Shadow Follows

      С недавних пор достичь расслабления не получалось никакими путями, что бы не было задействовано; как такового ощущения полноты жизни попросту не чувствовалось — мир будто бы зациклился на одном этапе и вертелся исключительно вокруг намеченной точки, раз за разом заставляя изнурительно проходить через рутину, ставшую, как казалось, вполне заурядным действом. Элис, может, всего-то позабыл, с какого момента бесповоротно застрял в точке невозврата, но его терзали сомнения, что подобное приключилось с самого начала реинкарнации, — переселение тела повлекло за собой внушительный перечень осложнений, что странно, так как была забронирована новоиспечённая оболочка, — но никто, в том числе и он, не претендовал на то, что новообретённая жизнь предоставит все допустимые удобства — это даже со стороны концепции самого существования было недостижимо. Будучи Винсентом, с которым он уже с давних пор себя не ассоциировал, так как в действительности к мальчугану отношения объективно больше и не имел, окружающая действительность казалась неостановимой пыткой, всепоглощающим горем, которому не было конца, но при всём имеющемся именно стремление к жизни — к гнетущей, каторжной жизни, желание оборвать которую переполняло его хрупкую душу, удержало его в этом бренном мироздании и удерживало и по сей день, годы спустя спрятав его в посторонней шкуре. И вот вам то, к чему он по итогу пришёл — безнадёжные, холодные стены клиники душевнобольных, изо дня в день мозолящие глаза, дома — всё то же беспрестанное желание наложить на себя руки, положить конец нескончаемым терниям жизни, данной высшими силами во второй раз. Винсент не заслужил, будь он осквернён тысячу раз, а что же насчёт него? Да, пожалуй, заслужил. "Судьба, — немногословно подытожил брюнет, обращаясь непосредственно, конечно, к себе же, в упор повернув рычаг крана в ванной вправо для состояния кипятка, — раз судьба — значит страдай, бездушный ты кретин," — тот устало приземлился на бортик ванной, почти что горестно вздохнув, после попутно стал цеплять пуговицы на мятой, изрядно поднадоевшей рубашке, — вероятно, по той причине, что надевал её тот лишь перед работой, где проводил половину своего времени, поскольку в остальных местах его никто больше не ждал, — неровными движениями пальцев расстёгивая одну за одной и затем фактически срывая её с себя, словно бы таким образом желая сдёрнуть с себя груз бесцельно прошедшего дня.  Вода набралась одномоментно, что ускользнуло от внимания Купера, целиком погрузившегося в запредельные думы собственного разума, — случалось это в последнее время, по правде, систематично, — и очнулся он тогда, когда её количество чуть ли не переваливало за узкий бортик, на котором он и восседал, вследствие чего пришлось в спешном порядке чуть ли не соскочить с него и выкрутить кран в обратную сторону. Вся ранее нацепленная одежда в куче покоилась на полу крайне небрежным образом, расположившись приблизительно в противоположной стороне каморки около двери, ведь её владелец, разумеется, впоследствии не станет тратить время на стирку во благо опрятности — на это элементарно не хватит сил. Уже полностью обнажённый, как следствие, освободившийся от омерзительной ноши, голубоглазый неторопливо погрузился в раскалённую воду, температура которой явно пересекала норму для человеческого тела, но к людям, к счастью, мужчина себя не причислял, — он бы до такого не опустился, — поэтому заострять на этом внимание было бы как минимум нелепо, даже вопреки безудержному стуку сердца и неистовому жжению кожи, вызванных как раз благодаря этому. Ещё одно подтверждение тому, что процедура принятия горячих ванн действительно в какой-то мере способна смыть часть тревог, принесённых в течение непростого дня, оправдалось только что — лёжа в воде, доведённой до крайне высокой температуры, омывающей неподвижное тело со всех сторон, та и вправду частично поспособствовала на время абстрагироваться от пространственной суеты, достичь ранее недосягаемого уровня стабильности, предавшись покою и сконцентрировавшись на материях менее глобальных, повседневной жизни касающихся реже всего. Возможно, Элис в полном смысле был от всего перечисленного далёк, так как после минутного отвлечения необратимо вернулся к тому же, с чего и начал, в частности к своей деятельности по профессии, которой порой жаждал лишиться, но пока обладал возможностью только строить нечёткие доводы у себя в голове. Психопат, занимающий высший чин в лечебнице для таких же психопатов — дожили, называется… впрочем, был один нюанс в этом проклятущем месте, — да и не один, пожалуй, — делающий пребывание там не столь