В их глазах

В их глазах стоят слёзы. Таков уж он: кто взглянет на него — у того они появляются. Как будто им больно на него смотреть. Как будто он режет им глаза, как ощупывающий пространство вокруг луч поискового прожектора или поток солнечного света, бьющий в незавешенное окно. Как будто они слишком много времени провели во тьме. Прежде руки Асоки Тано крепко сжимали световой меч, они удерживали в воздухе тяжёлые камни и целые корабли, им под силу было поднять взрослого мужчину, но сейчас она подставляет ладони под крошечный свёрток и чувствует, как её руки предательски дрожат. Магическая формула звучит в её голове и просится на губы: «Это сын его дочери» — повторяет она беззвучно. Снова и снова, пока не наберётся смелости посмотреть на него — на сына его дочери, — и сразу зажмуривается так крепко, как только может, словно хочет увидеть, как образ проступит на внутренней стороне век. Во что бы то ни стало она должна сохранить его. Слёзы всё равно находят лазейку: набухают между ресниц, сливаются друг с другом и наконец обрушиваются отвесным потоком. Она запрокидывает голову, моргает часто-часто и мысленно ругает себя: глупая, и чего ревёшь, напугаешь же ребёнка. Вместо того, чтобы руку освободить да отереть щёки, прижимает свёрток теснее к груди. От кого защитить стремится — самой не ясно, и чему училась все прошедшие годы — всё мимо: не было там такого знания, чтобы обяснило, откуда в глазах новорождённого свет погасшей четверть века назад звезды. И не понять, кто кого баюкает: младенец не спит и смотрит на неё как будто озорно, а Асока качает его, и каждое монотоннное движение — как проход прижигающим лазером вдоль глубокой раны. Вскоре уже не больно, остаётся только рассеянное тепло, разливающееся по всему телу. Это ни на что не похожий вид тепла, который Асока и не думала почувствовать снова. Странно плакать, когда тебя греет солнце, но это именно то, что она делает. Вновь оказаться рядом со Скайуокером по эту сторону Силы — о большем Асока Тано не могла и мечтать. Их глаза наводняются слезами так быстро, как будто от этого зависит их жизнь. Как будто прибрежный ветер швырнул им в лицо горсть песка или все ресницы разом осыпались вовнутрь, и теперь они рискуют ослепнуть. Как будто влажная пелена способна защитить их при встрече с неизбежным. Таков уж он: его рождение напоминает другим о смерти. Сабе видит их обоих впервые в местечке под Тидом. При встрече оказывается, что не смотреть на мальчика довольно легко, и дело даже не в силе воли. Если не то пугливость, не то скромность подсказывают ему спрятаться за матерью, то пусть скрывается на здоровье: зато можно не переживать, что собственный голос дрогнет или на лице внезапно проступит что-то такое, что собеседница расценит как капитуляцию. Если она прилетела на Набу за этим, то выбрала не ту планету. Дать втянуть себя в переговоры было неправильно с самого начала, но, судя по последним событиям, Лея Органа не из тех, кто сдаёт позиции, поэтому Сабе переводит дыхание и прикусывает нижнюю губу. Она хочет сказать ей: «Руви и Джобал уже глубокие старики. Они похоронили дочь вместе с детьми почти тридцать лет назад. Только представь, каково им будет, если они узнают, что всё это время жили в неведении. Что их обманули те, кто в последние годы были для неё самыми близкими людьми». И добавить про себя: «Много ли утешения они найдут в правде, когда узнают её до конца, который есть начало твоей жизни?» Она хочет сказать ей: «Твой сын по праву рождения принадлежит к Старейшим Домам галактики, а твой брат — герой Восстания и исчезающий вид космических волшебников. Что даст ребёнку и конкретно тебе признание семьёй Наберрие?» А также: «Не ищи во мне свою мать». Всё это Сабе хочется сказать ей, молодой женщине с ранними морщинами — такие же появились у Сашé, когда той не исполнилось и восемнадцати, — к ногам которой жмётся маленький мальчик с копной тёмных вьющихся волос, одетый в красное. Последнее, несомненно, дипломатическая уловка Леи Органы: сама она — в неприметном дорожном костюме. Сабе винит этот красный — а ещё невовремя проснувшееся любопытство мальчишки — в том, что, раз обратив на него внимание, она не в силах больше отвести взгляд. Она хочет сказать ему: «Когда ты подрастёшь, то, возможно, захочешь больше узнать о своей бабушке. Она была великим человеком, и у нас сохранилось множество её изображений. Так вот, в половине случаев ты будешь видеть на них моё лицо». И обязательно добавить: «Но знаешь, чего никогда не было у меня, но было у неё и есть у тебя?» Эти родинки у него на щеке. На лбу и около носа. Россыпь маленьких точек, созвездия которых Сабе одно время приходилось воссоздавать на себе так часто, что невозможно не узнать их карту в зеркальном отражении. Или в другом лице, особенно когда оно прямо напротив тебя. Сабе моргает, снова и снова, отгоняя наваждение, но слёзы продолжают набегать, и вскоре она сдаётся: закрывает глаза руками и прижимает к ним основания ладоней. Перед глазами мелькают звёзды и складываются в один и тот же узор. Она может ни разу больше не посмотреть на мальчика — ведь это легко, дело даже не в силе воли, — но то, что она увидела, навсегда останется с ней. И самое странное, что она не знает, благодарить ей или проклинать за это Лею Органу. В их глазах уровень слёз слишком быстро поднимается до критического, и тогда они переливаются через край. Как будто река вышла из берегов и грозит затопить долину. Как будто он — стихийное бедствие, которое постигло её жителей и не утихнет до тех пор, пока не смоет их самих, их дела и место, где они жили, оставив позади землю, где каждая трещина заполнена солью. Таков уж он: нельзя о нём забыть или не увидеть. Как будто он — пришелец из их прошлого мира.