Осознавая, что я, проснувшийся и чистый, уже стою перед зеркалом в новой школьной форме и с розой в целлофане для классного руководителя, одновременно понимаю, что наступило первое сентября. День знаний и первый день учебы, совершенно не придающий никакой надежды на «жизнь с чистого листа», как и новый год или день рождения, который я не праздную с двенадцати лет. Переносицу с первого класса натирает оправа очков, шея чешется от прилегающего воротника чёрной блузки, а коричневый вязаный кардиган только подливает масла в огонь, отчего мне становится жарче. Надеюсь, что запах пота и отчаяния не будет слышен стоящим вблизи.
Проходит сорок минут, проведенных в неясности разума за столом, когда единственное, что я чувствовал — это сухая гречка во рту. Но по ощущениям уже через секунду я сижу в салоне автомобиля знакомого моего отца и устало выдыхаю. Сколько раз я себе уже обещал летом не нарушать график сна? Может раз десять. Но обещаний будущий я не исполнял, отчего сам страдал и протирал глаза до покраснения. Если уж на машине, то у меня есть двадцать минут на небольшой отдых и ещё пять, пока припаркуемся, так как в это время все ближайшие места заняты, а водит машину этот человек на удивление плохо. Цифры за ущерб чужих машин страшные, даже для того меня, который был в пятом классе, но каким-то образом этот клоун выкручивался. Хочешь жить — умей вертеться.
Машина поворачивает влево — восемнадцать минут на дрёму. Я опираюсь затылком на сидение и, в последний раз взглянув на крышу, закрываю глаза.
Полураспахнутые веки, что тяжело разнимать из-за ярко приветствующего всех проснувшихся солнца, открывали вид на такие же небыстрые легковые машины людей, не спешащих добраться до места назначения. Поэтому перевозчик, не вызывающий доверия на безопасную поездку, легко обгонял «соперников», крутил баранку почти что, как ему вздумается: наезжая на кочки и ямки, разнообразив поездку неожиданными прыжками и одним стуком макушки по стеклу, когда я решил прилечь к нему. И где таких придурков находит маньяк, что называет меня своим сыном? Защитив висок ладонью от последующего удара, снова прислоняюсь щекой к окну и второй раз пытаюсь выспаться, перед этим прочитав номер близко проезжающего гелика.
Будит меня резкая остановка и грубый мужской голос «приехали!». Я всё-таки заснул, какое счастье.
Машина стоит ровно, водитель жив, полиции рядом нет, цветок цел — идеально. Открываю дверь, выхожу на улицу, аккуратно закрываю и делаю глубокий вздох. Знакомый запах неподалёку растущих гелениумов осенних — удивлён, что запомнил название — бьёт в ноздри сильнее обычного и превращается в наркотик, заставляя вдыхать сладкий запах пыльцы снова, а потом ещё раз и ещё, пока цветовая вонь совсем не растворяется в воздухе, в пейзаже поздней пасмурной осени и не смешивается с моросью и влажными свёрнутыми листьями, затухающими на тротуаре. Внимание перенимают лица одноклассников, которых после девятого класса сильно поубавилось. Количество оставшихся в школе безмозглых баранов не было важным фактом, так как среди них проходил единственный юноша, с кем я общался чаще, чем никогда: Вицент. Могу назвать его хорошим знакомым — за одной партой сидим только два года, и то разговоры часто об уроках, а не о делах в личной жизни, как это бывает у друзей и товарищей. Не хочу пока с ним здороваться: думаю, что легче будет переглянуться и кивнуть на линейке.
Не попрощавшись с горе-водителем, я двигаюсь к школьной аллее, слившись с толпой учащихся с цветами, приобретенными на ближайшей автостанции или ларьке. Не осуждаю, ведь сам эту розу купил у незнакомой бабушки в центре, пока гулял, а целлофан с ленточкой пришлось докупать в цветочном магазине. Впервые эти две вещи стоили дороже самого цветка.
Одна ёлка, дальше возле влажной от ночного ливня травы — скамья, об которую вытирают подошвы туфель вставшие в грязь первоклассники. Ель, дуб, росток… Вицент! Нет, не растение, а одноклассник.
