Три особенности

Шерлок живёт с Джоном бок о бок второй год. Шерлок, как любой уважающий себя детектив, всегда подмечающий детали, которые потом могут ему пригодится, выделил кучу неординарных особенностей в проведении соседа: начиная от вредных и не особо на его взгляд привычек и заканчивая самыми темными, веющими ледяной тьмой закаулками личности и души Ватсона, в которых, словно в тихом омуте, ошиваются чертята. За все это многочисленное время от его острого взгляда не укрылись три, пожалуй, не понять почему самых запоминающихся особенности. Каждая из них прекрасно подчеркивает тонкость характера его соседа и его извилины- о, человеческий фактор, — как ничто другое. Казалось бы глупые, ничуть не играющие роли в общей формулировке Джона как личности особенности почему то показались великому детективу чем то эстроординарным и до жути забавным. Итак, первое, что он выделил из общей кучи это вкусовые предпочтения. В частности их необыкновенность проявляется, когда дело касается чая. Когда они впервые встретились в просторной гостиной на Бейкер-стрит у камина в красных бархатных креслах, а Шерлок учтиво попросил миссис Хадсон принести чаю -обычного, чёрного, с лимоном -от его острого взгляда не укрылось то, как едва заметно, словно выражая легкое недовольство, дрогнул подвздернутый, малость веснушчатый нос доктора, стоило тому поднести к губам холодный фарфор. Уже позже, спустя несколько месяцев благополучного сожития новых товарищей, Ватсон словно случайно посреди очередного неординарного разговора выкидывает фразу о том что сам по себе, как выяснилось, терпеть подобное не может. Вот так ну! По его словам, после такого чая во рту остаётся неприятный, горький привкус, докучающий теперь уже до конца дня. На последовавший вопрос от немало удивлённого Шерлока «Ну а какой чай тогда тебе нравится, если не секрет?» он демонстративно встал из-за стола и вышел из комнаты, негромко хлопнув дверью. Прошло уже, если Холмса не подводит память, -а она у него отменнная, между тем, -минут за двадцать, а его соседа все небыло. Когда детектив уже стал по новой покручивать их диалог в голове, опасаясь, что чем то задел или оскорбил друга, Ватсон отворил дубовую дверь, гордо прошел внутрь, к Шерлоку, а когда второй удивлённо поднял брови в немом вопросе, тот протянул ему свою любимую кружку. Тот в свою очередь взглянул на её содержимое, нагнувшись, и так и застыл на месте: -Я же спросил о чае! -Это и есть чай. С молоком. -Это не чай с молоком, это молоко с чаем! В самом деле! -судя по всему, Джон просто терпеть не мог горячий чай, поэтому при первой же возможности разбавлял его молоком настолько сильно, что от самой заварки ничего не оставалось от слова совсем. Даже если ему учтиво предлагали лёд, то юноша отказывался и поступал так, как считает нужным. Недовольно цокнув языком, он одернул чашку и снова направился к рабочему столу, поставив её рядом с кипой писанины, и вновь принялся за работу, оставив недоумевающего Шерлока позади. Теперь ответ на вопрос почему от доктора так приятно и мягко веело слабым запахом молока, когда тот, вставая на цыпочки, перевешивался через плечо Холмса опираясь обеими руками на спинку его стула и глядел на рабочий стол с материалами по делу, был раскрыт. Второе, что подметил для себя детектив -его волосы. Все те кто повстречали Ватсона первый раз, разумеется, в первую очередь обратили внимание именно на его шевелюру. Будучи от природы в какой то степени изящным (наглости и безприкословной уверенности в себе это ему не убавляло, к сожалению), голубоглазым блондином, он умело привлекал к себе внимание в принципе. По словам самого Джона, в малые годы он всегда хотел себе длинные волосы и часто дулся после очередной перепалки с матерью, недовольно бормоча под нос «Почему девочкам можно, а мне нельзя?» и вовсе уходил издому на улицу, пинать камни и недовольно кряхтеть. Как только у него появилась полная свобода выбора и действий, то Ватсон, не задумываясь, отрастил их и вовсе до лопаток. Уже потом, спустя некоторое время, он обрезал их по плечи, вдоволь налюбовавшись длиной -это придавало волосам больше объема в его глазах, и теперь каждый раз ликуя -не важно, было ли это раскрытие наисложнейшего дела или просто выигрыш в пари с Шерлоком —демонстративно окидывал их назад бледной тонкой рукой, победно щурясь. Даже если они опаздывали на встречу в тот же, к примеру, Скотленд Ярд до нельзя, тот все равно находил время перед выходом как следует вычесаться перед зеркалом, пока сосед нетерпеливо его окликал. Иногда за работой -писаниной очередной, например -он собирал их в низкий конский хвост, и тут уж кто угодно залюбовался бы на считанные часы (ни в коем случае только Шерлок!)