Руины

And we will die before we play the game,

So many blows ripping apart our gentle souls,

And l shudder, ‘cause I know what I don't want to know»,

And it's kill me killing me laughter,

Wanna wash those smiles away,

Oh kill me killing me slowly,

Wanna wash those smiles away.

***

— Вы забыли, за что сражаетесь, доктор Фримен?

      Звучит неестественный голос, тянущий слова, и если ранее Гордона тошнило от одного упоминания об этом «человеке» всуе, ныне же, как бы ни было иронично — он стал единственным по-настоящему близким… другом? Нет, вряд ли, спутником? Возможно. И то, под словом «близкий» подразумевается тот, кто чаще всего находится рядом и одновременно вне досягаемости.       В тёмно-синем воздухе и пространстве потянуло прохладой, она же принесла за собой тонкие светлые облака: сквозь них, напротив Фримена показывается плечистая фигура с ярко-бирюзовыми, точно кошачьими, глазами. Кошачий оскал напоминает и тень ухмылки, которая рассевается вместе с бледно-синими облаками.

— Позвольте напомнить вам, для чего мы собрались здесь.

      Под определением «здесь» Гордон понял пространство, в которое таинственный наниматель закинул его пару мгновений назад, когда он, совсем отчаявшись, приставил пистолет к виску и выстрелил.       А за тем пришёл он.       Ему ли не всё равно? Потому что Гордону Фримену — символу сопротивления, мессии возмездия и прирожденному убийце — плевать. Ему нашли замену, и сейчас Фримену пора в заслуженный, и вместе с тем, вечный отпуск.

— Позволите всего один вопрос? Будь у вас выбор: продолжить войну ради спасения, но с вероятностью, что ваши труды не окупятся, или уничтожить всё? Сжечь до тла в один миг.

      «Так можно?» — Гордон отрекается от отвратной мысли, и надавливает пальцами на рубец, ещё не успевший затянуться до конца, и тот ожидаемо начинает саднить.       Как будто у них всех есть выбор. Вообще-то, грубо говоря, Гордон самостоятельно сделал выбор впервые за не очень долгое время, и тот не дали совершить до конца, о чём речь?       Фримен не отвечает, тишина и в его голове — он нарочно оставляет работодателя без ответа и там, ведь знает: он читает его мысли. Впрочем, удачи уроду, вдруг хоть ему повезёт разобрать беспорядок.       Человек в синем забрал Гордона, чтобы тот, в компании Илая, не помешал его планам на Аликс своей «миссией по спасению Вэнс убить межпространственного ублюдка»? Хотя, маловероятно: гад всегда уверен в своих силах, а даже если не уверен — предпочтёт сказать напрямую. По крайней мере, говоря на языке нанимателя: Гордон хорошо осведомлен о его ограничениях и возможностях. К тому же, что мешает ему контролировать сразу обоих? Возможно, Аликс понадобилась в другом месте и в другое время, а Фримен — его либо намеренно провоцируют, либо… да нет, чушь, не из своих же интересов мудак в синем пришёл за ним.       Застаёт врасплох, но так и задумано, а они все поголовно ведутся на уловки.

— Этого я и опасался.

И по сей день вы, мистер Фримен, остаётесь для меня загадкой, а я, скажем так, повидал многое за период своего существования.

      Неужели?

— Позвольте мне показать вам кое-что. О нет, я не надеюсь, что сие действие улучшит ваше, э-э, состояние.

      Зона, в которой они пребывали, стала меняться: вздрогнула, сверкнула чёрным, бирюзовым, а далее, подобно слайдам, замелькала различными помещениями. Узкие переулки, квартиры вверх тормашками, туманные пустыни с побитыми дорогами, выжженные до угольков леса, тяжелые свинцовые облака, тонкие кроны деревьев в заснеженном месиве, изумрудная лесная аллея, и… ни намёка на Чёрную Мезу, Зен или Сити-17. Работодатель эфемерным признаком стоял поодаль от Фримена, а Фримен, что удивительно, не был скован в движениях и при желании мог свободно двигаться здесь.

— Так или иначе, считайте это безвозмездным, м-м-м, как бы подобрать слова? Выражаясь простым языком: вкладом? Подарком? Вероятнее будет сказать: моей инициативой.