Тот замечает меня и немедленно подходит. После чего, даже не поздоровавшись, не поинтересовавшись настроением и времяпровождением летом, спрашивает:
— Ты чего на улицу не выходил?
— А ты и не звал.
— Тоже верно, — Вицент чешет затылок, — да и я редко когда выходил. Максимум до стадиона прогуливался или станции.
— Ой, это для меня уже далеко.
— А как ты тогда по школы добираешься?
— На машине, а как ещё? Я бы на полпути свалился.
Вицент хихикает. Он хотел что-то ещё добавить, но тут же отвлёкся на уведомление в телефоне. Ловко достав мобильник и крепко сжав бока, третий отличник класса энергично двигает большим пальцем по клавиатуре, набирая, как мне показалось, довольно длинное сообщение. Решив не отвлекать, я продолжил поход ко входу в здание рядом с ним, так как был заинтересован изучением внешности. Удивило, что он наконец подстригся, и чёлка больше не закрывала глаза. Аккуратная короткая и удобная прическа и наконец светлые волосы не были собраны в дурацкий крысиный хвостик. За лето он даже не загорел, впрочем, как и я, выглядел болезненно и мешки под глазами будто стали больше. Хотя о чём это я? У самого уже не мешки, а подвалы.
— А где твой галстук? — задаю вопрос, всё-таки перенимая внимание к себе.
— Собака сгрызла, — прозвучал монотонный ответ.
Саркастическая шутка или реальная ситуация? Уточнять не хотелось. Потому что не хотелось быть посланным в одно знакомое место.
Осматриваюсь снова и замечаю ещё одну отличницу десятого «Б»: Эмель. С этой личностью ассоциации возникают не самые лучшие: резко сначала девятого класса она начала меня преследовать, интересоваться мною, моей успеваемостью и даже пытаться меня подтягивать, хотя я был доволен своими оценками. Наше общение было приемлемым ещё в седьмом и в восьмом классе, когда разговоры ограничивались лишь уточнением, какой урок будет следующим и работами по парам, однако ж нынешнее её поведение пугало. Могу ли я назвать её товарищем? По теории, да, я могу, но по факту — нет.
Как только гордо поднятая голова поворачивается в мою сторону, демонстрируя округлую форму смуглого лица жительницы восточных стран и её веснушки на вздернутом носу, я ускоряю шаг и всеми силами пытаюсь скрыть чёрную макушку за ближайшими деревьями, если уж не за другими учениками, что были намного ниже меня.
Прячась за толпой рядом с родителями третьих, четвёртых классов и ещё помладше, пришедших с дошкольниками, что резвились на детской площадке неподалеку, убеждаюсь в безопасности, осматривая класс. Эмель стоит либо в середине, либо перед всеми, поэтому шанс того, что она меня заметит, был низкий, но не исключен. Вицент стоял практически там же, где и я, но совершенно для другой цели. Неужели это настолько важный разговор? И печатает он с усердием — быстрее, чем обычно. Врываться в его личную жизнь желания не появлялось, поэтому продолжаю оценивать его внешний вид. Горло чёрного тёплого свитера доставало чуть ли не до подбородка, а его в свою очередь закрывал свитер кофейного цвета; штаны как всегда болтались по земле, и на виду оставались лишь носки туфель на шнурках. Пришел он без цветов, возможно, подарил учительнице по дороге. Описывать больше нечего. Я толком не рассматривал его лицо, чтобы упомянуть цвет глаз, форму носа или наличие щетины, но, кроме синяков от недосыпа, я могу подметить, что с первого класса его лицо оставалось и остаётся таким же чистым и бледным, как у мертвеца, без раздражающих точек и других проблем. Будто почувствовав пристальное наблюдение, Вицент поворачивается ко мне и кивает головой, но вверх, таким образом попросив подойти ближе. Выполняю его просьбу, и он поворачивает телефон так, чтобы не отсвечивало, вытирая рукавом воду с экрана. Короткое видео с рыжим котёнком, что застрял в тапочке, которое заставило меня улыбнуться. Хоть я фанат крылатых, но полностью разделяю любовь к котикам с Вицентом.
