Горечь

Майлз всю жизнь старался вырасти, чтобы его прекратили воспринимать как ребенка. Слыша разговоры родителей за закрытой дверью или ругань учителей, он ощущал себя обузой. Весь груз что навалился на его плечи со смертью Питера Паркера — ответственность за Нью-Йорк, постоянная ответственность за кучи чужих жизней, все это не могло не тяготить. Но он справлялся — улыбался, шутил и красовался, становился Человеком-пауком. И вот наконец, когда он полностью осознал себя как героя, как полноправного Человека-паука, ему говорят что он самозванец, что он не должен был быть героем. И все эти полные сочувствия взгляды Гвен и Питера, несмотря на то что они все знали. С ним опять обращаются как с ребенком. Обузой. Слова Мигеля — жестокие, правдивые слова врезаются под кожу, заставляют переосмыслить все, что произошло в его жизни. Пересчитать всех жертв, что и не должны были умирать. Все знали о его судьбе и молчали, даже его наставник и подруга. Если Гвен можно было назвать подругой. После синдрома самозванца, вторым угнетающим чувством было чувство к Гвен. Сильное притяжение, смущение и постоянные мысли о ней в течении года. «Как она там?», «Поговорила с отцом?», «Все ли хорошо в группе?», «Ей бы наверное понравилось это место» и прочее. И каждый раз не выдерживая настойчивости мыслей, он брал скетчбук и рисовал. И пускай там было место и Питеру, и Нуару, и Пенни, но больше всего места там занимала Гвен. Именно над ней он старался больше всего, стараясь в деталях передать каждую веснушку на плотную бумагу. И она как ни в чём не бывало явилась к нему, пролистала скетчбук и предложила нарушить домашний арест. Парень не знал от чего трепетал больше — от высоты и ощущения полета или от близости Гвен Стейси. Его сердце выделывало кульбиты, когда она приближалась к нему, и сжималось до размера горошины когда она начала рассказывать о каком-то Хоби. Моралес понимал, какой бессмысленной была его ревность, они ведь даже не встречались. Майлзу очень хотелось взять ее за руку — тогда на крыше, хотелось чтобы ее голова покоилась на его плече, но влюбленность Гвен в Паука никогда не приводила ни к чему хорошему. Он искренне считал что все обойдется, пока не узнал всей правды. И что близкие ему люди могут обойтись с ним так. Или же эти чувства были лишь односторонними. Смотря в ярко голубые глаза Гвен и обрывая паутину, он впервые испытывал от падения не эйфорию, а горечь.