Сегодня целая жизнь Поместилась на прокуренный балкон И вот теперь мы лежим И вдыхаем запах ветра с табаком…
Soltwine — Целая жизнь
Антон осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы в который раз не лишить ее ручки с той стороны (она имела дурную особенность — выпадать от случая к случаю). В комнате стояла удивительная, душная тишина, с запахом старой мебели и застоявшегося за день воздуха. Он тут же распахнул окно и в помещение лениво вполз уже остывающий летний ветер, сопровождаемый криками ласточек. Он плавно растекся по комнате, врезаясь в лицо запахом скошенной травы и комочками тополиного пуха. Вот он — запах свободы. Последний экзамен позади. Петров с удовольствием дышал им, этим дивным ароматом, глядя в бесконечно-синее небо где-то над крышами пятиэтажек. Он мог гордиться своими достижениями — не спав несколько ночей он все-таки прошел последний просмотр с твердой четверкой и мог гордо величать себя студентом второго курса факультета дизайна. Интересно только, как там Ромка… У него тоже должен был быть сегодня последний. Было бы здорово вместе отметить закрытую сессию, погулять, может даже рискнуть последними сбережениями и купить что-нибудь вроде торта или вовсе пойти в кафе. Антон с удивлением покосился на разбросанные по подоконнику черновики рисунков — он как-то и забыл, что бросил их здесь однажды. А все эта сессия, будь она неладна. Штриховка, задания, какие-то каракули, которые он выводил на скучных лекциях… Портрет Ромы, который хмурится своей мысли, портрет Ромы, который смотрит футбол, наряженный в свой яркий шарфик болельщика, глаза Ромы, которые повторялись чуть ли не в каждой тетради где-нибудь на полях… И даже дурацкий комикс о том, что Пятифан опять проспал. Весь листок был жирно замазан красным карандашом и внизу подпись: «Петров — лох цветочный». Сколько тут Ромы… Повзрослевшего, посерьезневшего, но все такого же, каким Антон его помнит — задиристого, кипучего и верного. Парень и сам не замечает, как много думает об этой личности, с которой им приходится делить одну квартиру на двоих. С которым у них одно прошлое, которое сблизило куда сильнее, чем можно было предположить. Вдруг, входная дверь хлопнула, затем послышался характерный «звяк» — ручка все-таки вылетела. Череда Роминых ругательств — и вот он уже вваливается в их единственную жилую комнату, устраивая легкий сквозняк. — О, здорова! Ну как, сдал свои рисульки? — Да! — Антон сгреб в охапку листы белой бумаги с подоконника. — А твоя физика как поживает? — Троечка! Прикинь, мне все-таки попался этот дурацкий вопрос про преломление, но препод оказался адекватным — задал пару вопросов и поставил! — Ромка швырнул рюкзак на раскладной диван и упал следом. — А я думал все, блять, я эту физику на хую вертел, слышишь? Надеюсь в следующем году ее не будет. — Я думаю что не будет. — Антон аккуратно подравнял стопку. Он был безумно рад за Пятифана, потому что для него хотелось всего самого светлого. Но Ромкина учеба в техническом колледже, куда он и так попал с трудом, всегда висела на волоске из-за его, мягко говоря, свободолюбивого характера. Однако во втором семестре он все-таки нашел в себе силы все сдать, и даже ни разу не получал предупреждений. Ну, разве что за прогулы, но это было не критично. — Ты молодчина, Ром! Можем идти отмечать! — Да куда там, я лично спать хочу куда больше. Успеем еще, наотмечаемся. Все лето впереди. — Пятифан достал пачку сигарет, но курить не стал. Ему припомнилось, что Антон не любит, когда тот курит в комнате. — А че, у нас поесть что-нибудь есть? Я в шараге проторчал полдня, очень голоден. — Я тоже ничего не ел. — Антон стянул рубашку и с облегчением потянулся. — Мне кажется, что у нас в холодильнике мышь повесилась. — Если ты решил, что сейчас удачное время для стриптиза, то ты глубоко ошибаешься. — Пятифан картинно заломил руки и улегся, не отводя глаз от оголившегося торса. — Но потом я не откажусь, честно. — Да ну тебя. — Антон швырнул рубашку Роме в лицо и натянул свободную футболку. — Пошли, поедим. Настроение у него было отменное. Впрочем, как и у Ромы. Тот был ужасно горд собой, все не переставая мысленно сравнивать с пацанами из его группы, многие из которых ушли на пересдачу. Пятифан хоть и не стремился в отличники, но быть лидером ему нравилось, и раз уж он превзошел их в чем-то, то явно продвинулся в собственном рейтинге. Пусть он давно уже не тот двенадцатилетний мальчик, пусть даже теперь над ним не висит фигура его отца, желание превосходить и доказывать свое существование