Ночка

Лидия — самая застенчивая девушка в группе актёрского училища. Таких как она не увидишь за первой партой. А ведь актёру скромность только во вред, ведь его должно быть везде слышно. Её сгорбленный тонкий силуэт, и бледное лицо, черты которого словно кто-то случайно смахнул кистью, создавало впечатление, что она сейчас потеряет сознание. Движения девушки скованные, осторожные. Её язык не поворачивается назвать лёгкой на подъём и уж точно не такой задорной и энергичной, умеющей красиво себя подать. Более того, она даже поднять глаза на публику не может. А её имя кануло в лету ещё в прошлом тысячелетии. Лидия всю жизнь прожила с такой же нелюдимой матерью, в пуританских условиях её матери, по остаткам памяти об обычаях её восточного народа. Друзей она за полгода обучения в ВУЗе так и не нажила, но однокурсники совсем не походили на вчерашних школьников, которых хлебом не корми — дай только поизмываться над слабым и забитым. Мать из страха, что её дочка рано начнёт интересоваться мальчиками, отправили в женскую гимназию до девятого класса. Но женский коллектив только прибавил хлопот: соревнования за расположение мужчины-учителя к себе, хвастовство дорогими вещами и путешествиями. Нет, Лидию никогда не травили, ни разу на неё даже голос не повышали. Она напоминала камень, упавший в цветочную клумбу. Вроде бы не препятствует буйству красок растений, но в общую картину не вписывается. Единственное увлечение Лидии было рисование. Просто она считала, что больше ничего не умеет. В ней есть качество, которое дано не каждому, кто считает себя художником — умение наблюдать. Так она и наблюдала всю жизнь за чужими страстями. Сто раз слышала, что такое дружба, и как она устроена, но ни с кем её не водила. Что-то похожее однажды, призналась она себе, испытывала с тех пор как поступила в училище. Преподаватель по актёрскому мастерству — Эдуард Феликсович, — ласково называл её Ночкой — наверно, за то что она носит одну и ту же чёрную растянутую одежду под цвет её чёрных волос, небрежно завязанного в конский хвост ниже затылка. Он как хороший педагог не давил на неё и деликатно подталкивал, когда она одна из последних выходила на сцену, а славился он своим горячим темпераментом, отчего студенты испытывали беспокойство, когда он входил в аудиторию, а Лидия сидела на задней парте, рисуя на полях распечатанного листка со сценарием. Ей было совестно оттого, что такой грозный преподаватель даёт ей поблажки, в отличие от других. Лидия не знала, какова грань между профессиональными и дружескими отношениями. От его слов становилось сердце сладко замирало. Иногда ей хотелось узнать больше о преподавателе, помочь ему с какой-нибудь мелочью на перемене, любой, пусть даже планшет с планом занятия поднести. Но потом мысли, что не очень-то хотелось, больно надо её останавливали. Лучшее решение — плыть по течению. Девушка отвечала теорию чётко — от зубов отскакивало, однако практическая часть давалась ей хуже, чем у самых отстающих студентов. Её лишал дара речи безотчётный страх, наверно, тот, который испытывал её доисторический предок, когда сородичи противостояли ему. В такие моменты обычно строгий со всеми преподаватель улыбался ей почти что голливудской улыбкой и говорил, что у каждого есть внутри солнце. Она хотела связать свою жизнь с рисованием, но в последний момент решила подать документы на актёрское, чтоб она наконец перестала бояться людей — так сказать, клин клином вышибается. И она верила, что это ей нужно, а на переменах рисовала узоры на полях тетради. Ближе к началу первой сессии Лидия решила забрать документы. Это ремесло, которое не по зубам ей. Но решиться на это было тяжело. Впервые за долгое время Лидия заболела. Так думали все: однокурсники, преподаватели. Мать думала, что она как обычно учится, только дистанционно. В то время целые классы отправляли на карантин из-за эпидемии, название