      Тлен.       Гордон безучастно смотрит в одну точку, вовсе не думая провожать взглядом человека в синем, а уж тем более вслушиваться в поток слов. Конечно, давеча, он со свойственным учёному любопытством проделывал бы это, но с той поры, как говорится, много воды утекло. От «учёного доктора наук и физика-теоретика» остались знания, но запал иссяк, желание вместе с ним.       В какой момент «прошлое» — ужасное разделение жизни на «до» и «после» — стало так тяготить, превратившись в неподъёмное бремя? И, что гораздо важнее, Гордон не связывает то самое «до» или «после» с его войной, сопротивлением и «непредвиденными последствиями»?       Скажи ему кто-нибудь, что Фримен пытается манипулировать игнорированием, и то было бы смешно, детский сад, но вот в чём в чём, а в голове Гордона действительно ничего нет, и вокруг него тоже, вкупе с отсутствием эмоций как таковых. Нечего сказать? Да, и беда вовсе не в том, что нет смысла.       Или Гордон полюбил отрицание? В противном случае, не находись он в отрицании действительности — бросил бы всё к чёртовой матери и дело с концами!

— Я… Был у вас в голове, прошу прощения. Не стану оправдываться, но так было необходимо в интересах...

      «Его нанимателей», и бла, бла, бла — пройденный этап.       О, кажется, Гордон неумышленно от нетерпения перебил человека в синем. Он искал рычаги давления в воспоминаниях? Не-е-ет уж, не выйдет! Может быть ранее Фримену от одного лишь знания этого сделалось худо, он наверняка чувствовал бы отвращение, ничтожность, и прочий спектр не самых приятных ощущений, но ныне же ему, что? Совершенно верно!       Всё равно, пусть делает, что хочет и с его мозгами, и с телом в придачу.       Гордон с раздражением закатывает глаза и предсказуемо отмахивается в момент, когда привычная пустота искажается. Нет, ему неинтересно, куда работодатель хочет отвести его и что показать. Ему, уж совсем начистоту — и домой-то не хочется. Стало быть дома, как и прошлой жизни, более не существует. Всё стёрто с лица Земли вместе с личностью человека по фамилии Фримен.       Сколько раз он мысленно отсылал нанимателя к черту и произносил, что плевать мессия возмездия хотел на него вместе с его планами, раз уж ублюдок не дал ему отдохнуть — по человечески отдохнуть, а не мариноваться в нигде.       Бегло оценивая обстановку взглядом, человек в синем медленно прошёл влево: в движении его фигура размножилась, клоны уходили сразу по всем направлениям — он повсюду, но Гордону, касаемо этой темы, перестало быть интересно, каким именно образом.

— Что вы чувствуете?

      Голос «путеводителя» пробирает до костей, будто январский ветер на Аляске.       Он решил побыть личным психологом? Что ж, ничего кроме усталости, и она, кажется, въелась до самого костного мозга, протекая в венах на пару с морфином, норадреналином и ядом.       И секундой позже Гордон осмысляет, к чему был вопрос.

— Задолго до событий, мне доводилось побывать на Земле: место прекрасное, но не без изъянов.

      «Заткнись, чёрт бы тебя побрал! Это ведь ты уничтожил, твоих рук дело! Сколько людей погибло? Сколько семей ты разрушил? Оставь меня в покое и сгинь!»

      Допустим, он собирался вызвать у Фримена другие, подчёркнуто негативные эмоции, и со своей задачей кретин справился на отлично! Сейчас Гордону совершенно точно захотелось швырнуть в него чем-нибудь!       Гнев. Гордон отчётливо ощущает гнев. И пусть работодатель впредь продолжает оставаться безучастным, Фримен последует его примеру.

— Прекрасно.

      Гордон достаточно скоро раскусил его: провоцирует.       Но всё верно, из-за мудака в синем он убедил себя в своей прямой причастности, ведь именно его руками сделали всю грязную работу, и на том дело не ограничивалось, совсем наоборот — стало началом. А потом сверху навалилось бремя «символа сопротивления», постыдное для Гордона. Все разом словно позабыли, вычеркнули то, что он сделал, и хоть расшибись, но живучесть не равно готовность вести за собой войска, не равносильно готовности вновь терять людей. Он не справился с давлением? Почему же, такое суждение явно неверно — Фримен и сам удивлялся, как ему удалось. Да вот очевидно, что хватило ненадолго.       Дьявол! Гордон вдохнул поглубже колючий воздух, стараясь унять тремор во всём теле, пытаясь взять под контроль неровное сердцебиение, и что происходит в следующий миг? Он ловит на себе, несомненно, надменный взгляд. Нет, стойте, это… это сочувствие? От него? Отвратительно.       Наниматель сводит брови, оглядывается, удерживает зрительный контакт с потухшей зеленью глаз Фримена и поправляет галстук. В груди, под символом лямбды, трепещется обида и...