еще сохранилось у Ромы на подкорке. Вскоре, они сидели на кухне, доедая вчерашние макароны, которые сейчас казались самыми вкусными. Дверь крохотного балкона была широко распахнута, легкие шторки в цветочек покачивались на сладком ветерке, а косые солнечные лучи слизывали пыль с герани, которую им строго-настрого приказала поливать старенькая хозяйка квартирки (о чем они, естественно, благополучно забывали). Ромка все не унимался о своей сессии, а Антон подхватывал, жалуясь на «строгую тетку», что чуть было не завалила его на истории искусства. Им было что обсудить, ведь за весь этот месяц они оба жили в постоянном напряжении, мало спали и ели, оттого чаще ссорились на какие-то дурацкие бытовые темы, не говоря уже о том, чтобы иметь хоть какую-то близость. А это была как раз так самая тема, которую оба не готовы были обсуждать. Просто так сложилось, что под конец школы Рома и Антон осознали себя настолько близкими друзьями, что в вопросе, с кем делить съемную комнатушку в Москве, не возникало и тени сомнения. Родители Антона сперва были против, но потом махнули рукой, увидев, сколько стоит снимать квартиру в столице. А эта добрейшая бабулька приходилась Роме тетей, поэтому сделала им ощутимую скидку. Она вообще жалела Рому, называя его «сироткой», и даже решила пожить у него дома, там, в поселке, чтобы помочь его «добрейшей матушке», ее любимой сестре с волокитой по поводу похорон Ромкиного отца. Как и ожидалось, он спился. Так и сложилось, что они жили вместе в тихом спальном районе, поначалу неловко выстраивая общий быт, но постепенно привыкая к сну «валетом» на единственном диване и готовке по очереди. Но постепенно, совместная жизнь в маленьком пространстве подтащила за собой и откровение, которое Рома и Антон берегли друг от друга глубоко внутри. Стресс, усталость, взаимовыручка — и вот им уже очень приятно обниматься, даже дольше, чем того требовало бы дружеское объятие, «гейские» шутки, которые заставляли краснеть обоих и такие же полушутливые подкаты, заканчивающиеся молчанием и легким розовением ушей. Однажды, когда Антон помог Роме с каким-то «дико завальным» домашним заданием (они просидели над ним до четырех утра), Пятифан благодарил его всеми цензурными и нецензурными словами, а потом бросил что-то вроде: «Ну, Антоха, был бы ты девкой, я бы тебя расцеловал!». А Петров, смеясь, заявил, что он и так не против, конечно же, в шутку. Но когда ощутил крепкий поцелуй в уголок губ, тут же прекратил смеяться. Он помнил, как в то утро они разобрали диван, чтобы поспать хотя бы пару часов перед учебой, и когда уже легли (как обычно, валетом), Рома вдруг спросил, не обиделся ли его друг на такое. На что Антон искренне ответил, что нет, и что он не видит в этом ничего страшного. А потом и вовсе произошло что-то странное. Ромка переполз на его сторону и попросил повторить. И в то самое мгновение случился их первый настоящий поцелуй, который закончился крепкими объятиями и молчаливым решением никогда и ни при каких обстоятельствах не обсуждать произошедшее. И все их последующие поцелуи и секс, который случился так естественно, будто они имели богатый опыт, оставались только в пределах момента, не дольше. За пределами него Рома и Антон не позволяли себе романтики. Но сегодня все было будто бы немного иначе. Антон был так счастлив, что готов был, кажется, высказать Роме о своей любви, благодарности и счастье, что они живут вместе, из души рвались светлые эмоции, подкрепляемые ощущением свободы, и Антон думал о ночи, когда они, наконец, сойдутся вместе, чтобы снова показать друг другу настоящие чувства. — Ну, ты как хочешь, а я курить. — Пятифан вышел на балкончик. И без того маленький, он был завален всякой рухлядью, начиная от поломанных лыж, заканчивая доисторическим телевизором. Но все это принадлежало хозяйке и «было дорого ей как память», поэтому выкидывать все это было ни в коем случае нельзя. Ромка облокотился о выцветший парапет и глубоко затянулся, выдыхая дым куда-то вверх, в чистейшее летнее небо. А Антон любовался им, желая запечатлеть это в виде рисунка — Рома Пятифан, в своих красных домашних шортах и изношенной майке-алкоголичке, босой, высокий, статный давно толком не стриженный (отчего черные волосы скрывают слегка оттопыренные уши), высунулся навстречу голубому небу, испещренному ласточками. Его темные глаза смотрят в никуда, весь он задумчивый и счастливый, расслабленный. Удивительно, сколько эпитетов можно тут подобрать… «Интересно», — подумалось Петрову, — «думает ли он также обо мне? Может, видит не меньше красивых описаний?» Он осторожно переступил через лыжи и оказался рядом с соседом. Пространства было так мало, что они плотно прижимались друг к другу предплечьями. — Вот, смотри. Антон протянул груду рисунков Роме. Тот, зажав сигарету между зубами, внимательно рассмотрел каждый, посмеиваясь. — М-да, Антоха… Я вижу, нашел ты себе модель… А помнишь, как ты еще в школе меня рисовал? Вот была умора. Конечно, Антон это помнил. А как тут забудешь, если он не раз становился объектом насмешек по этому поводу? Но в целом, это можно было терпеть, потому что в то время Петров рисовал всех подряд, либо от нечего делать, либо его просили. После тех событий настроение у них в школе стояло довольно беспокойное, ученики и учителя были на нервах — никто не верил, что исчезновения прекратились на долго. — Ага… Жаль, все рисунки дома отставил. Так можно было бы в целый альбом составить, под заголовком «Роман Пятифан». Устроил бы галерею в твою честь. Ромка рассмеялся. Окурок выпал и пропал где-то в кипучей зелени сиреней под окном. Оба проследили этот яркий всплеск и как по команде вздохнули. Воспоминания о школе никогда не бывали простыми. Какое-то время друзья стояли молча. Невысказанное и сложное повисло над их головами этим бесконечным синим небом и не выветрившимся запахом Роминых сигарет. — Ну, так ты спать? Или может погуляем пойдем? — Антон наблюдал за бегающими на площадке детьми. Вот для кого действительно не существовало проблем. — Да что там, блять. Спать хочу так, что сейчас откинусь. Рома вдруг оторвался от парапета и потянул Антона на себя. Петров ощутил себя прижатым к крепкой груди, теплой и немного влажной под просторной майкой. Теплые руки обнимали его, отчаянно и ласково. Это было так похоже на Ромку — порывисто, искренне и собственнически. Он будто хотел защитить и укрыть Антона от всего остального мира своими руками. От него сильно пахло сигаретами и… Уютом. — Блять, Тоха, как я рад, что ты тут все-таки живешь! Если бы не ты, я бы никогда не доучился, понахватал бы двоек и все… Антон поднял на него глаза. — Да ладно тебе, пустяки… Ты и сам молодец, столько всего сделал. — Петров обнял друга в ответ. Рома потрепал его по волосам и ушел в комнату, раскладывать диван. А потом они легли вместе, не сговариваясь, лицом к лицу. Окно было распахнуто настежь. Солнце уже давно касалось горизонта, воздух был сладко-прохладным, все еще наполненным запахом сигарет. Шум мира, до этого украшающий летний вечер, ушел на второй план. Вся эта комната советской планировки и огромным ковром на стене была похожа сейчас на то далекое, наполненное солнечными лучами воспоминание из детства, когда все было хорошо и ярко, подобно красивому сну. — Ты мог вообще когда-нибудь подумать, что все закончится именно так? — спросил вдруг Рома, закидывая руки за голову. — Что мы с тобой будем вот так лежать, в потолок смотреть, да и все. Лично я в шоке, что все еще с тобой вожусь, Петров. — Да я и сам слабо верю. — отозвался Антон. — Но мне нравится такая жизнь. — Еще бы. Особенно, когда ебаная сессия позади. Легкий смех. Петров прикрывает глаза, сладко вытягиваясь. И тут же снова ощущает объятие, короткий поцелуй в висок. Какое-то время они просто наслаждаются этой безмолвной близостью, зная, что они единственные, кто будут этому свидетелями. Казалось, что весь мир вымер, и остались только они двое, на этом пятачке тепла, уюта и мятых простыней и прокуренного летнего воздуха. — Поехали в наш поселок на этой неделе? — сонно бормочет Рома, прижимаясь лбом к плечу Антона. — Я соскучился за год. Как считаешь, живы они там без нас? — Ромка хохотнул и зевнул, громко и протяжно. — Ну, нужно будет заранее про билеты подумать… Нам на поезде сутки только туда. — Антон знал, в глубине души, почему Рома хочет домой. Как бы он не делал вид, что ему наплевать на смерть отца, он хочет взглянуть на его могилу. Сам он тоже немало соскучился по Оле, которая звонила ему постоянно, хотя бы раз в неделю выпрашивая какую-нибудь «Московскую вкусняшку» в посылке. Она стала уже совсем большой, в свои двенадцать с хвостиком умудряясь показывать хорошие результаты в учебе. — Съезжу завтра, гляну че там по билетам. — пообещал Пятифан, прижимая его к себе чуть сильнее. — Но только учти, туда мы ненадолго. Я хочу с тобой Москву посмотреть, а не грязь в поселке месить. Усек? — Усек. — ухмыльнулся Антон. — Я весь твой. — Мой. А сон накрыл их легкой пелериной, отрезая от проблем. Здесь и сейчас их было только двое и весь мир готов был ждать. Сколько угодно.