Позже, к концу линейки, я уже забываю о присутствии дамы с большой буквы, однако она о себе напоминает лёгким прикосновением к плечу и просьбой повернуться. Оттягивая момент встречи взглядов, я зажмуриваюсь и оборачиваюсь, отойдя на шаг, стараясь показать полное нежелание начинать диалог. Одноклассница либо не понимает жеста, либо его игнорирует.
— Я просто хотела подойти поздороваться! Как лето провел? Как настроение?
И эти два ненавязчивых детских вопроса уже крутят желудок из стороны в сторону от наступающей злости. Сдерживая желание прислонить кулак к её лицу, отвечаю спокойно, без заметного отвращения:
— Как обычно. Книги и сон. Всё. Давай мы молча пройдём в класс?
Просьба не оставила вопросов. Эмель пожимает плечами, опередив меня, бежит вверх по ступенькам и скрывается из поля зрения, добежав до второго этажа. Подождав ещё примерно десять секунд, начинаю подниматься.
За два года более-менее частого общения я знаю об Эмель больше, чем об остальных, однако я бы предпочёл её вообще никогда не встречать. Её отец — криминалист, сама она хочет стать юристом. Эту семейку тянет к правосудию, как я понял. Отличница, внешностью и фигурой тоже хороша, не спорю. И деловой стиль будто бы создан для неё. Обожаю, когда девушки завязывают высокий хвост, а юбка с высокой талией меня сражает наповал. Главным атрибутом её одежды всегда был и сейчас является длинный чёрный мужской галстук, закрывающий почти все пуговицы блузки. Судить насчёт характера не могу, не достаточно близок. Знаю лишь то, что она быстро привязывается и тяжело отпускает, конечно, по собственному опыту. И ещё она очень требовательная! Во всём! К себе, ко мне, к одноклассникам, с которыми она работает над проектами; один раз пригрозила информатику, но я не помню из-за чего.
К концу воспоминаний я уже открываю дверь в класс и меня встречают недопонимающие, слегка раздражённые взгляды, которые ловит каждый опоздавший, а на учителя мне страшно смотреть. Пересиливая волнение, я с поднятым подбородком и прямой спиной подхожу к женщине, что несёт огромную ответственность за наш бунтарский класс пять долгих лет, и, кратко поздравив с праздником, отдаю цветок. Выговора не последовало, она приняла подарок и поставила его рядом с другими. Виновато посмеявшись, я спешу удалиться за парту рядом с Вицентом.
Вицент любезно отодвигает свободный стул и стучит по сидению, не отрывая взгляда от экрана. Присаживаюсь рядом и сразу же гляжу в его личные переписки, которые от меня близкий знакомый никогда не скрывал. С каждой перепиской я больше путаюсь в его характере: почти каждое его сообщение кишит сарказмом и ненавистью к учебе, но по ответам и оценкам нельзя сказать того же самого. Максимально прилежный парень за второй партой, что отвечал полным предложением лишь на уроках, оказывается, уже давно успел заткнуть рот нескольким незнакомцам в интернете, доводя до конца все споры по поводу политики или верности теории по какому-то фильму, после чего выходил из них сухим. Прямо сейчас он ведёт подобный конфликт с человеком, а если судить по грамотности оппонента, то с ребенком, по поводу проблематичности, как он говорит, пейринга маньяка и жертвы. Сколько бы я не советовал оставить девочку в покое, он отмахивался и продолжал строчить гневный комментарий с предложением прочитать Википедию про психические расстройства, переходя на личность юного фаната франшизы. «Мёрдер и Альбертсон» — слышим мы свои фамилии, доносящиеся со стороны учительского стола.
—Телефон спрячьте! Десятый класс, ну взрослые дети!