тягомотным. В голове неустанно возник образ рыжеволосого пациента с крайней палаты в отделении под его заведованием. Глядя на него, почасту прокрадывались туманные предположения, что малец владеет бóльшими сведениями, чем должен, судя по осведомлённому, любознательному взгляду карих глаз, временами сталкивающегося его собственным, и Купер был даже пуще убеждён в том, что Дэйв равнодушным тоже не оставался, изредка вглядываясь во взор бесстрастных, холодных зрачков, всеми усилиями стараясь выявить нечто, неподвластное уму, скрывающееся в непроглядной пучине внутри него, то, что и сам Элис в ряде случаев старательно скрывал от самого себя. Но о нём уже достаточно — если речь о том же неблагонадёжном рыжем пареньке, были в нём детали и более притягивающие, мало касающиеся внутренних черт, диагноза в предписании врача или манер поведения: пожалуй, со своим до неприличия непрезентабельным телом он мог влёгкую взревновать и к утончённой юношеской коже, и к опрятным, шелковистым волосам огненного оттенка, в лучшем виде значительно превосходящим его собственные в объёме, и к симпатично сложенной, пока совсем невинной фигуре подростка. Все упомянутые подробности непроизвольно вынудили до тонкости вообразить всё в фантазиях, позже приводя к мысли о том, что выглядит это чуть иным образом, не совсем так, как планировалось — развратно, до безумия раскрепощённо во всех идеалах порочности, только вот брюнет, кажется, не так уж и противился этому, если так подумать… Постепенно повышающийся до стадии возбуждения член едва заметно дёрнулся, заставив Купера вполголоса пробормотать себе под нос ругательство, запуская пальцы в непослушные локоны растрепавшихся чёрных волос. Наперекор всем предрассудкам, вторая рука тем временем, по велению всех непристойных воззваний, потянулась к эрегированному органу, мгновенно обдающего жаром при малейшем прикосновении, заставив темноволосого ощутимо вздрогнуть, когда ладонь будто бы несознательно двинулась вверх от основания по разгорячённой плоти. "Твою-то мать, тебе сорок два года — ему восемнадцать давеча стукнуло, что у тебя в голове, чёртов развратник?" — с этими мыслями пальцы руки стали поглаживать скользкую головку, теперь побуждая врача еле слышно постанывать, лишь изредка предаваясь попыткам приостановить процесс или попробовать приглушить томные вздохи. По меркам, к людскому миру не относящимся, конечно, ему было отнюдь не сорок два, а приблизительно полвека, прибавленного к тому же числу, но и это никак не оправдывало — скорее, наоборот, сводило все обоснования к нулю. Явно не такой подход он изначально избирал для того, чтобы расслабиться, оторвавшись от будничных забот и однообразной, каждодневной линейки действий, но принесло это намного больше удовольствия, чем если бы он, например, вскрыл одну из бесчисленных бутылок виски — крепкого, качественного, не абы какого-то, надо упомянуть, но справиться с глубинными, терзающими переживаниями не шибко помогающего, наряду, к слову, с сигаретами, этими "Vogue" треклятыми, в народе славящимися девчачьими, но которые он также уже не терпел. Движения руки становились беспорядочными, предположительно из-за того, что в наполненной паром комнате, душной и без постороннего вмешательства, впредь становилось жарче ввиду прилива наслаждения, впоследствии чего Элису приходилось прерывисто шевелить рукой, нерегулярно то останавливаясь, то снова начиная двигать ей в энергичном темпе, более стремительном, чем в предыдущие разы. Так бы это и продолжилось, — а оно и не должно было прерываться, так как в порыве крайнего возбуждения в полностью располагающей для самоудовлетворения обстановке это вряд ли было бы закономерно, — если бы после прозвучавшего в полнейшей тишине выразительного стона голубоглазого не послышался один неопределённый звук, поначалу донёсшийся будто сверху, с потолка. Как бы не хотелось, но пришлось навострить ухо, на время отложив свою сомнительную деятельность, и секундой позже в голову стукнуло убеждение, что зря он, похоже, вообще оторвался от дела, наконец-таки позволившего углубиться в атмосферу своеобразного покоя — сосредоточенно оглядев на первый взгляд остававшуюся прежней ванную комнату, продолжая прислушиваться к малейшим звукам, его ушей вторично коснулся этот специфический звук, позже сравнённый Купером с каплей, с высоты врезавшейся в поверхность воды. В попытке оправдать свои догадки, тот опустился взглядом на воду, где в области чуть дальше его ног и в вправду виднелся еле заметный развод от, судя по всему, капнувшей воды, но не может же обыкновенная вода быть тёмно-красной, исходя из того, что он наблюдал. Подождите… Широко распахнув