— Знае-е-ете, мы с вами отчасти похожи,

доктор Фримен.

      Вина.       Но что он, человек, от которого ни коим образом не зависело мнение и рвение руководства, а он не в силах и полномочиях влиять на них — что мог сделать Гордон? Отказаться от проведения испытаний? Ах, если бы он знал, чем обернётся проклятый эксперимент, отказался бы! Пускай ответственность падёт на плечи другого бедолаги, это не повлияло бы на ход истории. До него и за него всё решили.       Бессилие.

— Позвольте не согласиться, доктор Фримен: из всех возможных кандидатов на эту должность были избраны именно вы.

      А что делать, и как распоряжаться полученными знаниями лично Гордону? «Из всех возможных кандидатов?» — соболезнования тем бедолагам. Выбор пал на него, потому что Фримен не отказался бы от испытаний, даже зная последствия…? Такой уж он человек. Пока что испытывают на прочность именно его, ответственностью или убийствами — не важно, и знаете что? Он сломался. Не поможет ни похвала, ни адекватный отдых. От него требовалось лишь продержаться как можно дольше.

— У вас стойкие убеждения,

однако убеждениям свойственно меняться, впрочем, людям тоже.

      Бессмыслица какая-то! Спасает другие миры ценой Земли? Такая у него ответственность? Или он способен не терять голову от крови? Невозможно! Любой со временем свихнётся, но время не имеет значения, верно?       Вершина айсберга, под которым вскоре и похоронят Фримена.

— Людям тоже… я не сторонник данного мнения.

      Гораздо хуже не сожалеть о потерях. Цель оправдывает средства? Вечная и мерзкая истина, и тогда стало по-настоящему страшно: когда Гордон поймал себя на мысли, что ему, в общем-то, не то чтобы безразличны жизни товарищей, вероятнее, он разом вспыхнул и сгорел: потерял желание считать убитых собственноручно, остановившись, когда число перевалило за сотню. Нет-нет, Фримену ни в коем случае не надоело, просто… чтобы дало ему точное знание? Новый якорь?       А он всё тянет и тянет и тянет на дно.       Следующим местом, куда наниматель отправил Гордона — незнакомое пространство, от чего-то кажущееся ненастоящим и фэнтезийным.       «Лидер сопротивления» как-то горько скривил губы, предвкушая, что он застрял здесь надолго.

— Я направил вас сюда из личных побуждений, пусть вы и были настроены скептично

и вместе с тем решительно, а я не эмпатичен, однако это не препятствует мне прочесть все на вашем лице.

      Но Гордон не слушал, хоть наниматель и транслировал свою речь прямиком под череп, в глубины разума — без толку. Настал его черёд распинаться. Вдруг ему надоест, и работодатель, наконец, отвалит. Хочет оставить Гордона работать, вопреки «увольнению»? Пожалуйста, а ещё лучше — отправит его в пустоту и вечный сон, как важного свидетеля. Коли на то пошло, приписывать Фримену статус «пропавшего без вести» неправильно.       Коридор уходящий вдаль с белыми сценами — здание без потолка, вместо которого виднеется чистое голубое небо, которое тоже выглядит неестественно. Окна по правой стороне открывали вид на бескрайнее зелёное поле без каких-либо цветов или гор, нет и намёка на жизнь здесь; ни стрекотания насекомых, ни щебета птиц. Под ногами тоже трава, гладкая, с россыпью ядовито-синих цветов, из-за чего в живом ковре преобладают скорее синие, нежели зелёные оттенки. Солнце чуть ощутимо греет, однако у Гордона отсутствует тень.       На какое-то время Гордона покинул тот человек, перед тем переместив его в заросший мхом вагон поезда, а за его пыльными окнами простиралось белое пространство. Не прошло и трёх минут, как местность за окнами погрузилась в серо-синие и густое облако, тамошний туман заслонил собой мгновенно выцветший под ногами мох, что, пожалуй, привлекло внимание Гордона куда сильнее: из-за марева, походящего на плотный дым или облако, не видно ног, его сопровождал лёгкий, весьма реальный холодок и иней на пыльных окнах. Вагон на глазах обветшал, поржавел, и от верхних углов стал осыпаться. Частицы, ведомые порывом сильного ветра, быстро исчезали, пока Гордона вновь не приняла белая пустота.       Но затем вернулся он, или всегда был рядом — не важно, важнее: к чему вся лирика? Они не могут быстрее закончить? Но казалось бы, куда торопиться?