-шелковистые соломенные пряди изящно окрамляли аккуратное лицо, изредка выбиваясь колосками из-под мягкой резинки, а сам Ватсон слегка хмурился, сосредоточенный на работе как никто иной. В такие моменты, когда доктор сидел за рабочим столом, изредка постукивая пальцами в белых перчатках по дереву, а детектив на одном дыхании наблюдал за ним с дивана, закинув ногу на ногу и подперев рукой подбородок, были слышны лишь тиканье часов и тихий шелест пера. И третье, самое, пожалуй, трепетное в представлении Шерлока —любовь Ватсона ко сну, перемешивающияся с его тактильностью. Нередко Шерлок, выходя из комнаты под вечер, заставал мирно спящего сожителя в самых во что бы это ни есть непристойных для не только доктора, но и детектива позах. То он дремлет носом в стол, ухватившись за края шляпы, нахлабученной на уши, обеими руками, то и вовсе переворачивается вверх тормашками на диване, закидывая ноги в белоснежных колготках на бархатную красную спинку и отвешивает голову назад, приоткрыв рот и сложив руки на груди. Каждый раз, когда Шерлок тихо подходит к Ватсону в такие моменты и пытается растолкать, тот или полностью игнорирует происходящее, или и вовсе утыкается носом в тонкую ладонь, покрытую перчаткой, и, бормоча что то невнятное, вновь затихает, тихо посапывая уже на чужой руке. Детектив сначала застывает в трепетной попытке прогнать мурашки, а потом аккуратно и бережно, теперь уже напротив опасаясь того, что разбудит Джона, убирает ладонь из-под мягких волос. Когда это произошло первый раз, то он опешил до нельзя и около пятнадцати минут так и стоял, ничего не предпринимая, но уже позже разработал буквально тактику, причём, вполне себе рабочую, как выяснилось позднее. Самый, пожалуй, трепетный случай, связанный с этой особенностью, произошёл когда Шерлок вернулся домой только в одинадцатом часу ночи. В тот день погодка выдалась крайне паршивой: нога Ватсона ныла и докучала, не оставляя ни малейшего шанса на спасение или хотя бы коротковременную передышку. Он то и дело недовольно ворчал под нос, иногда со злобным хрипом опадая на плечо Холмса, учтиво подставленное ему сожителем. В конце концов детектив, не в силах более наблюдать мучения изнуренного соседа, проводил его до дому, велев отоспаться как следует. И что в итоге? -упрямый, самоуверенный и настолько же выразительный и верный Ватсон встречает его на пороге. Наспех скинув верхнюю одежду, детектив пристраивает его обратно на диван и спустя некоторое время садится рядом, уже с книгой в руках. Шерлок читает. Джон… ну а Джон просто сидит, что уж ему. Часы неумолимо тихают. Очередной абзац расплывчато опечатывается в памяти, даря представление о происходящем в романе, и из размышлений о произведении его выводит легкое, мягкое словно пуховая перина прикосновение. Холмс опешивши одергивает книгу от глаз, удивлённо уставившись на Ватсона. Заморенный сложным днем, равномерным треском бревен в печи и тиканьем часов он заснул; голова, судя по всему, изначально откинутая на спинку дивана, сползла на чужие колени. Спит он уж очень умиротворенно: тихо посапывая, Джон малость приоткрыл ладонь левой руки, которая более не была окрамлена белоснежной тканью, и сжал край рубахи Шерлока, даже чуть притянув на себя. Смелый жест, однако! -но детектив не нашёл что ему сказать, поэтому из немногочисленных вариантов последующих действий, которых он сам и прокрутил в голове, оставалось лишь смириться. Ватсон не увидит, как спустя пол часа любящие руки перенесут его на накрахмаленные простыни к нему в комнату. Не услышит монотонного, лёгкого дуновения, которое тушит свечу на прикроватной тумбе. И, наконец, не ощутит невесомого поцелуя в лоб и не узнает, чьи же нежные ладони, уже более не окрамленные белоснежными перчатками и ласково оглаживающие длину волос, он увидит сквозь сон.