Может быть

Может быть, если бы Андрей обратил внимание на Мишину проблему сразу, всего бы этого и не было. Он не был плохим другом, нет, конечно нет, просто когда у вас группа, туры, альбомы, вам давно уже не по 17, странно набиваться нянькой другому такому же мужику, даже если он не просто друг. Он ведь пытался, правда пытался сначала, ворчал на Мишу, когда тот впервые предложил раскурить косяк после какого-то сданного зачета в реставрационке. С косяками Миша становился расслабленнее и не так сильно смущался, это, наверное, даже нравилось всем вокруг, да только кто остановится на косяках? Они и правда долго держались: техникум пережили на пиве и конопле. Потом Андрей страдал полторашку в армии, ждал приезда Михи хоть на пару часов, бесился, когда получал письма только с указаниями по обложке альбома, а когда вернулся в уже Кокаиновый Петербург – половина Там-тама упала в зависимость, треть за неполные два года сторчалась до неузнаваемости. Миша узнал о марках, скоростях, кокосе, так удачно завезенных в Россию, Андрей... он просто отходил от марширования солдатиком в железнодорожных войсках и соглашался на все, лишь бы вернуться в строй. Они так и совали цветные таблетки в рот, выходили на сцену и бесоебили не хуже, чем раньше. Закидывались, а потом сидели на репточке, слушали кассеты, привалившись друг к другу, пока наркота путешествовала по их венам, а руки гуляли по телам друг друга, зная, что на утро все забудется. Они ведь с силой воли, слезут, когда захотят, не Сид и Нэнси, нормальные мужики. Не слезли. Попробовали героин. Сначала не вместе, Миша, как главный экспериментатор, первый кольнулся у приятелей на Фонтанке, потом принес пакет в фольге и вставился перед концертом, потом... черт знает, что было потом, но через несколько месяцев Андрей и сам захотел попробовать, наслышанный от Горшка рассказами о блаженстве через десять секунд, которое: «круче оргазма, Андрюх», и таком кайфе, который ни с чем не сравнится. В одном из гадюшников все и случилось: закатал рукав, позволил колоть в чистую вену, деля с Мишей по-братски одну дозу на двоих. Не понравилось. Было хуже, чем если бы его переехал самосвал. Хер знает, что там было намешано, может слишком грязно, может Горшок с дозой ошибся, но этот пиздец Андрей решил никогда не повторять. Может, это и спасло его от Михиной судьбы. Горшок, когда он был самим собой, был замечательным: в чем-то скромный, глубокомысленный, здравомыслящий и рассудительный. Но наркота губила. Миша за секунду другим становился, Андрей все еще считал его самым талантливым человеком с удивительным сознанием, но сознание это, когда стимулировалось дозой, пугало. И вот Горшок был уже не таким, как на сцене, третьим, совсем иным собой. И все почему-то закрывали на это глаза. Может, верили его честным глазам, а может так просто было легче, сначала ведь надеваешь маску на себя, а потом уже на ребенка, которым Горшок был даже в свои 27 лет. Андрей и пацаны пытались стащить со всего этого дерьма Миху. Один раз, не без помощи родителей, даже получилось запихнуть Мишу в нарколожку и прожить счастливый чистый год, записать альбом, поехать в тур, найти Миху вмазанным в номере дешевого отеля одного из последних городов. Разговоры не помогали, Горшок на все отвечал, что это так, вместо пивка для рывка, обещаниям, что это одноразовая акция, тоже никто не верил, но сил вытаскивать снова и снова не было, все и так пересрались за время тура, каждый думал, что о Горшке позаботится кто-то другой, но у семи нянек дитя без глаза, а у пяти панков и Машеньки вокалист с зудящей веной. В отпуске все отдыхали друг от друга в первую очередь. Так что никаких