от соприкосновения со сковородой, щеке, и смотрит на него затравленным взглядом. Тэхен до последнего не хочет верить и знать. - Что ты сделал? – он практически поднимает Кая в воздух, а тот лишь беспрепятственно позволяет ему, вертя головой, как болванчик, - что ты натворил? У Кая в глазах – пустота. - Мне жаль, - тихо шепчет он и хватается за голову, рассыпаясь в громких рыданиях. Раскачивается взад вперед, оседая на пол рядом с человеком, которого обещал всегда защищать. У Кая навсегда в голове она – отвратительная, горько-полынная война. Тэхен убирает разбитые остатки кружки и втягивает носом воздух, когда подруга спешно подбирает подол и принимается помогать ему. Ему слышатся тихие рыдания, и это – удар сильнее, чем любой нож или крапива. Тэхен позволяет каплям улечься на жаркую землю и прохладный ветер, болтающийся где-то в ногах, когда он переступает порог своего дома, так и не уловив от Кая более и звука. Его лучший друг и первая любовь спешно уезжает на следующее же утро, оставляя после себя лишь следы снегов. Тэхен нагоняет его у дома, взлетающего на коня, и гипнотизирует чужой силуэт бездной в зрачках. Там, под маской лютого, бушующего гнева скрыто бесконечное сожаление. Кай глядит на него, поджав губы, и выдавливает четыре слова, впитывая в себя дорожки из собственной соли. - Надеюсь, ты позаботишься о них, Тэхен. Хюнин уносится в знойный день, а за ним остаются следы карамельных конфет, звезд в тайной обсерватории и холодного декабрьского снега. Кай оставляет ему на столе письмо, которое Тэхен открыл лишь один единственный раз в своей жизни. Оно примерно на двенадцать строчек и в каждом – мольба о прощении.➴
Тэхен роняет тихие слезы, сжимая в крохотных кулачках весь свой гнев. Ноги на высоком стуле едва достают до земли, заставляя его лишь сильнее парить на волнах обиды. - Будешь так много хмуриться – появится складка на лбу, и тебя будет бояться каждый прохожий, - мягко говорит мать, усаживаясь на корточки и отнимая его сложенные руки от груди. - Ну и пусть, - в сердцах выплевывает он, - может быть, хоть так меня вообще будут слушать, а не поступать так, как хочется только им. - Тэхен, - женщина ласково треплет его по голове и перед глазами мальчика встает доброе лицо, таящее у уголков глаз смешные морщинки, - для того, чтобы тебя слушали, надо не устрашать, а говорить. - Я пытался, - верхняя губа дрожит, едва не заставляя его позорно расплакаться. Тэхен проклинает этого ужасного мальчишку за то, что делает его таким слабым – отцу не понравится, - но он лишь ослепительно улыбается мне, считая, что так смог очаровать меня, и теперь разговор окончен! Для пущей убедительности Тэхен взмахивает ручками, и его мать тихо прыскает себе в ладонь. - Хорошо, - качает она головой, - помимо разговоров важно еще и умение собеседника слышать. Тэхен соглашается с ней яростным кивком и сдается воле невысказанных детских обид, позволяя себе расплакаться в мамин домашний темно-синий халат, усыпанный облачками. - Ну, ну, - она поглаживает его по спине и осторожно целует в макушку, - не расстраивайся, милый. Вы еще успеете помириться. - А что, если я ему больше не нужен? – Тэхен шумно всхлипывает носом для убедительности своих слов, - вдруг он не захочет дружить с таким человеком? - Он выбрал тебя когда-то, разве может что-то измениться…, - слова матери обрываются криком в открытое окно, что пропускает прохладный ветер в нагретый дом, позволяя домотканой тюли взвиться в воздух. - Тэхен! Выходи на улицу! Мальчик тут же срывается в быстрые мазки платка по лицу и едва сдерживает рвущиеся наружу слезы от мысли, что Каю придется увидеть его настолько хрупким, слабым. Но тот и сам встречает Тэхена заплаканными глазами и протянутой банкой молока. - Ты прости меня, - Хюнин закусывает губу, стесняясь всем своим существом, - я был дураком и не подумал о твоих чувствах и желаниях. Обещаю в следующий раз не быть таким глупым. Тэхен тихо прыскает и не стирает маленькую слезинку, пролившуюся из уголков его глаз. - И ты меня тоже. Я не должен был набрасываться на тебя вот так сразу. - Мир? – Кай протягивает ему мизинец с улыбкой планеты-солнца. - Мир, - Тэхен тянет его за палец, усаживая с собой рядом на деревянные ступеньки, ведущие к входу в родной дом. Кай не выпускает его руки и спустя долгие минуты, выдыхая бессмысленные слова легко, как птицы, чтобы потом прикрыть глаза в маленькие звезды и промолвить: - Давай пообещаем прощать друг друга, несмотря ни на что? - И принимать, чтобы ни произошло, - Тэхен отвечает, обнимая его. Обнимая в не первый раз из всех тысячи прежде, чем Кай уйдет снегом в далекую землю, оставив после себя обсерваторию, любовь и карамельные россыпи в небе.➴