Никогда не понимал выражения «взрослые дети». Так мы взрослые или пока ещё дети? Или взрослые с разумом детей? Дети с мышлением взрослых? Пока я размышлял, Вицент, дописав заключительное предложение, убрал гаджет в карман портфеля и положил руки на парту, и я постулил по его примеру, но вникать в торжественную речь про важность обучения и запугивание тем, что совсем скоро нам во взрослую жизнь, не стал, погрузившись полностью в свои, более важные идеи и тревоги. В последнее чаще всего они были связаны с людьми, из-за которых я появился на свет. Возможно, у меня была бы воля существовать под крышей дома и под голубым небом, радоваться мелочам и тому, что в какой-то момент жизни я выжил, но каждый раз такой случай прерывают воспоминания о психически больных взрослых, с которыми я живу в одном доме. Благодарю судьбу за то, что мне по наследству не передались их нытьё и умение повернуть все стрелки с себя на окружающих, пусть даже невиновные их в лицо не знали. Но походу внешностью я пошёл в отца, если уж судить по неестественно для окружающих жёлтым глазам и черным волосам, что темнели почти что с каждым новым годом жизни. Мне ещё очень страшно вспоминать четырехгодовалого себя с чисто белыми глазами. Может это какая-то болезнь? Я больной? Может это как-то связано с моим зрением? Может я до четырёх лет вообще был слепой, а затем каким-то чудом излечился? Мать говорит, что я всё выдумал и что для меня это вполне естественно. Ну конечно, когда предки психа могли разговаривать с животными, отрывать свою голову без последствий для здоровья и регенерировать глазные яблоки, то другой цвет глаз у моих дедушек и бабушек вообще за норму считается. Ох, что-то я уже совсем замечтался, если уж сосед по парте уходит из класса за другими ребятами. Продолжу предаваться фантазиям по дороге в магазин.
Пока мою голову мучали мысли и планы о том, как бы столкнуть случайного человека с обрыва, ко мне снова подбегает близкий знакомый. Надо же, уже четвертый раз за день я с ним контактирую. Что ж с ним за лето такое произошло?
— Слушай, ты же сейчас в магазин идёшь, да? — спрашивает меня парень.
— Как бы да, а куда мне ещё идти?
— Да я просто уточнить хотел. Мне просто домой в эту сторону, а возвращаться прямо сейчас не очень хочется. Можно с тобой посидеть на лавочке? Ворон покормить?
Точно солнце голову напекло, а может сошёл с ума. Но почему я должен отказывать человеку, что предлагает свою компанию при таком слегка скучном для некоторых личностей занятии? Птицы никогда не будут против лишних ломтиков батона, а их кормилец не против пообсуждать что-нибудь житейское. Я с улыбкой ему киваю и жестом приглашаю в путь, надеясь, что по дороге мы найдем тему для разговора.
— Ну… Как дела? — начинает попутчик.
— Вицент, прости меня за такой личный вопрос, но почему ты сейчас не хочешь возвращаться?
— А что в этом странного? Я сейчас хочу прогуляться.
— Ты просто всегда торопился домой, не останавливался в магазинах и тому подобное.
— Ну, а сейчас желания поменялись! Десятый класс, можно немного отдохнуть, экзамены уже позади.
— Но ведь дальше одиннадцатый, не забыл?
— Буду готовиться летом, а сейчас наслаждаюсь свободой и отсутствием тотального контроля… Со стороны учителей! — под конец юноша хихикает. Так взволнованно и резко, что смех кажется ненастоящим.
— Оу, да, я тебя понял. У меня контроль будет всегда, даже если на горизонте ни одной самостоятельной.
— Соболезную…
Остальной путь до магазина мы прошли в молчании, стараясь не встретиться взглядами. Может это только я осматривал горизонт в поиске чего-то отвлекающего, а компаньон желал продолжить разговор, но сейчас это мало волнует.
И наконец спустя длительные мучительные минуты неловкого молчания, мы добираемся до скамейки со свежим белым и мягким батоном в руках. Сам бы съел, но «детей» нужно кормить в первую очередь, поэтому буду наедаться запахом.
Только я присел и начал доставать первый ломтик, чтобы протянуть рядом сидевшему Виценту, как крылатая черная нахалка присела рядом со мной, залезая на плечо и уже щёлкая клювом в предвкушении угощения.