которой называть лишнее. Так прошло полтора месяца. Режим Лидии нарушился: целый день она либо слонялась по привычным улицам города, сидела на скамейке у стадиона бывшей школы и наблюдала за кричащей ребятнёй. И в один из таких умеренно-тёплых дней она встретилась на этом стадионе с… Преподавателем по актёрскому мастерству! Он пришёл с внуком, чтобы поиграть с ним в футбол. Для своего возраста, Лилия усмехнулась, что для своего бальзаковского возраста мужчина подвижный. И ведь не заметишь на улице, что он ставит пьесы в Художественном музее и муштрует желторотых студентов-первогодок. Девушка его даже не узнала сначала в неформальной одежде и кепке. А ему было достаточно мимолётного взгляда, чтобы узнать её. Он отпустил внука играть с появившимися мальчишками и почтительно поприветствовал девушку. Он спросил, не стало ли девушке лучше после болезни, раз она на улице. Болезнь? Ах да, точно, она ведь «болеет»… Девушка что-то проблеяла, что ей становится лучше, и уже завтра выйдет на пары, только почему-то без медицинской справки. Мужчина посмотрел, как ей показалось, с недоверием, покачал головой, но поздравил. Он признался, что давно хотел поговорить с ней. Прав ли он будет, сказал, если у неё нет желания учиться по этой специальности? Лидия ожидала услышать что угодно, но только не этот вопрос. Глаза Эдуарда Феликсовича смотрели серьёзно, отчего девушка съёжилась — да, теперь он смотрит на неё, как на других студентов, — выжидательно, или ему покажут шедевр, или можно забирать документы. — Конечно, мне нравится. — еле выдавила она подобие улыбки. Мужчина многозначительно хмыкнул. Он ещё раз напоминает ей, что стоит рискнуть засиять. Когда его внук захныкал, что проголодался и хочет домой, к бабулиной стряпне, он уходит и поднимает кепку перед Лидией. И без того неловко было находиться наедине с ним, унять жар и холод, но остаться наедине с собой стало не так спокойно, как было раньше. Уйдёт она, думает, но станет ли оттого легче? И Лидия студентка далеко не бездарная, ей просто нужно рискнуть одарить светом окружающих. Всё живое тянется к свету — растения, животные, да и мы сами, люди. Напомнив маме, чтобы она разбудила рано, ведь карантин в универе отменили, Лидия вернулась. Однокурсники были обескуражены её появлением, перешёптывались, но оставались вежливыми на её тихие просьбы помочь с чем-нибудь. Наступил день первой репетиции отчётного концерта в коридоре Художественного музея. Её группа выбрала исполнить танцевальный номер песни «Мёртвый анархист» из песни «Король и шут» для преподавательского состава, родителей и работников музея. От успеха мероприятия зависела оценка в аттестате. Лидия играла зомби номер четыре. Вообще-то, она не возражала, ведь ни петь, ни играть на музыкальных инструментах она не умела, и танцы хоть не были ей близки, но стояли ближе, чем первые два умения. Исходя из специфики её роли вызывать страх просто необходимо. А Лидия помнит, как в преддверии Нового года в детском саду хотела побыть рядом со Снегурочкой, но её одногруппник сказал, что такой сказочной красавице лучше держаться подальше от зомби. Он пошутил, наверное, но эти слова отпечатались в памяти. В этом трёхминутном музыкальном уровне она оторвалась на полную: корчила рожи, извивалась, даже чуть не порвала чёрную блузку для пущего образа, но её подростковые культи на такое способны не были, к счастью. Зрители в особенности похвалили её за умение играть зомби номер четыре. Её на выходе из зала остановила группа ребят, которые робко попросили её показать зомби. Девушка отметила, что особо не старалась, ведь она привыкла так двигаться. Её лицо не выражало великой радости от принятия сверстниками, но за плотно сомкнутыми губами-ниточками она ликовала. Ребята засмеялись, но в этот раз не над девушкой, а над образом. Она почувствовала прилив сил и верила, что это то, что имел ввиду Эдуард Феликсович.