глаза, мужчина опёрся двумя руками о края ванной, приподнимаясь, всё усердно разглядывая потолок мутным взглядом в попытке разузнать причину возникновения кровавой протечки, но только секундами спустя наступило осмысление, что вовсе не в этом было дело — когда внимание, благодаря подсознательному чутью, незаметно перескочило на происходящее ниже, где в дверном проёме, как оказалось, его уже длительный период времени дожидался незваный гость, вероятно, карауливший его и в ходе мастурбации, благо, конечно, не догадавшийся вмешаться, желая помочь в процедуре. Расспрашивать о том, как визитёр умудрился отворить заблаговременно запертую дверь в комнату, он, естественно, не собирался — ему-то точно было доподлинно известно, что у нерегулярно навещавшего его, так скажем, старого знакомого, привилегий было ровно столько же, сколько имелось у него самого. Как тут поспоришь, если в теории заявившийся в ванную комнату человек и есть он собственной персоной? Слипшиеся между собой пряди жидких чёрных волос, давным давно не поддерживавших свою чистоту, но некогда выглядевших мало-мальски привлекательными, впалые щёки бескровной кожи и изорванная больничная сорочка, из-под испорченной ткани которой виднелась сгнившая, истерзанная временем кожа, то и дело обильно покрытая кровоподтёками в память о случившейся аварии — все дотошно узнаваемые черты мертвеца непреднамеренно напоминали об ушедшем, заставляя согнуться в три погибели от неизбежного испуга в попытке отогнать безотбойные мысли о прошлом, свинцовой тяжестью осевшие на его плечах, казалось, не отступая ни на минуту. Удивительно, что подобные выходки дефективного рассудка до сей поры были способны столь болезненно влиять на него, манипулируя уязвимостью его чувств — дошло до того, что он страшился уже собственного отражения. Но Винсент — не его отражение, так ведь? Отчего же тогда так спирает дыхание, отчего страждущее сердце норовит выломить рёбра, отчего его, помимо сильнейшего дежавю, пронзает диким желанием проломить этому презренному неудачнику череп, дабы тот во веки веков покинул этот мир в агонии? Конечно, Купер снова позабыл — мальчик давным-давно мёртв… Но Элис вовсе не пугался допустимости своей скоропостижной гибели, иначе не было бы всех этих затянутых рассуждений, затрагивающих вечное упокоение, если оно действительно являлось упокоением в его случае, естественно. Смерть казалась лишь преходящей стадией, жизнь — муторным, долгосрочным испытанием, но самой кошмарной фобией среди всего этого был для себя он же сам.  — Надеюсь, не помешал, — почти что язвительно заметил будто не решавшийся переступить порог ванной покойник, пустым взором безжизненных глаз уставившись точно на него, — Винсент, старина, до чего же ты докатился, ну? — Моё имя не Винсент, — в который раз исправил его тот, в порыве ярости слегка ударяя кулаком по кафелю ближайшей от него стены, стараясь предельно редко пересекаться взглядами. Цирк, затеянный Элисом из соображений выпроводить найзоливую галлюцинацию из своей головы, был неуместен, как и все театральные реплики этого придурковатого представления, в особенности со знанием того, что этот бес видит его насквозь, — и никогда им не было, ясно тебе, червяк недоношенный? — Прошлое есть у всех, и отринуть его не представляется возможным, — категорически заметил юноша, сразу после чего у врача инстинктивно сжались кулаки, — а ты только этим и занимаешься. — Ты только и занимаешься тем, что методично навеваешь мне воспоминания о том, о чём я бы не поведал никому даже с лезвием у горла, — сквозь зубы процедил брюнет, наблюдая за тем, как бестелесный на покорёженных ногах всё же начал продвигаться вглубь комнаты, ломаными, короткими шажками приближаясь к нему, с этой по-детски невинной, омерзительной улыбкой, обнажающей подгнившие, в некоторых местах напрочь отсутствующие зубы. — Поведал, поведал бы! — чересчур оживлённо воскликнул тот, противно посмеиваясь и неестественно изгибая шею в этот же момент, невзирая на то, что своим взглядом он чётко выдавал всю насмешливость — искренности тут не было совсем, — Ты же только и лелеешь о смерти, Винс, так с чего бы тебе не… — парень осёкся, за считанные секунды сбивчивой походкой преодолел расстояние от двери до раскрытого шкафчика рядом со стиральной машиной, теперь находясь в двух шагах от сжавшегося в ванне Элиса, а после одним отрывистым движением руки стянул с первой же полки один из охотничьих ножей, бережно выложенных на полке в ряд друг с другом, словно с первого гвоздя имел представление о том, где они у него находились, — скажем, осуществить это прямо сейчас или, может, дать мне воплотить твою мечту, если ручонки престарелого тела подрагивают, когда берут нож? И сейчас предательски подступившие к глазам слёзы, такие долгожданные для умалишённого — не меньше, чем он сам, конечно — Фурнье, накатили вовсе не потому, что узник его минувшей жизни старательно тряс перед ним особо наточенным экземпляром в его коллекции, бросая неочевидные намёки, но пока что держась поодаль от самой ванной, а по причине довольно заурядной, но заведомо известной им обоим, оттого и пронизывающей ядовитой стрелой в самое сердце — Винсент излагал чистейшую правду, в то время как мужчина предпочитал сгинуть лучше во сладостной лжи, чем в смурной, горькой правде, и без того безжалостно уничтожающей его всю жизнь.  — Исчезни, — с мольбой прошептал темноволосый, впервые за длительный отрезок времени взглянув мокрыми от слёз, кристально-голубыми глазами, казавшимися хрустальными, в чужие, во всех смыслах альтернативные всему описанному, блеклым, мертвенным взглядом изучавших его в ответ. Всеми силами пытаясь выровнять собственный голос, который Купер понемногу переставал узнавать, он, содрогаясь всем телом, старался донести нечто до тронувшегося ума его собеседника, начав блеять под нос жалостные просьбы, — Господь, исчезни… — Господь никогда тебе не помогал и не поможет впредь, — мрачно проронил тот без прежней вселяющей ужас улыбки, комментируя отчаянное обращение к Господу, будто уже не пытаясь вразумить, докучая различного рода наставлениями, а всего-навсего подготавливая к неумолимо приближающимся последствиям, — слёзы твои тоже не пособят, зато это сделаю я. Стоило его вниманию развеяться лишь на секунду с целью вытереть смешавшуюся с подводкой влагу с лица, тот, проморгавшись, постарался распахнуть веки, и даже сквозь мутную пелену перед глазами позже выведал, что мальчика и след простыл. Напоследок чуть слышно всхлипнув, мужчина принялся недоумённо озираться по сторонам, по итогу чего его взгляд всякий раз натыкался только лишь на бесстыже позаимствованный у него отполированный клинок, значащимся наиболее излюбленным среди всех, теперь же одиноко возлагающийся на полу перед ковриком. Было отчётливое чувство того, что встреча вышла незавершённой — Винсент никогда не позволял себе пропадать на столь неоконченной ноте, и даже если Элис до поры до времени утешал себя тем, что тот наконец-таки покинул его на сегодня, — больше раза в день он его не навещал, что Купер образно списывал на некий установленный лимит в мире усопших, — как бы то ни было, ничего хорошего это не сулило точно. И в этом он успел удостовериться уже через пару быстролётных мгновений, когда чья-то мерзостная склизкая рука, по приблизительным теориям именно Винсенту и принадлежавшая, соприкоснулась с его шеей, а после силой сдавила её, всячески перекрывая поступающий поток воздуха. После нескольких вырвавшихся придушенных хрипов и безысходных попыток освободиться от чужой хватки, костлявые пальцы вдобавок мигом пережали сонную артерию, из-за чего сопротивление вконец потеряло свою надобность, вопреки всем мятежным возгласам в голове, что всё не должно, совершенно точно не должно оборваться таким путём. Но выбирать, к сожалению, было предначертано не ему в этой бренной жизни; начав терять стойкий контакт с действительностью, брюнету почудилось, будто в последний момент над ухом раздалось почти тоскливое "Винсент", как раз перед тем, как он впал в бессознательное состояние. Однако очнулся он через относительно недолгий промежуток времени, в той же беспеременной комнате, абсолютно в том же положении, такой же растерянный и неспокойный, но будто недоумевающий по поводу того, отчего смерть таки не соизволила настигнуть его и сейчас. Он, как и в другие из состоявшихся столкновений между ними двумя, как ни странно, чаще всего тоже случавшихся в ванной, не был способен вспомнить не то что то, как к нему вновь явилась его почившая копия, хуже того — он не припоминал и того, как попал в комнату, и в данном случае значительной роли не играли пробелы в памяти на старости лет, неоднократно преследовавшие его, порой даже чересчур отягощавшие привычный жизненный уклад, особенно касаемо тех моментов, связанных непосредственно с работой — в часы непрошеного уединения с Фурнье это случалось неизбывно, без сомнений. И даже вариантов приемлемых не оставалось, кроме как пытаться возобновить в памяти хоть некоторые обрывистые части, параллельно этому подёргиваясь от непрекращающейся дрожи в конечностях, всё лелея об этом недосягаемом, вожделенном смертном часе. — Меня зовут Элис Купер, — словно успокаивал себя он и снова вполголоса бормотал извечную мантру, встревоженно раскачиваясь из стороны в сторону, — меня зовут Элис Купер…