— О, это твоя ручная? — спросил сосед по парте, наверное, заметив на её лапке браслет.
— Не, просто очень смелая, — я дёргаю ладонью перед вороньим глазом, но та даже не отскочила, — она даже воробья заклюет за лишний кусочек, поэтому я таким образом её пометил, чтобы потом малышей прогонять.
— Надеюсь, что с рук её кормить безопасно? — он уже опускает кисть, отказываясь брать в руки корочку.
— Если ты не боишься лишиться пальца.
Вицент, приняв мой ответ за вызов, отнимает у меня ломтик.
— Зато писать меньше на русском.
Он отламывает кусок, нервно скатывает его в шарик и протягивает лакомство «ручной» птице. Она, привередливо осмотрев поданное блюдо то одним глазом, то вторым, спускает клюв к нему и хватает, после чего проглатывает и скачет к Альбертсону, выпрашивая ещё и может побольше. Обладатель зарубежной фамилии улыбается и незамедлительно отдаёт ещё кусочек мякиша. Злодейка теряет внимание, отвлекается от меня, и тем самым у более миролюбивых соседок появляется возможность наесться.
Я потерял счёт времени, но по цифрам на экране телефона понимаю, что сижу тут с Вицентом ровно 20 минут, а ни одной законченной темы в нашей немой беседе не появилось. По состоянию видно, что парень не очень старается возобновить наш разговор: он уже клевал носом, пока разбойница тащила из его рук недоеденный ломтик. Толчок в предплечье тут же возвращает его в реальность с глубоким вздохом, оказавшимся неожиданным для него.
— Я-то с тобой поговорить хотел… — отвечаю ему, параллельно стараясь придумать открытый вопрос, на который не последует толстый и короткий ответ.
— А, да? Так о чём? — Вицент, видимо в приподнятом настроении, наклоняется ко мне.
— У тебя есть близкие люди или друзья?
Он вздрагивает на месте и тотчас хмурится. Неуверенно открывает рот, словно приготовившись говорить, но отводит взгляд, останавливая мысли на выходе.
— Ну так? — задаю вопрос снова.
— Знакомых много… А таких друзей, каких ты имеешь в виду — нет.
Я сочувственно вздыхаю и киваю головой.
— Но я и без них хорошо живу, — продолжает Вицент, пока ворона забирается ему под руку, — со мной дружить сложно. Я всегда занят учебой, прогулкам предпочитаю дневной сон или телефон, да и мать вряд ли отпустит на улицу после восьми.
— Гулять же можно и днём после школы, не? Даже одному, чтобы проветриваться. Я иногда могу себе позволить выйти за пределы города.
— Можно, но я так устаю после уроков, что засыпаю на два часа, в затем сразу за домашку, — Вицент тянется за новым кусочком батона и начинает его делить с вороной, — мать планирует мне репетитора нанять. Я не знаю зачем. Поиздеваться решила…
Последнее предложение он оканчивает грубо и отрывисто, с особым усердием разрывая мякиш. Я уверен, что в таких ситуациях люди должны сочувствовать, поддержать каким-либо образом или решить проблему вместе, но я далеко не эмпат. И мама у меня добрая, хоть и глупенькая. Не смогу понять, пока не встану на его место.
— А как давно твоя мать над тобой «издевается»?
— Да с самого первого класса! Если уж в детском саду она была более лояльна и ругала только за разбитые колени и драки, то в школе, как сама сказала, «желает видеть только успехи». А хер ей с маслом! — Вицент кидает батон на скамейку, чуть ли не ударяя по деревяшке кулаком, отчего «домашняя» птица возвращается на спинку сидения. — Я не робот! Я буду учиться на те оценки, на которые способен! Я нигде не участвую, ничего дополнительного не узнаю, выходные провожу в кровати и за рабочим столом. Всё! Мне этого достаточно! Я устал! Я хочу, чтобы она от меня отстала!
Он хватается рукой за голову, сжимает волосы в кулаке и наклоняет туловище. «Чтобы все отстали от меня и я гнил в одиночестве». Вицент, Вицент…
Ты хоть знаешь, как ощущается гниение?
