Она другая.
Звягинов понимает это, когда тонет в ироничном прищуре глаз цвета выжженной солнцем травы. Когда боковым зрением скользит по её строгому профилю и не замечает в Елагиной ни грамма заинтересованности в нем, офицере военной контрразведки, на минуточку. Задевает. – Покажете мне вечером Одессу? В ней нет наигранности и фальши. И Виктор плавится во всей этой безукоризненной прямоте. И, кажется, начинает падать. Куда-то бесконтрольно вниз. – А я, товарищ капитан, не экскурсовод.Счастливого полета!
*
Работать, когда все твои мысли занимает до черта холодная, но от этого ничуть не менее манящая женщина, категорически невозможно. Не получается, будь ты хоть трижды гениальным следователем. Она сидит за соседним письменным столом и не обращает на него совершенно никакого внимания. Тонет в своих мыслях и сквозит тем отчаянным горем, которое обычно копится не один год и растекается чем-то неопознанно тяжелым по капиллярам, парализуя в итоге. Но даже в этой своей меланхолии, граничащей со страданием, она кажется Звягинову удивительно красивой: он плывет цепким взглядом по светлой коже лица и тонкой линии запястья, когда Света поднимает голову. Смотрит строго и раздраженно. И Виктор, никогда не видевший Ледовитого океана, готов поклясться, что он выглядит в точности так же – разве что, на полтона темнее – как её глаза.Она просто устала, ведь так?
– Светлана Петровна, а чем Вы занимаетесь в свободное время? Два зрачка, окаймленные зеленой радужкой, действительно прожигают насквозь каким-то ледяным, отчаянным холодом. – А у меня, товарищ капитан, свободного времени не бывает. – Да как же так? – Вот так. И Светке очень хочется вставить какую-нибудь язвительную фразу про некомпетентность его сотрудников и априори провальные «висяки», которые контрразведка сбрасывает на прокуратуру, но желание поскорее завершить этот диалог берет верх. Елагина молчит и, справедливо решив, что на этом вопрос их потенциального совместного досуга исчерпан, возвращается к работе. По её виску плавно течет первый закатный отсвет. И если ты не хочешь, чтобы она выгнала тебя сию же секунду, пожалуйста, перестань так откровенно любоваться ей. – Вы уже бывали на местной набережной? – Нет. – Тогда предлагаю Вам вечером прогуляться по ней. Естественно, обсуждая рабочие вопросы. – Рабочие вопросы я обсуждаю исключительно в рабочее время и исключительно на рабочем месте. – А в… – А в последнее время этих вопросов стало гораздо больше, потому как Ваши коллеги великодушно снабжают нас всё новыми и новыми материалами. И Виктор, где-то глубоко внутри, полностью согласен с этим, но сейчас слова Светланы не вызывают ничего, кроме возмущения. И обыденное для него восхищение этой женщиной крепко спит. Рядом с угасшей уже надеждой на её взаимность.Падение продолжается.
*
И Звягинов, честное слово, не думал о ней весь прошедший месяц – забот хватало – но точно легкая тень её присутствия перманентно лежала на его душе. Солнце мажет масляным пятном сквозь мокро-ватные облака. Июльская Одесса просыпается. Света курит около машины, лёгкими движениями стряхивая пепел на асфальт. – Доброе утро, Светлана Петровна! Она оборачивается на долю секунды, и его шаткая теория «с глаз долой – из сердца вон» в полумраке утра разбивается о её светло-зеленые. – Здравствуйте. И Виктор Сергеевич решает, что лучше момента не представится. Решает, что никогда не простит себе свою нерешительность,И сходит ведь!
Потому что Виктор Сергеевич по уши погряз в её Арктике, не имея сил (да и желания, честно говоря) выбираться оттуда.Потому что эти руки
хочется крепко сжать в своих
и не отпускать.
Потому что Виктор Сергеевич теряет способность рационально мыслить, слыша её мягкий, будто простуженный голос. Теряет рассудок от невозможности оградить эту женщину от происходящего вокруг ужаса и назвать своей. Пусть без золотого росчерка кольца на безымянном и белого платья, но навсегда.*
На улице немноголюдно, холодный ветер наотмашь бьет в лицо. Звягинов беспорядочной россыпью шагов измеряет тротуар около прокуратуры – Света опять задерживается – пытаясь прогнать неприятную мысль о том, что она нарочно работает допоздна. Чтобы ты, дурак, не вызвался провожать её домой. Она выходит через двадцать минут и едва не сталкивается с ним на пороге. – Светлана Петровна, может быть Вы… Может сходим в кино? – слова не клеятся во что-то стоящее, и Звягинов замолкает, когда она шумно выдыхает. – Пожалуйста, оставьте меня в покое. И это «пожалуйста» под чернильным беззвездным небом звучит так измученно, что… – Предпочитаете театр?Занавес.
