Боги тянутся к свету

Изуку осознает себя в новой религии, когда снова и снова продолжает встречать его. Это просто, как нечто эфемерное, непостижимое, но всем понятное по-своему, потому что никто не может устоять перед подобным. Не то чтобы он много в этом понимает, но мама рассказывает разные вещи и водит в храм по праздникам, чтобы кинуть монетку и помолиться. Поэтому Изуку знает. Он невероятен. Изуку не моргает, восхваляя его красоту и острый опасный взгляд. Он сияет, как солнце в знойный июльский день, и обжигает одним лишь своим присутствием. Другие не видят в нем бога. Открывают рты, наблюдая за искрами в ладонях, улыбаются маленькому мальчику с хмурым красивым лицом и проблемным характером, но не смотрят дальше, глубже этой оболочки. Изуку же видит его насквозь: яркий свет, огонь, разрушения. Мама ведет его в храм на новый год, а Изуку хочет молиться не тем, кому привык. Каччан растет, поднимается выше, тянет руки к солнцу, макушку подставляет под его лучи, но не горит — принимает опаляющее вязкое золото, пьет его, живет и дышит карамельным огнем. Он сбрасывает со своего пьедестала Изуку, топчет в земле и закрывает собой дневной свет. Изуку смотрит вверх — звезды вместо зрачков — и думает, что так правильно. Он не бог, чтобы стоять рядом. А те, кто сейчас насмехается вместе с Каччаном, выглядят сошками под его ногами. Те, кто пойдет на корм, потому что боги, особенно такие, как Каччан, любят жертвы. Изуку видит перед собой только Кацуки, пляшущего в костре их детских глупых надежд и обещаний. Он поднимается, снова падает и так по кругу. Изуку сильный, страхов меньше, мысли другие, но трепет в душе при виде личного бога такой же, неизменный и желаемый. Кацуки злится на него за ложь, за то, что посмел ступить на священную сцену, и Изуку покорно опускает голову, принимая чужую злость. Он впитывает ее до последнего едкого слова, до последней соленой слезы, капающей с острого подбородка на сухой асфальт. Изуку впервые хочет стоять рядом, чтобы поймать все слезы, стереть их с щек. Его путь тернист. Каччан горит ярче, пожирает людей вокруг, свои собственные кожу и волосы, царапает руки, ранит тело, не жалеет ни себя, ни других. Изуку бежит следом, насытиться никак не может этим жгучим теплом, колкими фразами, режущим на тонкие ломтики взглядом. Каччан так красив в своей божественности и неземной природе. Изуку ловит его дыхание, подстраивается под движения, молится исправно, чтобы задобрить. Кацуки злится, но по-другому: отчаянно, с внутренним криком, ломает свои и чужие мысли в голове. Он так прекрасен, что Изуку иногда дурно. Каччан взрывает свой пьедестал, сжигает сцену и трон. Он падает вниз, туда, где никогда раньше не был, и впервые Изуку видит своего бога таким живым, ослепшим в кромешной тьме реальности. Ему хочется протянуть руку, но страх испачкать солнце сильнее. Сильнее до тех пор, пока Каччан не рвет себя в клочья, открывая черную, как уголь, душу. Изуку не боится показать путь, помочь, потому что его бог оказывается не только безупречным, но и до боли знакомым, привычным, тем самым маленьким Каччаном, что выглядит переродившимся божеством, еще не нашедшим свой трон. Изуку готов сжечь свои руки до костей в жидком золоте чужой искренности и боли, если только ему позволят указать на свет. Внизу, в мире, где бога в Кацуки видит только он, тоже есть солнце, которое можно поглотить. И Каччан соглашается, вбирает в себя новые лучи, заново строит золотые стены и пол огненного храма, рисует узоры искрами на ладонях, но оставляет двери открытыми. Изуку не верит, что ему позволили. Изуку сильнее с каждым днем, а взгляд бледнеет и перестает мерцать. Он усердно цепляется за новую жизнь, Каччана, который твердо стоит на реальной земле и старается отсюда прямо достать до старого солнца, потому что отомстить все еще хочет (только себе самому в юности). Изуку цепляется, но в итоге падает еще глубже, уходит, испаряется из чужих жизней и судеб, потому что боится их сломать. Боится утянуть за собой своего бога. Но убежать от июльского зноя и жары не получится, когда молился ему всю жизнь. И найти Изуку не составит труда для бога, который давно не получал жертв. Каччан поит его золотом, лечит сожженные когда-то до костей руки, смотрит и ждет. Ждет, когда Изуку вновь воскреснет для такой желанной молитвы, когда вновь посмотрит и улыбнется своему солнцу. И Изуку улыбается, впервые оказываясь рядом с Кацуки. Рядом с Каччаном, в котором только он однажды разглядел настоящее божество. Он делит один кубок плавленного золота со своим богом и не сгорает изнутри, потому что ему позволено быть живым и дышащим одним воздухом с ним. Кацуки держит его за руку, переплетает пальцы и шепчет: «Боги одинаковы». Потому что в тишине ночи он единственный услышал божество, что пело вместе с луной и звездами. Кацуки один увидел в Изуку бога, которому хотелось завидовать. Создания дня и ночи сменяют друг друга, но всегда равны. Изуку и Кацуки шли к пониманию долго, однако смогли разделить искры, золото и серебро, слезы и смех лишь на двоих. Как и тишину после оглушительных взрывов, тьму перед дрожащим рассветом, любовь после боли и холода. Изуку увидел бога лишь потому, что сам сиял звездной пылью и цветными бликами. Он не отличался от Кацуки. Они просто стремились к равновесию. И смогли прийти к нему вместе.