Как же быстро проходит время в молчании с человеком, что открыл душу впервые за десять лет совместного времяпровождения в классе. А может он ушёл раньше ожидаемого. Тоже не исключено. Он попрощался со мной и повернул направо, скрывшись за выступающей кирпичной стеной магазина, который существовал в этом мире дольше, чем я. Не видя смысла оставаться на том же месте дальше, я беру пакет с последними ломтиками внутри и двигаюсь в противоположном направлении от улицы, в сторону которой направился Вицент.
Возле ворот школы вижу знакомую бежевую «ласточку» с вмятинами на бампере, что рычала и прыгала, пока ждала меня. Взявшись за ручку дверцы всеми пальцами и потянув на себя, я прыгаю на сидение и как можно тише хлопаю ею, уведомляя водителя о готовности ехать до дома. Теперь руки занимает целлофан с пищей, что было намного полезнее, чем быстро умирающее растение, а сна тело не требовало, поэтому в место жительства я возвращаюсь полный энергии и готовый снова портить настроение окружающим.
— А ты чего так задержался? — спрашивает водитель, тронувшись с места.
— А не твоё дело. Если бы я хотел, то и до вечера мог бы вокруг школы ходить и пешком дойти до дома.
Тот снисходительно улыбается, словно не воспринимал всерьёз мои слова. Теперь настроение портится у меня. Давно этот водитель напрягает своей лёгкостью отношения к происходящему вокруг и в мире, к словам и действиям в его адрес. Его вообще ничего не волнует, кроме собственной безопасности, жилья и еды. Такие люди не хотят ничего добиваться, занимают место тех, кто мог бы стать более успешным. И этот человек работает в отеле отца. И как бизнес психопата просуществовал до сей поры с такими работниками? При его должности даже я мог бы добиться успеха, хоть самого минимального, если это будет ежедневная хвала и восхищение. Мерзкий и ленивый тип.
После продолжительной поездки с негативными мыслями в качестве попутчиков, машина останавливается во дворе, рядом с местом жительства нашей небольшой семьи. Невысокий частный домик с белыми стенами, тёмной крышей и малым количеством окон, а вокруг него расположился небольшой садик. Клумба, качели и гараж были и остаются часто посещаемыми мною местами, когда в комнате становится душно. В другие места участка я захожу редко и в исключительных случаях. Мужчина за рулём не достоин даже взгляда на прощание, поэтому я, чуть ли не вскочив на колени, выхожу из салона, закрываю дверь и под звук мотора, что становился тише и тише, направляюсь домой.
— Я дома! — уведомляю всех присутствующих.
Ответа не последовало, но мне и не сильно он требовался. Я поставил туфли рядом с дверью и направился на кухню. Там уже хозяйничала мама, что было понятно по запаху кипящего на плите бульона. Значит, батон я купил как раз кстати.
— Привет, мам, — я кладу батон на стол и целую её в щёку, — может тебе помочь с готовкой?
— Нет, не стоит, — прозвучал ответ от женщины, что была на ногах больше часа, — иди переоденься и потом обедать будем.
— Я один поем.
После чего удаляюсь в комнату.
Отделение себя от внешнего мира в уютном «гнезде» — лучшая часть каждого буднего дня, когда мне приходится с кем-то говорить и ходить в общественном месте. Рабочий стол с безделушками, стены с плакатами, кровать с чистым бельём и полки с фигурками, что стояли рядом с телевизором и приставкой — вот, что поддерживает во мне желание жить и существовать. Наконец снимаю с себя всю верхнюю одежду и небрежно кидаю на спинку стула, забыв о том, что шкаф с вещами буквально с другой стороны. Затем хватаю домашнюю футболку, клетчатые пижамные штаны и, натянув все вещи на себя, выдыхаю, растворяясь в лёгкой тонкой ткани.