— Мы идём в верном направлении. В таком случае, продолжим.

      «Идём», точнее парим в невесомости, не сразу ноги Фримена нашли опору. Подумать только, он умудряется балансировать тут, словно создан специально под такие условия. Гордон держит равновесие, в целом, на грани безразличия, лишь изредка отклоняясь в сторону недосиндрома самозванца, от которого его отделяет отрезвляющая мысль о том, что это его рук дело. Не стоит удивляться, что когда-то он лишится и этого, в последствии утонув в отрицании. Но с другой стороны, плохи его дела, предполагай Гордон, что изначально он был создан для подобных ситуаций. Одно время Фримен удивлялся, каким образом ему легко даются не только точные науки, но и владение оружием, начиная ещё со времён обучения в Чёрной Мезе.       А далее инцидент, и вера в своё везение кричала — ежели везением можно назвать чужую помощь, то да, пожалуй. Отовсюду за ним наблюдали, неоднократно останавливали время, оставляли боеприпасы, не будь ничего из вышеперечисленного, Фримен умер бы спустя несколько часов. Но увы, нет никого, считая врагов, кому выгодна эта смерть. Странно... ему могло показаться, что он не способен совершить такое своими руками...       Чёрная, похожая на кафельную плита, материализовалась под ними обоими, невозможно ступить ни влево, ни вправо, но Фримен от чего-то уверен, что сделай он шаг вперёд или в сторону, плита подвинется. Так он поступил и оказался прав — падения в никуда не последовало, напротив, местность стала дополняться. Тонкие паутины собирались в каркас смутно знакомого помещения, и это натолкнуло на мысль о том, что Гордон подобен мухе в паутине, и паук волен распоряжаться его ничтожной жизнью так, как тому вздумается. Неужели Гордон осваивается здесь? Раз уж ему дали свободу действий, и он не спешит убегать или наносить себе увечья, то может, стоит осмотреться? Но Фримен останавливает себя.       Ровные шаги, невесть откуда взявшийся ветер единым сильным порывом сметает, разрывает место в лохмотья но обходит стороной, и перед взором материализуется человек в синем, а за полу-прозрачной фигурой рождается ночное море.       Живая вода плещется яркими биолюминесцентными волнами-искрами, и запах... здешняя свежесть вполне настоящая, живыми видятся и планктоны в воде, они же и излучают свет при движении воды. Однако всё это — иллюзия, ложь во имя отвлечения. И Гордон, удивительно, но отвлёкся. Проходит мимо нанимателя, совершенно игнорируя того, пока последний провожает Фримена взглядом. Синие волны разбиваются о прибой, бьются о ноги, когда он вошёл в воду. Свежесть на коже покалывает старые и новые царапины, порезы и раны — свежий воздух куда приятнее раскаленного войной, пропахшего пеплом и кровью.

— Вы хотели побывать здесь, верно?

      Правда, но вот загвоздка: он мечтал побывать здесь до войны, а не таким образом, но какая ему разница?       Знакомый, не то металлический, не то электронный звук, и Фримен знает — так звучит само пространство, а затем следует яркая вспышка, чьи-то неразборчивые слова, обрывки фраз, знакомые голоса… Все они затихают, и человек в синем перебрасывает Гордона в другое место, коем, на сей раз, становится, не Чёрная Меза, и даже не пограничный мир Зен, им становится…       Дом?       Окружение чудится неподдельным, от скрипа половицы до запахов, за исключением призрачной плечистой фигуры за спиной. Он намеренно остаётся рядом?        Спальня Гордона, и он по середине комнаты. Тот час Фримен рьяно, голодным взглядом ищет нужный ему предмет, позабыв о присутствии работодателя в непосредственной близости.       Кровать, окно, комод, фоторамка… вот она! В пару широких шагов Гордон оказывается перед ней, протягивает руку, и, с еле ощутимой нежностью, как можно аккуратнее, боясь, что она рассыпается в руках, берёт фотографию. Изображении отчётливое, чёрно-белое, как и клубящийся, разгоняющий мертвую пустоту, трепет. Это напомнило ему, что руки Гордона способны не только зверски убивать. Он убеждал себя в обратном, внушая себе, что якобы не чувствует ничего, или чувствует, но сплошь ничего из хорошего, и убеждения эти разбились в дребезги: всматриваясь в родные лица, в груди, под рёбрами, кошкой скреблось то самое наполняющее ощущение.

— Ваша семья, доктор Фримен. Не стану ручаться, но они могут быть живы, вы знаете: я не стал бы разбрасываться словами на ветер.

      В чём Гордон уверен едва ли не на сто процентов: наниматель не лжёт, пусть по обыкновению недоговаривает, ни столько по причине того, что ему «не за чем» или «он выше этого», сколько в силу характера.       Чего он добивается? Заставить Фримена вернуться к работе? Оставаться на его стороне? Разве они враги? Формально да, но одновременно и нет. Правды ради, Гордон не очень-то и жаловал его, что там! Не переносил на дух, уже опуская факт того, что работодатель не единожды спасал его, то подкинув боеприпасы, когда они особенно необходимы, то учтиво останавливая время перед неизбежной гибелью будущего «героя» всея Земли.       Однако он же и погубил всё, заставив Гордона — да и если бы ограничиваясь им — попробовать жизнь на зуб. Зуб сломался, вместе с шеей. Прибавило ли «старания» дьявола в синем энтузиазма Фримену — сложно сказать.       Колонны, яркое высокое дневное солнце нещадно выжигает глаза, изничтожает всё оставшееся от людского, все те крупицы трезвого рассудка, который в нём так отчаянно пытаются сохранить. Пытаются ли? Или же на то иллюзорная надежда воспалённого разума? Неужели в нём сохранилось хоть что-то подобное?       Вокруг потрескавшиеся под тяжестью времени стены, выбоины в дороге, точно отверстия от пуль на H.E.V, и вновь пустота. Пустота, казалось, существовала, что смешно, в душе — если таковая также существует — и заполняла, обволакивала собой всё сущее, она же шла в след за гневом, усталостью и принятием.       Но случилось ли это?

— Я не хочу обещать вам то, чего не смогу дать, и мне бывает тяжело понять, что собой представляет определение «людское».

      Он старается помочь Гордону? Последний больше поверит в победу над Альянсом, нежели в это.       Но более насущнее, он — это и есть пустота? Фримен готов поклясться, что пока он прибывал в стазисе, мог ощутить течение времени вокруг себя, но всё ещё оставался вне пространства и, как раз-таки, времени.       В ум сразу наклёвывается чёртов парадокс Шрёдингера.        Во всяком случае, стал бы работодатель возиться с ним? Необходимо, необходимо, приходится, он вынужден, обязан и так далее, покуда Гордон остаётся ценным сотрудником? Он действует исходя из собственных побуждений, из, что удивительно, одобрения своих нанимателей? Потому что Гордон пригодится в дальнейшем? Чтобы не мешал? Или же…       Им двоим не составили выбора? Тошнотворная схожесть, но делать нечего — они в одной лодке посреди бескрайнего океана, и лодка, судя по многим признакам, с пробитым дном.

— Я… поражён, мистер Фримен.

      Ах да, говнюк слышит поток сознания, а Гордон и позабыл… грёбаный псионик, но он снова пропустил данный факт сквозь пальцы, ровно как прямо сейчас пропускает сквозь пальцы солнечные лучи, и не важно, реальные ли.       Другая локация.       Человек в синем бросает ухмылку: шаг, и Гордон вступает в воду, не едко зелёную, а кристально чистую. Из отражения на него смотрит совершенно иной, не знакомый человек — он не узнаёт себя, и отчаянно хочет взболтать воду, исказить, стереть отражение, хотя бы на миг. Фримен, не замечая квадратной комнатки с белыми стенами и листьями на них, не задумываясь переходит к действию: едва наклоняется, протягивает руку, трогает кончикам пальцев отражения и… по зеркальной глади расползаются трещины. Лёд. Он крошится, по разным граням виднеются застывшие капли крови. Гордон не мог порезаться сквозь перчатку, и он смотрит на свою руку, после на отражения в помутневшим «стекле» — ничего. Ни крови, ни лица.       Раздражает.

— Впредь, я буду внимательнее относится к подобным вещам.