реп, никаких посиделок с пивом, только сон в родной койке, мамины котлеты и никаких подъемов в пять утра, чтобы успеть на поезд. Тут все и сломалось. Они давно уже не за ящик пива играли, за гонорары, пусть и не огромные, но на жизнь хватало. И Андрею бы напрячься, в голову взять Мишин срыв, вспомнить, что у них есть деньги, сложить два и два... Но нет, ошибка на ошибке, каждое действие имеет последствия. Через месяц на репу Миша пришел тощим, обросшим, дерганым, запнулся об порожек из зубов сигу выронил и даже не поднял ее, только сматерился смачно. Лажал, спорил, делать нихрена не хотел, все текста и мелодии забраковал, даже не дослушав. Через неделю вроде стало лучше, через две Миха казался полностью адекватным, пил, курил, смеялся, хоть и был с очевидными кровоподтеками на сгибах локтей, на плече, которые все решили игнорировать, не сговариваясь, а потом пропал. Да так резко, что тревогу вроде и неприлично было бить сразу, мало ли, будто Миха раньше не пропускал репы, но когда это была третья репетиция подряд, абонент все еще был не абонентом, а Татьяна Ивановна позвонила Андрею с вопросом, не у него ли Миша ночует снова, Князь понял, что дела плохи. Мест, где мог быть Миха, было хоть жопой жуй, все гадюшники, притоны, квартиры тамтамовских друзей, друзей друзей и любых незнакомцев, с которыми Горшок мог сцепиться языками, присесть на уши до смерти заболтать. Последний вариант сейчас казался самым лучшим, но и маловероятным. Три дня уж точно никто Миху у себя терпеть не будет. Так что было решено идти по наркопритонам и всем известным местам Михи, а для эффективности разбиться с Балу и Поручиком на Ваську, Петрогу и Центральный. Под утро, спустя десяток перезвонов, что Миху к никто и не нашел, впереди была еще парочка гадюшников, в которые сил идти было никаких, Андрей вдоволь насмотрелся на лужи блевоты и мочи, невменозные тела с пеной у рта, порванными шмотками и гноящимися венами. Он один раз даже переворачивал тело на бок, чтобы то своей рвотой не захлебнулось, потом отмывал руку добрых пять минут у водокачки. Следующий притон был поприличнее, да настолько, что Князя туда пускать сначала не хотели. То ли морда раскабаневшая не была похожа на заядлого системщика, то ли по фейскотролю от полудохлого торчка не проходил. Но здесь пусть и воняло винтом, подсветка была неоновой, а не от ламп у столов барыг, на диванах валялись тела всех полов в разной степени обнаженности, хотя бы не хотелось блевать от общего вида, так что руку, на которой он маниакально чувствовал запах чужой рвоты, было решено отмывать в туалете, надеясь, что от прикосновения к сантехнике он не подхватит никакую гонорею. Кто-то яростно ебался в сортире за перегородкой, Андрей даже успел посочувствовать телке, которую там пялили, сильнее посочувствовал только себе, шастающему всю ночь по сомнительным местам ради Горшка. Рука была отмыта, за дверью резко стихли стоны, скорее мычание и скулеж, и маты, Князь замер, как школьник, спалившийся с порнухой, и прислушался к лаконичному: «Тут полтора, в следующий раз сработай лучше блять». Какая-то злость застелила глаза, он даже не отпрянул назад, когда мужик с расстегнутой ширинкой вышел из-за угла, задевая Андрея плечом и, игнорируя раковину, свалил в фиолетовый свет комнат. Джентельменская сторона Князя сказала посмотреть, жива ли девчонка там вообще, потому что с ухода бугая та не издала ни звука. — Миха?.. — Князь аж зажмурился на секунду, думая, что бессонная ночь давала плоды, раз перед глазами было знакомое до боли лицо. Но нет, галлюцинацией это не было, и сердце сжалось от боли, что Миху, его Миху, с которым делили пиво, комнату