В этот вечер я не выйду на улицу, кто бы меня не звал! Забастовка! И завтра не выйду, завтра суббота, имею право оставаться в постели весь день. А сейчас свободное время решаю потратить на недавно купленные «Demon Slayer — Kimetsu no Yaiba — The Hinokami Chronicles» и «Persona 5 Royal». Вот уже закрываю окна, щёлкаю замком, чтобы точно в комнату никто не входил, включаю телевизор, подключаю приставку, ищу нужную игру, но от занятия отрывает внезапный стук в дверь, после которого испуг переходит в раздражение.
— Да?
— Сынок, иди поешь!
— Мамуль, ну не сейчас! Я разогрею!
— Ты же ничего с обеда не ел…
— Ну я не голоден!
Вроде пока тихо. Пока что. Если подключится ещё и папаша, то…
— Сын!
Вспомни говно — вот и оно.
— Да, пап?
— Выходи и иди ешь! Мама старалась, готовила, а ты…
— Ну не хочу я! Я батона наелся!
И тишина. Ну и хорошо. У меня не осталось сил ни говорить, ни слушать, а тем более продолжать убеждать в полноте своего брюха.
Игры полностью заняли моё внимание, заставив забыть о времени, поэтому после очередного проигрыша в реальность меня возвращает невыносимая голодная боль внизу живота. Уже потом я всматриваюсь в циферблат настенных часов и раздвигаю шторы. Двенадцать часов ночи, фонари уже погасли, вся комната была погружена в глухую темноту, а единственным источником света был телевизор. Его я тотчас же выключаю и, подсвечивая себе путь фонарём на телефоне, направляюсь на первый этаж к кухне. Спустя три скрипучие половицы и десять ступенек, наконец оказываюсь возле входа в комнату, а там уже и до ночного перекуса недалеко.
Суп стоял на верхней полке холодильника, на второй — бутерброды. Подумав, что вскипятить чайник будет намного тише, чем разогреть суп в микроволновке, так ещё батон с майонезом и колбасой намного быстрее съесть, я достаю второе блюдо на маленькой тарелке, ставлю на стол и, закрыв дверцу холодильника, тянусь к верхней полке за коробкой, что была наполнена чайными пакетиками.
Три минуты голодного ожидания готовности вознаграждаются кипячёной водой в кружке, хотя теперь нужно ждать её остывания. Пока чай заваривается и холодеет, я беру первый бутерброд и кусаю. Никогда ещё майонез, колбаса и огурец в сочетании друг с другом не были такими вкусными как сейчас, даже без напитка. От трапезы меня прерывает краткий звон, исходящий из моего кармана. Я беру мобильник, о существовании которого успел забыть, и смотрю на пришедшее сообщение. Вицент. Вицент тоже не спит. И сообщение совершенно не про домашнюю работу.
«Прости за такой странный вопрос, но во сколько ты сегодня вернулся домой?»
Он думает, что я помню? Допустим, что в четыре.
«Ну в четыре часа. А что случилось?»
«Ты не встречал по дороге Аме? Нашу одноклассницу.»
«Она живёт в противоположной стороне от моего дома, а я ещё на машине был.»
«Ах да, точно. Ты ничего про неё слышал?»
«Всё что я слышал, так это то, что она две недели в школу не ходит. Так что случилось?»
«В лесу за городом было найдено её тело… Пять ножевых ранений в грудь…»
Ох… Значит всё-таки нашли…
Но если про это спрашивают меня, то сейчас я не в списке подозреваемых, так? Или наоборот? Я совершенно не могу думать над верным ответом в такой ситуации, когда для полноценного размышления нужна еда и отдых, которых я добровольно себя лишил.
«Я очень сочувствую ей и её близким. Она была очень хорошим человеком. К сожалению, про эту ситуацию я ничего сказать не могу… Извини.»
«Ладно, ничего. Спокойной ночи.»
Да, спокойной. Особенно мне.
За два глотка опустошаю кружку, оставляю тарелку чисто белой, после чего, поставив посуду в раковину, направляюсь в комнату. Нет, не сейчас. Ко мне будут вопросы, если родители заметят полную и нетронутую тарелку супа…
Суп выливается в унитаз и исчезает под напором воды, как только я нажимаю на кнопку. Идеальное преступление против кастрюли и моего желудка, который уже неделю скулит по нормальной еде. Вот теперь выключатель от моей ладони щёлкается и кухня меняет свой цвет с тёплого жёлтого на глухой чёрный, слегка освещаемый луной из окна с отпечатками пальцев.