      О чём он говорит? Вот же, Гордон совершенно не слушал, даже не удосужился постараться, но раньше…

— Ранее было ранее, доктор Фримен, не будет важнее сосредоточиться на том, что происходит сейчас?

      Хороший вопрос, за исключением одного маленького, заядлого «но»: а хочет ли Фримен того? Как быть в случае, если не в силах сфокусироваться даже на одной мысли.

— Для вас важно прошлое, для меня же — будущее, так что приоритетнее? Утопать в произошедшем жалея, что

вы ничего не смогли сделать,

не смогли исправить, или позабыть, откинуть его? Как существу немного другого вида, мне интересно знать ваше мнение.

      Да чтоб его!       Фримен молчит у себя в голове, элементарно не собираясь вдаваться в раздумья. О нет, его мнение ясно, как и рассудок до каскадного резонанса, но вопреки тому, Гордон всё-таки оставляет последнюю слово мысль за собой.

«Настоящее».

— Хорошо…

      Слово разбивается на множество других голосов: они эхом доносятся со всех сторон в ослепительной белой пустоте.       Ничего хорошего: «настоящее» — горестно слышать такое определение от человека, что нездорово зациклился на прошлом, и раз за разом проживает тот злополучный день, в который всё полетело к чертям, а самое худшее помнить, осознавать, благодаря чьим рукам произошла трагедия.       Такой человек, падший в уныние, по определению отнюдь не может являться лидером.

— Вы утверждаете, что устали сражаться, вам не интересно ничего, но почему же вы продолжаете брать в руки оружие?

      «Банально ради выживания, вернее, защита других».

— Вы не цените свою жизнь?

      Ах, простите. Он задаётся такими вопросами? Несмотря на всё омрачённое, разъедающее раздражение, Гордон не спешит браться за оружие, чтобы на худой конец выстрелить в кретина: больше вины и заевших мыслей Фримен не терпит, когда его сковывают в движениях, кроме того, поступок непременно поставит точку в их разговоре. По правде говоря, Гордон на данный момент меньше всего хотел этого.       «Жизнь он не ценит»? Работодатель подразумевал «существование» — ценит, за счёт спасения других, а сам Фримен ушёл в минус: он ощущал себя затухшим костром, что оставили без подкинутых дров.       Отчаяние.       Он вынужден, Гордон не желал этого, кому в здравом уме хотелось бы отнимать чужие жизни? Его поневоле втянули, заставили, и Гордон увяз по уши! Разве не очевидно? Нет, он не виноват! И тем не менее, в очередной миг в сопровождении подобных мыслей это разрывает изнутри в клочья, а сердце остервенело трепещется подобно загнанной птице.       Боль.       Невероятно больно сейчас. Боль, которую не способен заглушить морфин в виду того, что болят не кости, ни кожные ткани. Со временем, у него неизбежно начнётся примыкание, а что потом?       Страшно.       Страшно потерять последнюю нить контроля над своими действиями, над желаниями, ведь контроль над потоком создания Фримен уже потерял. Жутко, что когда-то ему начнёт нравится убивать, и тогда… тогда, считай, всё кончено. Он опасается момента, в который морфин перестанет действовать должным образом — обязательно выработается привыкание — Гордон боится впасть в безумие от боли, которая непременно даст о себе знать и нещадно разорвёт его тело, рассудок, словно бешеные псы.       Не спасёт даже самый высокий болевой порог.       Фримен — до смешного свободный человек — помнит, за что он сражается: борется ради людей, потому что не хочет, чтобы они проходили и чувствовали тоже самое час за часом, день за днём, что чувствует он.       Но Фримен хочет — да, ему дали понять — он желает всего лишь немного вздремнуть, совсем чуть-чуть, и у него обязательно появятся силы, поскольку одного желания не достаточно.       Но что-то определенно шло не так.       Мир вокруг погружается в прохладное серое марево, из-за чего Гордона больше клонит в сон. Измотанный и истощенный, он пошатнулся, неконтролируемо наклоняется вперёд, и нашел перед особой опору в лице… точнее, плече человека в синем — он спасает его от неминуемого и наверняка болезненного падения, а вместе с тем «нигде» чернеет, а по его сторонам за спину стремятся улететь бесконечные белые точки-звёзды.       Не успей он, что тогда? И от чего же работодателю мнится: что-то идёт не так, но что и почему?        И наниматель затихает, осознав, что он зачем-то подумал о прошлом. Нет, не так, как Фримен. Тот циклично проживает травмирующее событие, он же, спорит сам с собой. Нет-нет, наниматель ни физически, ни как-либо не опоздал бы.       Но другое дело, не обратись Фримен мысленно к нему.       Ясно… Вот в чем дело — это страх? Громкое слово, страх свойственен людям, а он — нечто большее во всех смыслах, чем человек. Одновременно с этим, нечто большее, чем человек проявляет интерес к людям, пусть и отрицает до последнего.       Он не видит Фримена, не видит в этой, как на зло, нужной реальности, не видит вероятностей, «ветвей». К примеру, с Вэнс гораздо проще, почему? Почему ему не дано видеть судьбу Гордона, приходится импровизировать исходя из других реальностей, Отталкиваясь от жизней людей, которые так или иначе взаимодействуют с ним. И, наконец, почему чаще сего работодатель не слышит Фримена?       Последний, к слову, повёл себя странно мгновением назад. Остаётся держать ручного идиота под контролем, до не давних пор это удавалось, ключевое слово «до недавних пор».       Человеческая жизнь хрупкая вещь, нежнее чем само мироздание, правда, и то уже давно набекрень по вине подобных ему и его нанимателям, из-за таких, как Фримен.       Он достаточно знает о людях, однако правда в том, что он не понимает: не понимает, что сподвигло Фримена накануне, вот и хочет понять. Что для человека означает слово «отдых»? Очевидно, Гордону не достаточно просто прибывать в стазисе, хотя, работодатель сделал всё, чтобы ему было комфортно. Вопреки тому, Фримен несколько раз «просыпался» в пустоте, но природа тех самых пробуждений остаётся не ясной нанимателю.       Как бы то ни было, он не смог опоздать: Гордон звал его, мысленно, впервые, прося о помощи перед тем, как совершит роковую ошибку, испортит всё, ради чего они старались.       Доктор Фримен и здесь выделился.       В конце концов, кто желает, чтобы усилия пропали даром? Ах вот бы пребывание в компании Фримена ограничивалось исключительно не любовью к потерянным стараниям, но ни сам работодатель, ни Гордон вряд ли когда-либо признают некую, безусловно, общую особую заинтересованность привязанность друг другом.       Гордон потерян, думается, как и человек в синем сейчас. Он хочет знать, что выберет Фримен? Наниматель напомнил ему, подтолкнул к тому, ради чего они тут все и собрались. Беда в том, что у них обоих нет выбора.       Стало ясно, чего добивается Фримен:

Освобождение.

      А потом всё будет повторяться из раза в раз, от мира к миру, от вселенной к вселенной, от одной болезненной мысли к другой. Убеждение это как бы вшито в голову, и как ни старайся — Гордон не избавится от него. Видит дьявол он пытался, и с каждым днём оно всё укореняется.       В таком случае, почему бы не заменить его — другим? Беда в том, что наниматель пробовал, экспериментировал с иными путями, но сколько комбинаций и временных линий он не посетил — везде провал, что не лишний раз доказывает: Фримен подвластен лишь от части.       Гордону оставили выбор его иллюзию — не отняли пистолет, не сковали в движениях, и Фримен воспользовался какими-никакими привидениями: снимать с предохранителя оружие не потребовалось, так как он выполнил это ранее. Неспешно, словно стараясь не беспокоить его опору в лице нанимателя, Гордон обессиленно выдохнул, поднёс дуло к виску, секунда…       Он спустил курок.       Значит, вот так видит освобождение сломленный человек? Жаль, Гордон не успел ощутить облегчение.       Чёрные брызги на фоне белого, когда же обезглавленное тело неизбежно падает, рядом с ним уже рассеялся человек в костюме, а вместе с ним рассыпалось на кусочки и то, что осталось от Гордона.

***

      Обман не удался, что ж, Гордон пытался.       Тяжелое дыхание слышится словно сквозь воду, плотная тьма, и далёкое эхо слов:

      — Никаких сожалений и выбора, доктор Фримен. Вы слишком ценный сотрудник.

      «Мне нужна ваша помощь» — хочет добавить работодатель, но молчит, молчит и Гордон с целой головой и без единой новой царапины, кроме, разве что, с безобразной кровоточащей раной на душе. Ни живой, ни мёртвый, один.       Или не совсем?       А что если… Что если забросить конкретно этого Фримена действительно туда, куда он хочет и отыграть кое-какие события?

Субъект: Гордон Фримен

Статус: ожидает распоряжений.