в Эрмитаже, первую дозу хмурого, только что ебали за герыч, упакованный в зиплок. — Ты... ты как вообще? — Прекрасно, блять. Я ж поэтому здесь, — Горшок едко хмыкнул, зачесывая слипшиеся, дай бог если просто от пота, волосы назад, трясущейся рукой шаря по полу, где валялся пакет хмурого. В голове все еще не укладывалось, что джинсы на Михиных щиколотках болтаются не просто так, что Андрей минутой раньше слышал его хрипы, что прямо сейчас при нем поставятся этим дерьмом, если с пола будет подобран не только пакет, но и использованный шприц. — Домой пошли, Миш, мать волнуется, — С Горшком рядом вся брезгливость отходила куда подальше, и если Андрею надо было отпихнуть пакет с дозой ботинком, пока Миша не схватил тот трясущейся рукой, если надо было поднять Мишу с влажного липкого пола, застегнуть на нем штаны, придерживая костлявое тело и отпихивая руки, перепачканные черт пойми чем, он сделал бы это, не задумываясь. Но вместо сопротивления от Горшка он получил только два огромных глаза, затуманенно смотрящих снизу вверх и поблескивающих в свете одинокой лампы. Может быть, если бы Андрей был внимательнее, Миха бы не подсел бы на хмурого снова, не проебал все деньги на героин, не платил бы за дозу телом, не сидел бы сейчас на грязном полу, оперевшись на унитаз и не прятал бы за отросшими прядями глаза, полные слез, все еще не оставляя попыток дотянуться до заветного порошка. От всего этого Андрею самому хотелось выть, но все тело будто парализовало. — Миш... Давай, не надо тут... — Слова застревали в горле, хотелось скурить пачку и выблевать желудок от увиденного за сегодня. Андрей не думал, что что-то его сможет довести до этого состояния после увиденного в нарколожке Миши. Могло. Так что зарекаться он больше не решался, на любое дерьмо найдется куча побольше. — Да отъебись ты. Свали. Просто свали нахуй, а. — Такой голос Горшка был чем-то новым. Высокий, срывающийся, психованный. Режущий по сердцу. Отвечать было бессмысленно, но не попытаться вытащить Миху их этого пиздеца Андрей не мог. Пиздецом, конечно, было здесь все, начиная от чужой истерики, заканчивая блядками за дозу. Поднять, натянуть штаны кое-как, откинуть мысль, что можно Миху через плечо перекинуть, — тот хоть и был тощим, но лосем как вырос, так и остался, так что пришлось тащить из блядушника так, обхватив за талию и пытаясь не психовать на каждый мелкий шаг Миши, от которого тот вздрагивал, ойкал, запинался. Не сопротивлялся да и черт и с ним, большего не надо, еще бы злиться на человека с мокрыми от спермы и обоссанного пола трусами. На крыльце, закутав Мишу в свою косуху, Андрей выцепил две сигареты, прикурил, и всунул одну между чужими губами. Покурят, как в старые-добрый, выйдут из этого двора-колодца, поймают такси, а там... лучше в Купчагу, не надо бы Горшеневым сына в таком состоянии видеть. — Мы вытащим тебя. Ты мне веришь? — Пауза долгая, дымит, носом выдыхает, разглядывая синяки под Михиными глазами, в голове крутит все, что видел, все, что понял сегодня, про наркоту говорить не хочется, про мужика из туалета — тем более, это ж Миша, его хрупкое эго ломалось и от борьбы за количество партий на альбоме, что уж говорить про еблю с мужиком. Это надо забыть, спрятать в самый дальний уголок сознания, утром делать вид, что Миху нашли просто в туалете гадюшника, что не было никаких слез и слабостей, если только он сам об этом не заговорит. И вместо сотен язвительных комментариев про то, что точку невозврата он уже давно прошел, рокеры не доживают и до 30, что после такого, что Князь видел, только в петлю, с обкусанных губ сорвалось только робкое, полное надежд утопающего: — Может быть.