Через три секунды оказываюсь в родной и близкой по духу, но далёкой по расстоянию комнате, а потом уже у кровати и тут же под одеялом. Желание просидеть лишний час в телефоне прогибается под усталостью, проявляющейся синяками на веках. Ещё немного полюбовавшись видом из окна, ведущим на чужие дома и участки, падаю спиной на матрас и под его скрип выпрямляю плечи. Затылок приземляется на перьевую подушку и углубляет вмятину на ней, а руки складываются крестом на красном пододеяльнике, оголяя себя от плеч до кистей. Я закрываю глаза и начинаю дыхательную гимнастику для сна. Три секунды вдоха, пять секунд задержать его и восемь секунд выдоха. И так по кругу, из раза в раз, не прерываясь, пока не отрубишься.
Очухаться пришлось в совершенно противоположном по описанию пространстве: яркий, слепящий глаза свет белого цвета, амиантовые и пустые стены, в которых нельзя проглядеть ни трещины. Окон нет, часов нет, поэтому даже приближённый отрезок времени мне не позволено узнать. Поле зрения ограничено потолком, шевельнуть рукой или ногой не получилось. Медленно и через силу повернув голову в сторону, я заметил ремешок на локте и немного дальше людей в белых одеяниях. Ориентироваться я могу лишь на внутреннее тревожное ожидание ужаса. Всё это мне напоминает видео, где осуждённого приговорили к смертной казни, смертельной инъекции.
И здесь до меня дошло.
За что меня осудили? Когда и кто? Это конец? Походу, что да. Чувствую чужие взгляды, осуждающие и тяжёлые. Будто бы вспоминаю, за что меня осудили, но осознание приходит слишком поздно, ведь в венах теперь гуляют препараты, отключающие мозг и ведущие в мир иной. Быстрая и безболезненная смерть, вполне заслуженная по мнению основного общества, что сидело в зале за стеклом и ждала, когда можно будет уйти отсюда. Иду вслед за своей жертвой. Она умерла от ножа, обмякшая в собственной крови в пустом тёмном поле, а я без мучений и угрызения совести засыпаю гуманным способом.
И прежде чем закрыть глаза и сморщиться перед кончиной…
Я открываю их и оказываюсь в своей комнате, в своей постели. Очередной кошмар. Снова кошмар. Не такой страшный, какие я видел раньше, но тоже очень напряжённый. Вместо металла под влажной спиной серая простынь, мятая и тёплая, так ещё и мокрая, на которой я буду лежать оставшиеся пять часов. Перед этим надо хотя бы пройтись до балкона.
И вот под носками на месте белых деревяшек теперь бетон и тонкий маленький ковёр болотного цвета с убогими голубыми горизонтальными линиями в качестве узора. Над головой небосклон развесил на себе звёзды, и их покачивал слабый и задобренный ветер. Необычно спокойная и ясная ночь, особенно после недели дождей и оранжевого уровня опасности. Серость соседних домов не портило ни одно жёлтое окно или отражение лучей гигантского светила, а с ними в цвете сливались ивы и сосны. И с каждой подобной разгрузкой мозга и сушением намокшей шеи мне больше и больше хочется, чтобы утро никогда не наступило. Не начинался новый день, не просыпались люди, не уходила луна и не возвращались звуки. Надеюсь, что это желание разделяет со мной не малое количество прохожих и знакомых, с которыми я вряд-ли это когда-нибудь буду обсуждать.
Я больше не засну. Меня не убаюкает постельное бельё, не расслабит свежий воздух, проходящий через открытую форточку, и не заставят закрыть глаза чужие шаги рядом с комнатой. Полный энергии, но не стремящийся её тратить, я лежу на полу и от безделья нет укрытия. Может это нечто внутри пробуждает меня, а не будильник и завтрашние дела?
Я провожу запястьем по глазам.
Почему я плачу?