С глаз Тэхена скатываются слезы несоразмерно большого для души горя. В голове, словно кадры кинопленки, проносятся яркие цветы, что мама с любовью выращивала в саду, деревянные игрушки, - дедушка Хюнина с энтузиазмом мастерил их для мальчишек каждое четвертое воскресенье месяца, - и бесконечные закаты, что они заставали, теряясь в долгих детских играх. Ему будто снится уставшее, серьезное лицо отца, его строгий голос; снится сон, в котором он впервые входит в стены университета, ищет взглядом Хюнина, а натыкается на забавного парнишку, кружащего по залу, и впоследствии становится ему самым лучшим другом; снится сон, в котором они делают одну единственную фотографию на троих. Последнюю в той и этой жизни. Любовь к Каю всегда росла в нем цветами, перекрывающими легкие. Но каждое письмо Бомгю освобождало его от этих многочисленных оков. Каждое невысказанное слово о любви, каждый долгий, тоскующий взгляд и готовность планеты-солнца всегда быть рядом. Каждое протянутое на дрожащих ладонях прикосновение, что он так горько отвергал. Каждое преступление, что он совершил по отношению к самому дорогому человеку на свете, заточив его в оковах войны и серых полей. Тэхен достает из кармана домашних штанов небольшой смятый клочок бумаги, в котором покоятся невысказанные слова о любви. Там, - на левом краешке, - выведены аккуратные символы нового адреса. Тэхен водит по ним пальцами, будто впитывая чужой торопливой почерк в линии своих пальцев, и срывается с места, впервые в жизни выбирая стремиться не к карамельной конфете, а клубнично-лимонным следам на дорожках весенних земель. Тэхен летит сквозь рынки, огромные стекла дивных магазинчиков и пекарней, в конце концов, останавливаясь у неприметного двухэтажного здания бурого оттенка. Там его встречает неосязаемый, навечно впитанный в стены запах старых книг, кучи сложенных друг на друга коробок и застывшая фигура, с удивлением уставившаяся на запыхавшегося Тэхена. - Бомгю, - выдыхает он, и это звучит куда интимнее и понятливее, чем простое приветствие, - я пришел к тебе. Глаза Бомгю загораются светом, потому что в эти слова вложено гораздо больше смысла, чем мог бы понять простой смертный. Я пришел не к замене, не к человеку, против которого совершил преступление, и ни к оболочке друга, что я создал в попытках скрыться от его чувств. Я пришел только к тебе. Бомгю резко притягивает его в объятия, сталкивает два тела, как орбиты, и качает в своих руках так, будто Тэхен – целый солнечный мир. - Почему ты сделал это? – шепчет Тэхен ему в плечо, - почему скрыл тот факт, что я занес тебя в списки? Ты ведь вполне мог меня сдать. - Помимо моей самой большой любви к тебе, в первую очередь ты все это время был моим лучшим другом, Тэхен. И любовь эта выросла из той дружбы, в которой я всегда был готов стоять за тебя, твои взлеты и ошибки горой, - он чувствует улыбку Бомгю, подкрадывающуюся под его волосы. - Почему? – Тэхен выдыхает горечь в плотную ткань его рубашки, - почему, почему, почему? Почему ты вообще меня любишь? - Потому что ты – тот, кого я выбрал. Выбрал вместе со своей душой и сердцем. Ты – причина, по которой всегда шумный и эмоциональный я научился любить тише, глубже, искренне. Я всегда был огненным, но с тобой научился быть ласковым солнцем, понимаешь? – Бомгю старается заглянуть ему в глаза, чтобы передать каждое слово в верном посыле, - и мне все еще стыдно, что, несмотря на долгие годы, я так и не научился скрывать к тебе любовь. Тэхен не слушает прерывистый свист, вырывающийся из его груди, последующие тягучие, бессмысленные слова для них двоих. Лишь хватает руками за рубашку и впивается в мягкие губы своими карамельно-клубничными. Бомгю поддается ему, позволяет чужому напору смыть себя волной, раствориться в ощущении соприкосновения чужих ниточек магии со своими слабыми. Тэхен позволяет цветам, перекрывающим горло, расцвести пышными букетами на уголках их губ. И стирает маленькую, одинокую слезу, срывающуюся с глаз человека, что ждал его день и ночь, каждое письмо. - Что ты вообще здесь делаешь? – недоуменно спрашивает Тэхен, оторвавшись от чужих губ, и осматривается по сторонам. Бомгю издает тихий смешок, накручивая на палец его локон. - Решил, что было бы неплохо уничтожить свою ненависть к магии иным, более… экстраординарным путем. Я открою лавку, где буду продавать зелья и настойки от всевозможных ситуаций и недугов. Они будут сделаны исключительно магическим путем. - И где же ты получишь необходимые знания? – выгибает бровь Тэхен, припоминая, как когда-то Бомгю наотрез отказался посещать с ними дополнительные курсы по основам магии. Бомгю тихо фыркает в самые губы и оставляет лимонный поцелуй у краешков губ. - Для этого у меня есть очаровательные связи. И смотря ему в глаза, Тэхен позволяет себе дать надежду на это искупление. Прощение, любовь, исцеление. Пусть не сейчас, но Тэхен когда-то научится вновь любить зимние дорожки, а Бомгю – живые, залитые цветами поля, в которых нет мертвых тел. В которых нет ужасной, разрушительной войны.