Елагина рывком открывает дверь, кидает сумку в машину и хочет туда забраться следом. Звягинов не пускает. Смыкает пальцы на тонком запястье и осторожно тянет на себя. Света молча оборачивается. У неё дрожат губы. И капитану кажется, что из льдистых глаз вот-вот вытечет то самое невыплаканное, уже собирающееся в уголках прозрачными жемчужинами. Его тихое «извините» ловят разве что свистящие на повороте шины. А сам Звягинов еще пару минут стоит под ночным небом, пытаясь подавить в себе… разочарование? В тесном салоне Света украдкой смахивает слёзы, тихо всхлипывая. Григорий Иванович колеблется, кидая на неё взволнованные взгляды через зеркало – впервые с момента ростовской оккупации он видит ее такой. – Светлана Петровна, я, может быть, лезу не в свое дело… – Вы правы, товарищ Федоренко, дело совершенно не Ваше, – обрывает его на полуслове Света и только теперь замечает, как дрожит её голос. Замечает это и старшина. Спустя пару минут все же тормозит у тротуара, прижимаясь к замерзшему бордюру. Тихо перебирается к ней, назад, успокаивающе касаясь ровной спины. Знает, что эта женщина непременно начнёт строжиться, хмурить брови, приказывать немедленно везти её домой. Знает, что она чувствует себя униженной, когда её жалеют. Но Елагина лишь на мгновение замирает и съеживается, ввинчиваясь глазами в Федоренко. А он в этих самых глазах видит столько боли, страха и отчаянного непонимания, что сам едва сдерживает слезы. Света прижимается к нему как раненая птичка, продрогшая и промокшая насквозь под осенним дождём. Всеми покинутая и никому ненужная. – Григорий Иванович, я так устала, – сдавленно шепчет, – Я так хочу к Ване. Срывается. Рыдает навзрыд, пряча лицо в плечах Федоренко. А он по-отцовски успокаивает ее, поглаживая по спине, и шепчет что-то о силе любви, которая способна преодолеть любые невзгоды. Свете очень хочется верить.*
Они априори (не)возможные. Виктор поймёт это, когда тишину теплого дня разрежет отчетливое: «Света!» от мужчины, которому, вероятно, можно обращаться к ней так просто, без отчества. Когда Светлана Петровна так же просто крикнет имя этого мужчины в ответ и бросится к нему. И без того тусклое лицо помрачнело ещё больше – тень под бровями стала чётче и острее. Казалось бы, Виктор мог проявить деликатность и оставить их наедине… или хотя бы перестать так откровенно пялиться. Но вместо этого он, будто парализованный по рукам и ногам, стеклянными глазами наблюдает за тем, как его любимая женщина целует своего любимого мужчину и горячо шепчет ему что-то в шею. Как он прижимает ее тонкую фигурку к себе так, словно она самое ценное, что есть у него в этом чёртовом мире. Как он нежными движениями сильных рук смахивает слёзы с ее светлого лица. Звягинов не видел Светиных губ, но знал наверняка, что они сейчас улыбаются. Улыбаются искренне. Улыбаются этому майору так, как никогда не улыбнутся никому другому. – Батюшки святые, Иван Григорьевич… Живой. – А кто это такой? – Да муж Светланы Петровны!Муж…
Виктор не особо удивляется. Просто становится трудно дышать и пальцы рук дрожат: мелко и почти неуловимо. Боль свалится откуда-то сверху громоздким и душным облаком чуть позже. И Звягинов чувствует ее приближение всем наливающимся свинцом телом. Рядом с мужем в Свете полярно меняется все – мимика, жесты, движения, взгляд. Ее черты выражают такую нежность, что, кажется, принадлежат кому-то другому. А еще они абсолютно подходят друг другу по росту и цвету глаз. И это простое и, казалось бы, очевидное открытие беспощадно обрывает что-то очень важное внутри. Она ведь не давала тебе надежд. Ни взглядом, ни словом не давала хоть на миг усомниться в том, что ты ей не нужен и никогда не будешь.Ты разбиваешься. Вот теперь
больно по-настоящему.
Звягинов не знает точно сколько времени проходит, прежде чем Елагина произносит: – Виктор Сергеевич, я Вас очень прошу, пожалуйста, сделайте что-нибудь, – обращенное к нему. Бледная, с горящими глазами, серьёзная и сосредоточенная, почти хрупкая в своей мольбе и всё-таки несокрушимая, она смотрит почти не дыша. Да, пусть чужая, пусть презирающая и нелюбящая тебя – но сама от этого не менее необходимая, любимая и важная, черт ее подери. – Разворачивай машину, едем в отдел кадров. И ничего ты с этим не сделаешь, хоть на стену лезь. Уходя с неизвестным солдатом к грузовику, Звягинов на мгновение оборачивается назад, стараясь запечатлеть в памяти каждую Светину черту. И видеть её такой счастливой, прекрасно понимая, что причиной тому не ты – жгущее удовольствие, граничащее с пыткой. На женском лице не осталось и тени волнения, которое он заметил в начале. Ясное и уверенное, оно светилось любовью и едва уловимым торжеством. Утро следующего дня Виктор начнёт без мыслей о Свете. По крайней мере, искренне попытается.*
«А я всё старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка».