delivery for you

— Устали проводить море времени на кухне, нарезая и измельчая продукты? Представляем вам новый удивительный «Спид Слайсер»! Революционный прибор, с помощью которого можно молниеносно нарезать овощи, фрукты, мясо, сыр и многое-многое другое! Всегда свежие и идеальные кусочки, ломтики и слайсы. В комплекте слайсер, плододержатель, ручная воронка и… — Ма! Выруби эту ерунду! Джисон не выдерживает. Телевизор на кухне крутит одну и ту же рекламу уже битый час, и если он в ближайшие десять минут услышит хоть что-то, отдаленно созвучное со словосочетаниями «платье Кокетка», «набор кастрюль Георгина», «капри Лилиан» или «крем для лица с муцином», он выйдет на лестничную клетку и сделает так, чтобы пробки выбило не только в их квартире, но и у всех соседей. Конечно же, случайно. — Сынок, я тебя не слышу! — доносится со стороны кухни. — Я говорю, — он откладывает джойстик на диван, нервно зачесывая лезущие в глаза волосы назад, — выключи, пожалуйста, телевизор! — Джисон, погоди немного, я разговариваю с твоей бабулей! Он раздраженно вздыхает, выключает приставку и плетется в свою комнату, падая на кровать. Дверь остается приоткрытой, телевизор на кухне по-прежнему работает, транслируя популярное ток-шоу. Если прислушаться, можно услышать, как мама с энтузиазмом рассказывает его бабушке о том, как она отмывает жирные сковородки каким-то новым разрекламированным средством, что это и правда революционно и не поддается никаким объяснениям. Поднявшись с кровати, Джисон пинком захлопывает дверь и ложится обратно. Не юношеский бунт — крик души. С недавнего времени он официально ненавидит телевидение, рекламу и все, что так или иначе с ними связано, за то, с какой легкостью те манипулируют и промывают людям мозги. Его мать — наивнейший человек на этой планете, и не то чтобы он не знал этого раньше, но с наступлением летних каникул смотреть на то, как она в прямом смысле слова приросла своей задней точкой к кухонному стулу, а глазами прилипла к экрану телевизора, стало практически невыносимо. Лапши на ее ушах было так много, что могло хватить на небольшую макаронную фабрику. Лето в родном городе теперь казалось настоящим адом, особенно в выходные дни, когда все семейство собиралось дома полным составом: отец просиживал диван в гостиной, с умным видом читая какую-то газету, мама тоже просиживала, только не диван, а кухонный стул, параллельно обзванивая всех знакомых и незнакомых, родственников и подруг, как будто бы за рабочую неделю у нее еще не отваливался язык от звонков и разговоров. В будние дни было немного спокойнее, родители работали допоздна, возвращаясь ближе к восьми вечера, уставшие, злые и голодные — типичное настроение тех, кто знает значение слова горбатиться, причем на нелюбимой работе. Но даже в таком состоянии у мамы хватало сил на «посидеть и позалипать в зомбоящик», крутящий сводку новостей, погоду, какие-то политические программы и ставшую ненавистной рекламу. Спустя две недели такой жизни Джисон заработал себе не только нервный тик, но и стал беспокоиться о том, как бы у него в таких условиях не поехала крыша. В какой-то момент он даже начал жалеть, что не согласился остаться в столице вместе с Феликсом и Чанбином в их съемной квартире, а помчался домой сразу же после закрытия сессии: очень сильно скучал по родителям. Они, конечно, по нему тоже скучали и о нем переживали, но отвыкшему за год жизни в общежитии Джисону совсем не импонировала такая домашняя обстановка. В первую неделю даже стены родной комнаты казались чужими и неприветливыми, а наличие приставки и полный холодильник вкусной домашней еды перестали радовать. Джисон переворачивается на спину, начиная бессмысленно пересчитывать флуоресцентные звезды, прилепленные к потолку в его бурные тринадцать: тогда это казалось хорошей идеей. Успокоиться никак не получалось. Такими темпами лето обещало быть тухлым и рутинным: школьные друзья разъехались по миру, университетские — остались в столице зарабатывать на будущие вечеринки, поездки и дополнительные расходы, которых не избежать с началом нового семестра. Из увлечений в родном городе осталась только старая, уже запылившаяся гитара, стоящая в углу возле письменного стола, приставка в гостиной и разваливающийся велосипед на балконе, чудом уцелевший с подростковых времен. Просто волшебный набор. // Утро Джисона на его законных каникулах всегда начиналось после обеда, когда за окном, на стадионе во дворе, уже кричали и вопили во все горло футболисты-любители (иногда Джисону казалось, что те вообще не ложатся спать), а в окно сквозь плотные темные шторы пытался пробиться солнечный свет, желающий зажарить его намертво. Но сегодняшнее утро наступает немного иначе: его будят не футболисты, хотя со стороны улицы уже слышалась некоторая оживленность, и даже не противное солнце. Сегодня его будит до безобразия громкая череда звонков в дверь. Сначала Джисон думает, что ему послышалось. Посильнее натянув простынь на голову, он переворачивается на живот, уткнувшись лицом прямо в подушку, и снова пытается забыться в сладком сне, но уже спустя несколько мгновений слышит очередной звонок. Липкая и горячая простынь откидывается в сторону, из-под подушки достается телефон и расфокусированный взгляд цепляет время на дисплее — десятый час утра. Чертыхнувшись, он поднимается с кровати и, пошатываясь, идет в сторону входной двери, за которой все, казалось бы, успело затихнуть. Если это было новой забавой соседских детей, Джисон самолично раздаст каждому по смачному подзатыльнику. Однако, посмотрев в глазок, он начинает сомневаться в собственных предположениях: по ту сторону двери стоит молодой парень, явно не похожий на кого-то из соседских отпрысков. Джисон поворачивает замок непослушными ото сна пальцами и приоткрывает дверь, высунув лишь макушку. — Утро, распишитесь за получение товара. Дверь по-хозяйски тянут на себя, в руки ничего не понимающему Джисону всовывают ручку и папку-планшет с каким-то бланком, где, судя по всему, его и просят расписаться. — Доброе утро?.. — хрипит Джисон. Он глупо смотрит на белоснежный лист с напечатанным текстом, штрих-кодом в верхнем углу и поставленной галочкой для росписи снизу. В том же углу, прямо над штрих-кодом, красуется оранжевая надпись «Дома ТВ». Он ни черта не понимает. Они ничего не заказывали — он, по крайней мере, точно не заказывал ничего, что бы доставляли ему лично под порог, а не в отделение почты, куда он обычно приходит в маске, кепке с натянутым поверх капюшоном и солнцезащитных очках, чтобы ни одна живая душа не узнала ни его, ни то, товар какого характера лежит в черном пакете, перемотанном скотчем тысячу раз. — Вы, наверное, ошиблись адресом, мы ничего не заказывали, — шестеренки в его голове натужно сдвигаются с мертвой точки. Он наконец-то поднимает глаза на курьера, практически физически ранясь об острые черты его лица: взгляд, скулы, нос, челюсть. Мягкие пушистые ресницы и округлая линия слегка выступающей вперед верхней губы — на контрасте. Взгляд Джисона скользит по темно-синей форменной рубашке и уже знакомому вышитому оранжевому логотипу «Дома ТВ» на нагрудном кармане. Пазл в его голове наконец-то начинает складываться. Твою мать, в прямом смысле. — Или все же заказывали, — сдается он. — Парень, мне плевать, заказывал ты это или нет. Возьми ручку, черкани любую загогулину, и я уйду отсыпаться. От такого напора Джисон окончательно сдувается. Уничтожающий взгляд, которым его одаривают, лучше не делает — добивает. Расписавшись в бланке, он протягивает его обратно и только-только открывает рот, чтобы спросить, что, собственно говоря, его мама там назаказывала, как его опережают: — Всего доброго. — И тебе… Вам тоже, — в голове у Джисона по-прежнему каша. Или вата, мягкая и пушистая, напоминающая о сладости сна, из которого его так бессовестно вырвали. Он провожает спину уходящего парня и присаживается на корточки возле объемной коробки, стоящей на грязном резиновом ковре у входа. Глаза цепляются за белую наклейку: набор кастрюль «Богатый урожай». Пиздец — других слов он подобрать не в состоянии. Зачем маме понадобились новые кастрюли, когда в доме полно старых, известно только ей самой. Джисон никогда не поймет, какие умственные процессы происходят в ее светлой голове. Не без усилий взяв коробку в руки, он поднимается на ноги и пытается закрыть за собой дверь босой ступней, но дергается, когда его окликают. — Кстати, — курьер, все это время ожидающий лифт на лестничной клетке, оборачивается и с необъяснимым наслаждением и недобрым огоньком в глазах произносит: — У тебя слюна на щеке засохла, — а потом скрывается за закрывающимися створками лифта. Точно пиздец. Весь оставшийся день Джисон проводит лежа в кровати с головной болью от недосыпа, пытаясь угнаться за крохами сна, который все никак к нему не шел. Спать хотелось, но как только он опускал голову на подушку и устраивался поудобнее, ему мерещился нескончаемый дверной звон, а перед глазами всплывало лицо курьера, с гаденькой ухмылкой повторяющего свою последнюю фразу про слюну на его щеке. Такого позора Джисон не испытывал со времен дня посвящения в первокурсники, когда после не совсем удачной пьянки его вырвало прямо в метро. Ближе к восьми вечера, по возвращении родителей, он практически сразу же налетает на уставшую после работы маму, которая, едва ли услышав слово «кастрюли» в бессвязном потоке его речи, мчится в гостиную распаковывать нетронутую коробку, поставленную Джисоном на журнальный столик у дивана. Усталость на ее лице в одно мгновение сменяется неописуемой радостью — как мало нужно женщине для счастья. В какой-то момент Джисону даже становится стыдно за собственное поведение, но потом он вспоминает, какими мучениями ему эти кастрюли достались, и уровень его злости вновь взлетает до небес. — Ты могла меня хотя бы предупредить, — он недовольно складывает руки на груди. — Я же мог не услышать или просто не открыть. Мало ли кого притащило. — У нас и так дел по горло, а ты еще и о каждом чихе нас просишь тебе говорить, — в беседу встревает отец. — Совсем распоясался на каникулах, и пальцем пошевелить не хочешь. Иди займись делом. Под последней фразой отец имеет в виду «уйди в комнату и не отсвечивай». Перепалки в их семье были обыденной вещью. После тяжелого дня весь рабочий негатив тащился за пазухой домой, и, наверное, это было еще одной причиной, почему Джисон жалел, что не остался на лето с друзьями. Да, ему бы пришлось спать на неудобном раскладном диване в гостиной и ежедневно видеть их до противного влюбленные лица, но это явно лучше, чем выслушивать нравоучения собственных родителей. Джисон медленно выдыхает, стараясь отвлечься и не выдать чего-нибудь настолько обидного в ответ, за что бы ему прилетело в двойном размере. Его нельзя было назвать конфликтным человеком, тем не менее иногда язык прямо-таки чесался выплюнуть какую-нибудь гадость. Однако за всю свою жизнь он отлично усвоил одну вещь: в подобных ситуациях отцу лучше не перечить, поэтому, проглотив комок злости, он закрывается у себя в комнате, уткнувшись в телефон. На кухне гремит посуда — в ход идут новехонькие кастрюли. Отец снова располагается на диване с газетой, а мама с телефоном у уха включает телевизор, по которому уже крутится реклама матраса «Сладкие грезы». В комнате, заткнув уши наушниками, умирает один Хан Джисон. // Ситуация повторяется через два дня, и в какой-то момент Джисон действительно думает, что попал в ад, и все, что с ним сейчас происходит, — это его личный десятый круг, так искусно и тонко разработанный специально для него одного; этакое колесо сансары, которое должно крутиться вечно, но которое на данный момент остановилось на месте, прямо на отметке «хуево». Говорят, бездействие — это тоже действие, так где же он так сильно нагрешил, раз жизнь продолжает поливать его помоями? На этот раз в дверь звонят с еще бóльшим усердием, чем в прошлый; наверное, не одному Джисону приходится худо в эти дни. Он отрывает себя от кровати с такой вселенской неохотой, словно услышал не дверной звонок, а выстрел пушечного ядра, предвещающий его скорую смертную казнь. За окном жужжат проснувшиеся газонокосилки, футболисты уже надрывают связки, горлопаня на весь спальный район. Жизнь кипит везде, но только не в Джисоне, сомкнувшем глаза в пятом часу утра. Он проходит мимо гостиной, где настенные часы показывают просто смехотворные цифры: восемь пятьдесят. В такое время все нормальные люди (Джисон относит себя к их числу) еще нежатся в своих постелях, пуская слюни на подушку. А ненормальные — продолжают названивать к нему в квартиру. После очередной настырной трели входная дверь наконец-то открывается, с лестничной площадки по полу тут же расползается приятная прохлада, хотя бы немного приводящая в чувство по-прежнему сонного и ничего не соображающего Джисона. Первым делом в глаза бросается длинная коробка, прислоненная к подъездной стене, выкрашенной в голубой. Что на этот раз? — Опять ты, — Джисон устало трет заспанные глаза, увидев на пороге знакомое лицо. Злости не осталось, осталось лишь смирение. Если его маме что-то взбредет в голову, то страдать будут все вокруг — абсолютная истина. — Утро. Вижу, что недоброе, — веселая хитринка во взгляде и ироническая ухмылка. Кажется, сегодня, в отличие от прошлого раза, кто-то в хорошем настроении. — Распишись за товар и можешь идти спать. — Спасибо за разрешение, — Джисон рисует закорючку, больше похожую на ту, что выцарапывают заключенные на стене камеры, подсчитывая ушедшие дни. Чувствует он себя именно как попавший в плен узник. В плен кого: мамы, технологий, телевидения, сраного «Дома ТВ» — неважно. Ему плохо, и понять паршивое состояние его души может только человек, стоящий напротив. Ему все это добро приходится не просто получать, а еще и развозить. — У вас что, других курьеров нет? — Не каждый захочет работать в дерьмовом магазине. Вполне себе предсказуемо. И лаконично. Джисон возвращает планшетку и ручку, не зная, как продолжить разговор. А зачем, собственно говоря, его вообще продолжать? Ответа на этот вопрос не находится, поэтому Джисон, идущий на поводу у собственных хотелок, спрашивает первое, что приходит в голову: — Что там на этот раз? — Матрас. — Матрас? Зачем нам матрас? Взгляд, которым его одаривают, — на сто баллов. Еще никогда Джисону не хотелось одновременно поежиться и сморозить что-нибудь настолько же глупое снова. — Даже не знаю, — парень подносит палец к губам, медленно по ним постукивая. Из-за плохо работающей головы Джисон не сразу понимает, что над ним в открытую глумятся. — Точно, я вспомнил. Чтобы спать? — Спасибо за неочевидную вещь, — шутку Джисон не оценил. Облокотившись о дверной косяк, он неловко потирает шею и уже было открывает рот, чтобы попросить помочь занести коробку в квартиру, как его перебивают. — У меня еще два заказа, — поправив наручные часы (Джисон невольно оценивает выпирающие вены на чужих предплечьях), он медленно пятится назад, всем своим видом показывая, что продолжения диалога не будет. — В следующий раз постарайся открыть дверь побыстрее, ладно? Кстати, классная пижама. Сладких грез! Джисон не успевает отреагировать ни на фразу про следующий раз, которого с точностью в гуголплекс процентов не будет (он отключит дверной звонок к чертовой матери), ни на комплимент (это же был он?) его пижаме с котами, подаренной Феликсом на Рождество. Он едва ли успевает снова открыть рот, как створки лифта с глухим стуком закрываются и наступает тишина. На лестничной клетке он остался совершенно один: он и стоящий у стены матрас «Сладкие грезы», будь тот неладен. Затащив его в гостиную, Джисон делает себе крепкий кофе и, вместо того чтобы завалиться спать, целый час проводит в интернете, засоряя историю поиска бессмысленными гугл-запросами «курьеры диванного магазина» в разных вариациях. Безрезультатно. // Мама радуется купленному матрасу так сильно, словно до этого в их квартире не было ни одной кровати, а если и были, то спали они исключительно на ее голом основании. Свою радость она аргументирует тем, что теперь гостям, заглядывающим к ним на праздники, можно смело оставаться на ночь — еще одно спальное место обеспечено. Спустя несколько дней, в свой выходной, она делится впечатлениями от удачной покупки бабушке Джисона, расхваливая и магазин, и качество товаров. В ход идут рассказы о кастрюлях, с которых все и началось. Джисон в это время сидит на диване, играя в новый вышедший хоррор, но все его внимание сосредоточено на их разговоре: с недавнего времени любая вещь, хоть как-то связанная с этим злосчастным магазином, вызывает в нем нездоровый интерес. Вдруг удастся выцепить что-нибудь важное? Он даже не может больше злиться на маму. Стать жертвой маркетинга в наши дни проще простого; почувствовать легкую заинтересованность в незнакомом парне, имя которого ты даже не знаешь, — как два пальца об асфальт (и неважно, что ты продолжаешь это отрицать). Джисон даже не знает, что хуже: скупать вещи, идя на поводу у рекламы, или дрожащими руками посреди ночи делать заказ из-за желания снова увидеться с доставщиком не такой уж и нужной тебе вещи, на которую ты потратил часть своих карманных денег, просто чтобы что?.. В очередной раз им полюбоваться? Переброситься парочкой слов? Обменяться номерами телефонов? Или для начала стоит узнать, как его зовут? Обычно за такую банальщину платить не принято. Поэтому кто из них обоих еще бóльший дурак — хороший вопрос. Ситуация выходит из-под контроля. Джисон чувствует себя не просто дураком: он чувствует себя последним идиотом, когда в предвкушении предстоящей доставки в ночь с воскресенья на понедельник решает не ложиться спать. Дверной звонок он тоже решает пока что не отключать: с этим можно повременить. Но тот не надрывается привычной трелью ни в девять, ни в десять, ни даже в одиннадцать утра. Одна лишь тишина. Его заказ не обработали? Он сделал что-то не так? Может быть, неправильно указал адрес? С этими мыслями он слоняется по квартире все утро, злой, расстроенный, с окончательно сбитым режимом сна. В первом часу дня надежды и сил совсем не остается — Джисон решает сделать себе горячие бутерброды, чтобы хоть немного утолить голод, и, наконец, лечь спать. К черту режим. Натерев колбасу и сыр на крупной терке, он выкладывает полученную массу на хлеб, открывает духовой шкаф и отправляет все это дело плавиться и поджариваться. Облокотившись на кухонный гарнитур, он в который раз открывает сайт «Дома ТВ» и выбирает раздел доставки и оплаты внизу страницы, чтобы еще раз убедиться, что он правильно понял их условия. В самом конце было оставлено несколько номеров телефонов и подкупающая фраза: «Наши консультанты с удовольствием ответят на все интересующие вас вопросы и примут ваш заказ». Интересно, а контактную информацию о своих симпатичных курьерах, которые никак не выходят из головы, они тоже предоставляют? Вряд ли. Джисон откладывает телефон на столешницу и обреченно растирает лицо ладонями — вот это он попал. Вляпался. Из посудного шкафчика достается тарелка, из холодильника — бутылка кока-колы, и именно в этот момент тишину в квартире нарушает дверной звонок. «В следующий раз постарайся открыть дверь побыстрее, ладно?» — проносится у него в голове. Джисон стоит посреди кухни, не смея пошевелиться, словно его ноги приморозило к полу льдом-девять, превращающим любой живой организм в ледяную статую. Он не знает, что это — попытка мести за причиненный моральный ущерб или проявление трусливости перед долгожданной встречей. О своем поведении он постарается подумать чуть позже, а пока что, выждав еще несколько настойчивых звонков, он наконец-то двигается в сторону входной двери, вытирая внезапно вспотевшие ладони о ткань домашних шорт. — Выглядишь паршиво, — вместо приветствия говорит Джисон, стараясь не вести себя слишком подозрительно: все же в этот раз их встреча была запланирована. Хотя бы с его стороны. — Взаимно, — в чужих руках как обычно планшетка с бланком заказа, под глазами синяки от недосыпа, кожица на губах обветрилась и потрескалась, темные волосы примяты кепкой. Пропал даже насмешливый огонек на радужке глаз. Уставший. И по-прежнему красивый. — Распишись здесь, — ручка указывает на поле внизу, — и здесь, — лист переворачивается. — Два раза? — Товара два, бланков заказа — соответственно. Джисон чиркает ручкой, подписи выходят совершенно разными. Понятно: заказывать несколько вещей одновременно не имеет смысла, их привозят не с задержкой в один день, а вместе. За следующую их встречу снова придется платить. Он даже не помнит, что заказал. Массажную подушку с подогревом и увеличительные очки Биг Вижн или сенсорный светильник Лайт Энджел и перчатку для вычесывания шерсти животных Тру Тач? Животных у них в доме нет: у мамы аллергия на шерсть, но ее всегда можно кому-нибудь передарить, так ведь? Джисон передает бланк обратно и поднимает с пола небольшую коробку, чтобы не чувствовать себя таким беззащитным и хоть чем-то занять руки. Ему становится немного совестно, что из-за своей глупой нерешительности он гоняет этого бедного парня к себе домой, вместо того чтобы просто открыть рот и попросить номер его телефона. Какая стыдоба. — У вас… У тебя еще есть заказы? — Джисон мысленно бьет себя по лицу: сейчас его точно либо сочтут слабоумным, либо пошлют на три веселых за излишнее любопытство, подумав, что он какой-то извращенец, подбивающий клинья. Что в каком-то смысле и является правдой. — Твой последний. — Тогда, может быть, кофе? — то, с какой надеждой Джисон произносит свое предложение, выдает его с потрохами, и он тут же пытается списать все на проявление гостеприимства: — На улице жара, у меня в морозилке есть лед. И кофемашина есть. Самодельный айс американо как плата за доставку, идет? Доставка была платной, ее стоимость входила в окончательную стоимость товара при оформлении заказа, но Джисона больше беспокоила не ценовая составляющая, а элементарные плата и уважение к чужому труду, какой бы легкой работа курьером ни казалась на первый взгляд. — Хорошо, давай. Он округляет глаза: так просто? На его предложение ответили с такой легкостью, словно этому парню каждый день предлагают пропустить по чашечке кофе абсолютно незнакомые люди. А что если Джисон оказался бы маньяком? Серийным убийцей, пытающимся втереться в доверие? А если… — Мы будем пить кофе на лестничной клетке? Или ты все же пустишь меня к себе? Джисон отмирает и, сделав несколько шагов назад, кивает как китайский болванчик, стоящий на прилавке барахолки. Не хватает только открытого рта и бровей домиком. Точно болван. Входная дверь закрывается, уличная обувь ставится на полку в прихожей. Джисон заносит коробку на столик в гостиной (негласное место для всех посылок в их доме) и останавливается, почесывая бровь: он совсем забыл! — Стой! Не проходи дальше, — его одаривают непонимающим взглядом. — Как тебя зовут? Я же не могу пускать в дом человека, имя которого даже не знаю. — Ты уже пустил. — Да, но… — Здесь все написано, — в его руках снова оказывается бланк заказа. — Внизу, курьер: Ли Минхо. В который раз за день Джисон отвешивает себе мысленный подзатыльник. Все это время имя маячило у него прямо под носом, и даже не в переносном смысле — в буквальном. Было бы забавно, если бы он все же решился позвонить в техподдержку, вымаливая его контактные данные, что, вообще-то, строго конфиденциально. Однако теперь узнать чуточку больше о Ли Минхо не составит особых усилий: перед Джисоном открылся удивительный мир интернета и социальных сетей. По-настоящему страшная вещь. — Так что насчет кофе? Минхо уже расположился за барной стойкой на кухне, на том месте, где его мама обычно просиживает штаны, смотря рекламу «Дома ТВ». Весьма канонично. Острый профиль его лица заливает проникающий через окно солнечный свет, делающий кожу медовой. Пушистые длинные ресницы слегка дрожат, когда он окидывает взглядом окружающую обстановку, от летнего зноя на висках выступили едва заметные капли пота, путающиеся в волосах. Джисон наблюдает за ним краем глаза, достав из духовки слегка пригоревшие бутерброды, про которые он успел забыть, и не знает, встречал ли он раньше людей красивее. Встречал, конечно встречал, но загвоздка в том, что ни один из них не вызывал в нем такого явного неравнодушия. Кофемашина жужжит, стакан заполняется кубиками льда, на тарелки выкладываются горячие бутерброды, достается корзинка с песочным печеньем. Джисону хочется задать сто и один вопрос из своей коллекции глупых вопросов для первого знакомства, прочитанных на каком-то левом сайте, но он держит язык за зубами: не хватало, чтобы Минхо его испугался и впоследствии уволился, только чтобы не встретиться с ним снова. Джисон сам пугается тому, откуда в нем появилось столько бьющей ключом энергии. Еще совсем недавно он был похож на ходячую мертвечину, а не на полноценно функционирующего человека. Но теперь он в каком-то смысле понимает свою маму и то, почему она так сильно радовалась покупкам. Только Джисон радуется не новым вещам, а человеку, который эти вещи доставляет. Такой вот диссонанс. Он ставит перед Минхо стакан кофе, бутерброды, печенье и бутылку орехового сиропа на тот случай, если он вдруг любит послаще, а сам открывает еще прохладную кока-колу и с жадностью набрасывается на бутерброды. В голове снова крутится рой интересующих вопросов, но Джисон решает не пускаться с места в карьер: он заходит издалека. — Давно работаешь курьером? Песочное печенье между пальцев Минхо ломается и крошится — свежее. Точно так же ломается мозг Джисона, внимательно наблюдающего за тем, как он обхватывает один кусочек своими плавно очерченными губами. Нет, настолько привлекательных и располагающих к себе людей он все же не встречал. Может быть, он бредит? Или спит. Впасть в летаргический сон может любой — вот его мозг и проецирует красивую картинку перед смертью. Всякое бывает. Минхо отпивает из стакана, блаженно прикрыв глаза. — Вкусный кофе, спасибо, — Джисон кивает ему в ответ, набив щеки бутербродом. — Устроился пару недель назад. Приехал на лето к родителям, а они мне выедают мозги каждый день. Пришлось выбирать между двух зол. — Такая же ситуация, — не до конца прожевав, соглашается Джисон. — Хорошо, что весь день на работе: меньше мозги пилят. Но в выходные из комнаты лучше вообще не выходить, заколебут до смерти. — И шарманку свою заводят: «А вот в наше время!» Как будто мне не двадцать, а неполные шестнадцать, — Минхо слизывает с губ крошки и снова тянется в корзинку с печеньем. — Жиза, такое чувство, что после моих восемнадцати гиперопеки стало в два раза больше. Извечная тема родителей, у Джисона к ней особая неприязнь: ничто так не выводит из себя, как воспоминания о семейных ссорах и конфликтах, пускай даже былых времен. В голову тут же лезут мысли о недавней перепалке с отцом в день первой доставки, когда ему прилетело фактически ни за что. Он всего лишь попросил предупреждать об их внезапных планах, чтобы в случае чего знать, каких непредвиденных ситуаций ему ожидать. Разве это так трудно? По всей видимости, логикой его родители не руководствуются. — Знаешь, — неожиданно для самого себя выдает Джисон, — я хотел придушить тебя в первый раз. Ну, когда ты притащил эти кастрюли. Минхо смеется, и если рай на земле действительно существует, то вот он, в своем первоначальном воплощении. — По твоему лицу и так все было понятно, — он начинает широко улыбаться. Чему-то своему? Или вспоминает убитый вид Джисона? — Вставать в такую рань из-за какой-то доставки — неблагодарное дело. Спустя десять минут ленивой болтовни о неконтролируемом шопоголизме его мамы (Джисон умалчивает тот факт, что сегодняшняя доставка была для него, а не для нее) разговор плавно перетекает в тему о никудышной системе образования и сетовании на еще более никудышный преподавательский состав их университетов, которые, как оказалось, находятся буквально в нескольких станциях метро друг от друга. Джисон не знает, чему радоваться больше: тому факту, что они учатся в одном городе, или тому, что Минхо — просто потрясающий собеседник, одновременно умеющий и выслушать, и поддержать любую тему. От него исходит такая умиротворяющая и чарующая энергия, похожая на тепло от огня. Но это не тот огонь, который разрушает и сеет хаос, наоборот, это настолько родное, безобидное тепло, в которое хочется укутаться словно в стеганое одеяло и греться-греться-греться до тех пор, пока лед внутри не тронется с места. Именно таким Ли Минхо показался Джисону в их третью встречу, и, возможно, ситуация уже вышла из-под контроля. Пока Джисон собирает всю грязную посуду и принимается намывать тарелки, Минхо копается в телефоне, проверяя приблизительную сводку товаров на завтрашний день. — Снова заказ на твой адрес. Швабра с отжимом «Проще Простого», — он подходит ближе и показывает ему экран телефона, на который попадает несколько брызг. Джисон удивленно вскидывает брови: он больше ничего не заказывал. И не потому, что не захотел, а потому что у него попросту не было на это времени. — Передай своей маме спасибо за цифры в моем будущем расчетном листе. Джисон тяжело вздыхает. — Шопоголизм не лечится. А в глубине души ликует. Шопоголизм не лечится, его растущая заинтересованность — тоже. Он проходит в коридор вслед за Минхо, уже шнурующим свои высокие конверсы, и останавливается прямо перед ним, согнувшимся в три погибели. — Получается, до завтра? Ну, раз у тебя так написано в этой твоей сводке, — Джисон кусает щеку изнутри, еле сдерживая себя от широкой улыбки: они увидятся снова! — Мне некуда деться, за мной закреплен весь ваш район, — Минхо поправляет козырек кепки, проверяет свое отражение в зеркале и добавляет: — Так что до завтра, Хан Джисон, — Джисон столбенеет, услышав обращение. Он же ему так и не успел представиться, тогда откуда Минхо знает, как его зовут? Или в бланке заказа указана и эта информация? — Так и быть я приеду к обеду, чтобы ты мог поспать. Но в таком случае с тебя кофе и та милая пижама, — последняя фраза доносится уже из лифтовой. Минхо уходит, оставляя Джисона с глупой улыбкой на лице и ритмичным метрономом в груди — наверное, от кофе. Который он, кстати, не пил. Какой же он дурак. // Теперь можно смело заявить: ситуация определенно вышла из-под контроля. Вышла, выходит и будет продолжать выходить. В своей голове Джисон представляет ее как неконтролируемый процесс постоянного движения вперед, словно он летит с высоченного холма на велосипеде, причем на велосипеде без ручек и педалей, так что вырулить или притормозить у него просто не выйдет. В то время как мамины компульсии и ониомания практически сошли на нет и она перестала покупать все, что видит в рекламе по телевизору (а может, просто ждет зарплату?), сумасшествие Джисона берет вверх: он постепенно скупает весь магазин (не в переносном смысле, к сожалению) только ради того, чтобы чаще видеться с Минхо. Бессмысленная трата денег кажется ему более верным решением, чем решение наконец-то взять себя за яйца и попросить чужой номер телефона — это уж совсем задачка со звездочкой. После того дня-с-которого-все-началось (так Джисон теперь нарекает то приглашение на кофе) прошла целая неделя, и они виделись еще три раза. Три волшебных раза, после которых воронка с не менее волшебным именем Ли Минхо засасывала его все глубже и глубже. За это время Джисон узнал о нем столько новой информации, сколько не был в состоянии узнать и запомнить о Феликсе и Чанбине за год дружбы с ними. Разница не просто колоссальная — космическая. За эти несколько встреч они обсудили все что можно, начиная музыкальными предпочтениями и любимыми тайтлами аниме и заканчивая философскими вопросами о том, что важнее: деньги или свобода? Оба сошлись на том, что и свобода, и деньги не могут принадлежать человеку в своем безграничном объеме, но если брать узкий смысл вещей, то свобода ценится намного больше. Джисон также узнал, что Минхо был единственным ребенком в семье, но назвать эгоистом человека, который любил своих троих котов больше жизни, у него просто не поворачивался язык. Руки у него были постоянно теплыми и слегка шершавыми (Джисон держал их, балансируя на складной стремянке в ванной комнате, меняя перегоревшую лампу, потому что они оба боялись высоты, даже такой незначительной), а его голос — мягким и вкрадчивым, и смеялся он так по-идиотски красиво, растягивая и выделяя последнюю «а». Он любил долгие разговоры, но чаще всего выступал в роли слушателя, ненавидел зиму из-за жгучего мороза, а лето — из-за невыносимой духоты и влажного воздуха. Когда он улыбался во весь рот, очень красиво и заразно, его глаза превращались в два сверкающих полумесяца, а когда был чем-то разозлен, он начинал так ужасно тараторить, что Джисон едва ли успевал за ходом его мыслей. На первый взгляд могло показаться, что Минхо был всегда чем-то недоволен, но на самом деле он оказался самым отзывчивым, понимающим и очаровательным человеком из всех людей, с которыми Джисону когда-либо доводилось общаться. Он мог бы продолжать этот список до бесконечности: это лишь малая часть того, что он успел запомнить и сохранить в своей памяти. И, наверное, пора было признаться хотя бы самому себе: Минхо его не просто интересовал как человек, Минхо ему нравился. Вот так просто за эти несколько встреч, за несколько выпитых стаканов кофе, долгих разговоров на кухне, мягких улыбок и магнетического блеска в глазах его чувства от банальной симпатии переросли в это. Если быть откровенным, Джисон даже немного себя презирал: в его воображаемом листе с планами на лето пункт «‎влюбиться в курьера»‎ отсутствовал по умолчанию. В выходные, лежа в кровати с прикрепленным к ее изголовью светильником Лайт Энджел, рассеивающим по комнате холодное свечение, он шепотом, чтобы не разбудить спящих за стенкой родителей, рассказывает о своей проблеме Феликсу и Чанбину по видеозвонку — те гогочут во все горло (в основном, Чанбин) и называют ссыклом; поддержки в любовных делах от них не дождешься. Влюбиться в курьера диванного магазина — вот же прикол! Джисону хочется им врезать прямо через экран телефона, но в реальности же он лишь недовольно дует щеки, угрюмо соглашаясь с каждым сказанным словом. Он на них даже не обижается: если смотреть правде в глаза, а у его правды они очень выразительные и глубокие, то он действительно ссыкло, самое что ни на есть настоящее. У Чанбина, как у человека только с двумя крайностями, советы такие же радикальные: завоевать, заткнуть поцелуем, за… В общем, не тянуть кота за хвост и сразу переходить к делу. Лежащий рядом Феликс бьет его по плечу и, выхватив телефон, говорит Джисону не слушать эти бредни. В первую очередь нужно поговорить и прощупать почву: вдруг Джисон даже не нравится Минхо в том самом плане? Расставить все точки над «i» — единственный верный выход, чтобы случайно не ранить друг друга. Спустя полчаса споров и выяснений, чей совет наиболее действенный, Джисон сбрасывает звонок даже не попрощавшись и сворачивается калачиком в обнимку с подушкой-трансформером «Сова», которую Минхо ему доставил в одну из последних их встреч. Феликс прав: что если он даже не нравится Минхо? То, что они как два пазла сошлись характерами, интересами и вкусами в еде, еще ни о чем не говорит. И пижама Минхо понравилась только потому, что на ней были нарисованы коты, а котов он обожает. И заказы Минхо ему привозит самым последним только ради бесплатного кофе и корзинки с песочным печеньем, а не из-за желания позволить ему поспать подольше и провести чуть больше времени вместе, как Джисон уже успел себе навоображать. Какой же идиот. Он переворачивается на живот и утыкается лицом в подушку, страдальчески нахмурившись. Почему все так сложно? Почему в мире не существует вещи, с помощью которой можно было бы узнавать чувства других людей по отношению к себе? Джисон требует, чтобы ее создали и немедленно добавили в каталог «Дома ТВ» — он готов отдать любые деньги лишь бы услышать, что нравится Минхо хотя бы немного. На мизинчик. Или на крошку от печенья, постоянно прилипающую к верхней пухлой губе. Завтра, в понедельник, ему должны доставить двустороннюю сковородку «Мастер Жар», на этот раз не просто бесполезную вещь, а подарок на стремительно приближающийся день рождения мамы. У Джисона есть целая ночь впереди, чтобы решить, что ему делать дальше. Целая ночь и ровно ноль целых ноль десятых на воображаемой шкале собственной смелости. Лучше бы он был шопоголиком. // Все следующее утро Джисон не может найти себе места. Из-за гложущих мыслей улечься у него получилось только ближе к шести утра, когда за окном уже давно горел розовый рассвет. Однако, вспомнив Минхо, который как-то признался, что любит рассветы настолько же сильно, насколько любит своих котов (или танцы, или прогулки по лесу после проливного дождя, когда от концентрированного озоном воздуха у тебя начинает кружиться голова), Джисон улетает в мир своих фантазий так далеко, что даже не замечает, как в конечном итоге проваливается в сон. Вопрос, что делать с Минхо, остается открытым: к какому-то определенному выводу за ночь прийти не удалось. Зато удалось заработать головную боль от бессонницы и развить желание спрятаться от всего мира, но, к сожалению, так проблема сама собой не решится, а его крепнущие чувства не испарятся (не то чтобы Джисону этого сильно хотелось). Возможно, если он прекратит истощать свой и без того похудевший кошелек и не будет больше с ним видеться, ему станет легче, однако убегать от самого себя — не самый лучший вариант. С самого детства ему вкладывали в голову, что выражать эмоции — это нормально. Нет ничего страшного в том, чтобы показывать любовь, проявлять заботу или внимание. Нет ничего страшного в том, чтобы на кого-то злиться. Чувства не делают человека уязвимыми, они делают его самим собой. Несмотря ни на что, Джисон благодарен своим родителям хотя бы за это. Но в данной ситуации его жизненная установка открыто выражать свои чувства почему-то давала сбой. Джисон не хотел признаваться самому себе в том, что он боится быть отверженным. Он боится потерять чужое доверие и разрушить те хрупкие приятельские взаимоотношения, которые они едва успели выстроить за такой короткий промежуток времени. Если бы он только знал, что чувствует Минхо, если бы. Трель звонка теперь для него — божественная мелодия, которую он готов слушать вечно. Собравшись с мыслями, Джисон поднимается с дивана, вытирает вспотевшие ладони о полюбившуюся Минхо пижаму, которую он теперь неизменно носит при каждой их встрече, и, поправив волосы в зеркале в коридоре, открывает входную дверь. Минхо врывается в его квартиру как маленький ураган, задевая ногой обувную полку. — Держи скорее, я ее сейчас уроню, — он передает ему в руки тяжеленную коробку со сковородой и падает на небольшой пуфик, пытаясь отдышаться. — У вас лифты не работают. — Серьезно? — Нет, блять, прикалываюсь. Джисон, несущий коробку в гостиную, заливается громким хохотом. — Как тренировка? Понравилась? — он живет на восьмом этаже, поэтому возмущение Минхо вполне себя оправдывает. Будь Джисон на его месте, он бы уже оставил товар под подъездной дверью и дал деру. — Можем спуститься и подняться обратно — проверишь сам, — Минхо сбрасывает конверсы, наступив на их задник, и следом снимает рабочую рубашку с оранжевым логотипом «Дома ТВ», оставаясь в одной футболке. — Распишись как обычно, планшетка внутри коробки. Ну там и жарень, вспотел как свинья. Джисон начинает смеяться еще громче. Достав планшетку и нарисовав привычную загогулину (к сегодняшнему дню у него стало получаться намного лучше), кроме лежащего в коробке маминого подарка в пупырчатой пленке он замечает две упаковки соленого попкорна для микроволновой печи. Озадаченно покрутив их в руках, он подходит к приоткрытой двери в ванную, за которой Минхо скрылся мгновением ранее. — А это кому? Подарок фирмы для самого лучшего в мире покупателя? — Это нам, я думал посмотреть какой-нибудь фильм, если хочешь. Все равно делать нечего, — Минхо кидает на него короткий взгляд и как ни в чем не бывало возвращается к мытью рук. В голове у Джисона происходит короткое замыкание. Он всю ночь молил Вселенную послать ему какой-нибудь знак того, что он небезразличен Минхо хотя бы на одну долю процента, и вот тот приходит к нему домой и предлагает посмотреть фильм. Вместе. Его внутренности не просто обдает жаром — их скручивает в тугой жгут, складывающийся в форму сердечка. Это что-то значит? Или он снова надумывает лишнего? От одной только мысли, что у них с Минхо может быть взаимно, становится настолько хорошо, что еще секунда — и он начнет блевать радугой. — Ты можешь принять душ, — вместо прямого согласия, — я дам тебе свою домашнюю одежду. Джисон оставляет чистое полотенце, шорты и майку с покемоном на стиральной машине, а сам слишком быстро уходит на кухню. Ему нужно остыть. Для продуктов существует морозилка, а для его горящего лица есть какое-то действенное средство? В душе включается вода, на кухне жужжит кофемашина. Джисон достает из морозильной камеры лед, радуясь секундной прохладе, до краев заполняет им два стакана и заливает горячим кофе. В один из них летит капля орехового сиропа: Минхо все же любит послаще. Из навесного шкафа достается шоколад с коробкой печенья — на этот раз миндального — и выкладывается на широкую тарелку ровным полукругом. Когда Минхо выходит из ванной комнаты в его одежде, с влажными после душа волосами и зарумянившейся кожей, у Джисона, кажется, случается сердечный приступ. Он не может описать словами то, как ему нравится этот по-домашнему уютный образ. Еще и в его квартире. А еще они будут смотреть фильм — уму непостижимо. Джисон уставился на него как на второе пришествие, особенно долго задерживаясь взглядом на ногах: занятия танцами очевидно дали свои плоды. Он не может отвести глаза, даже когда Минхо садится на привычное место за барной стойкой, обхватывая холодный стакан двумя руками. — Уже придумал, что будем смотреть? — Аниме? — Не думай, что сможешь заставить меня пересмотреть ходячий замок в сотый раз, — Минхо предупреждающе понижает голос. — Эй! Но это же классика! — Джисон обиженно задевает его ногу своей и, подумав, добавляет: — Тогда какой-нибудь ужастик? Там как раз шестой Крик недавно вышел. Джисон прекрасно помнит, что Минхо не сильно любит фильмы ужасов, но какой-то эгоистичной части его существа очень хочется почувствовать то, как он будет жаться к нему чуточку ближе на самых страшных моментах. И даже если он понимает, что эти мысли не совсем правильные, он ничего не может с собой поделать: у влюбленных, похоже, мозг работает только в одном направлении. Хотя в его случае это утверждение находится под большим вопросом. — Не, тут я точно пас. — Пиздец ты привереда, — Джисон раздосадованно дуется: вот же облом. — Это у тебя вкуса нет. Спустя десять минут разногласий и полкоробки съеденного печенья, они, чтобы окончательно не поссориться, приходят к компромиссу и выбирают первую попавшуюся комедию в подборке лучших на каком-то пиратском сайте с постоянно всплывающими окнами рекламы. Пока Минхо следит за взрывающимся в микроволновке попкорном, Джисон успевает перемыть всю посуду, зашторить окна в гостиной и поправить подушки на диване, продолжая повторять у себя в голове, что все это — для удобства, а не для романтической атмосферы. Обманывать самого себя у него всегда выходило отвратно. — Готово, — Минхо появляется в гостиной спустя несколько минут и, поставив глубокую тарелку с горкой попкорна посередине дивана, устраивается поудобнее, подложив под голову сразу несколько маленьких декоративных подушек. — Вроде съедобный. — Какая разница, что жевать, — Джисон закидывает в рот несколько попкоринок и удовлетворенно мычит. — Пойдет. На экране телевизора появляются начальные титры. Джисон не сильно любил заезженные американские комедии из-за их пошлого юмора и откровенной тупости, но рядом с Минхо он был бы согласен даже на просмотр всех частей человеческой многоножки: все равно все внимание будет обращено не на фильм. Однако Минхо, кажется, нравилось. Он смеялся в своей привычной манере, растягивая последнюю «а», и на особо смешных моментах бил себя по бедру, что неимоверно отвлекало Джисона, который то и дело на него поглядывал. Идея дать ему свои домашние шорты уже не казалась такой хорошей. К середине фильма Джисон окончательно теряет нить повествования: он полностью запутался в том, кто кому сломал руку, кто с кем переспал и кого поставили в пару к главному герою, чье имя он даже не удосужился запомнить. Смотреть фильмы с Минхо, не отвлекаясь на самого Минхо, оказалось для него невыполнимой задачей. В какой-то момент его начинает клонить в сон. Разбитое состояние после не совсем удавшейся ночи и духота в квартире только усугубляли ситуацию. Джисон сползает вниз по диванной подушке, стараясь улечься так, чтобы впоследствии не остаться без шеи из-за неудобной позы, и в следующее мгновение чувствует, как подозрительно притихший Минхо, немного повозившись, укладывает голову ему на плечо. — Устал? — Джисон бросает на него осторожный взгляд, боясь пошевелиться и дыхнуть лишний раз. Их лица теперь разделяют жалкие сантиметры, а в груди стучит так громко, что ему начинает казаться, что у соседей снизу потряхивает потолки. — Пиздецки. С самого утра поругался с мужиком, которому не понравился насос: сказал, что заказывал черного цвета, а пришел голубой, — Джисон с упоением наблюдает за движением его губ. — Пришлось оформлять возврат, не мог же я доказать ему, что на момент заказа черных насосов даже не было в наличии. — Вот мудак, — Джисон немного пугается собственного прилива агрессии и в который раз убеждается, что для работы в сфере услуг нужны стальные нервы. — Не парься, все будет хорошо. Идиотов везде хватает. Минхо мычит в ответ и, приподнявшись на одном локте, убирает пустую тарелку из-под попкорна на стеклянный столик перед диваном, на котором лежала целая кипа отцовских газет. Голова вновь опускается на плечо. Джисон искоса поглядывает на чужое лицо: глаза Минхо прикованы к экрану телевизора. Взгляд скользит по ровному носу, чуть выпяченной вперед верхней губе, острому подбородку и в конечном счете останавливается на руке, лежащей в невероятной близости от собственной ноги. Джисону так сильно хочется взять его за руку. Будет ли это уместным жестом сейчас? Или он только испортит дружескую атмосферу? Он колеблется несколько бесконечно долгих минут то приподнимая собственную ладонь, то снова ее опуская, надеясь, что его жалкие потуги останутся незамеченными. В животе начинает крутить, нога нервно дергаться — настолько ему страшно сделать первый шаг. Совет Чанбина точно в пролете: о каком заткнуть поцелуем может идти речь, когда Джисон элементарно боится взять чужую руку в свою? Хотя, если подумать, потом это можно будет списать на случайность, так ведь?.. — Джисон, — как обухом по голове, — прекрати, — Минхо, отпрянув от плеча, указывает подбородком на его неспокойную ногу и вопросительно приподнимает бровь. Джисон весь подбирается, пряча глаза. Его, кажется, вычислили. Это конец: сейчас Минхо назовет его влюбленным дураком, посмеется с него и уйдет. Навсегда. — Если хочешь взять меня за руку, так возьми. А если не возьмешь и снова зассыкуешь, я подарю тебе слюнявчик и буду называть слюнтяем, идет? Джисон чувствует, как температура его тела от нужных тридцати шести сиюсекундно поднимается до отметки в сорок. Это не шутка? Или Минхо настолько понравилась комедия, что он вошел во вкус и решил над ним поиздеваться? Джисон в неверии смотрит на приглашающе раскрытую ладонь, затем на самого Минхо, выжидающе прожигающего его взглядом. Уголки его губ приветливо приподняты, но, несмотря на дерзкие слова и храбрый поступок, в глазах виднеется едва различимый огонек страха: он тоже боится. — Какой же ты тормоз. Его руку самостоятельно кладут в свою и, крепко сжав, переплетают пальцы. Перед глазами по-прежнему плывет. Джисон до боли закусывает нижнюю губу, чтобы доказать самому себе, что он не спит. Что он все еще находится на этой планете, что он в здравом уме, а рядом с ним сидит человек, который ему нравится, и держит его за руку. У них с Минхо и правда — взаимно. От этой мысли на лице расплывается глупая влюбленная улыбка. — Со слюнтяем согласен, — спустя некоторое время выдавливает он, едва ли переосмыслив происходящее. — А слюнявчик зачем? — Чтобы перестал на мои ноги слюни пускать. Смотри фильм. О каком фильме теперь может идти речь! Джисон резво принимает сидячее положение и, повернувшись к Минхо лицом, замечает одну важную деталь: у того покраснели уши. Очаровательный розовый цвет тронул не только их, но и кусочек медовой шеи, открытый воротом майки. Несколько минут назад Джисону дали зеленый свет — его больше ничего не останавливает, поэтому он плавно, словно в замедленной съемке, наклоняется и оставляет мягкий поцелуй на мочке. Не сдержался. У него же теперь есть привилегии, да? Судя по тому, как Минхо вздрагивает и еле заметно выдыхает, приоткрыв губы, — определенно есть. Конечно, они еще ничего толком не обговорили, и делать поспешные выводы по поводу статуса их отношений слишком рано, но Джисону хотелось показать Минхо, что он чувствует то же самое. Если у него не выходит выразить все то, что скопилось у него внутри, с помощью подходящих слов, то отныне он будет объяснять самого себя через действия, больше не боясь быть отверженным. — И давно ты в курсе? — придвинувшись поближе, Джисон перехватывает обе руки Минхо за запястья, заставляя повернуться к себе: теперь он не хочет упускать ни одной живой эмоции на его лице. — Со встречи четвертой, может, пятой, — Минхо намеренно избегает зрительного контакта. — Я не сразу заметил, что доставка была записана не на имя твоей мамы, а на твое. Только потом до меня дошло, что ты искал возможность увидеться со мной. — Черт, — Джисон стыдливо опускает голову вниз. — Я даже не подумал об этом, какой позор. — Позор? Почему? — Минхо наконец-то находит в себе крупицы смелости, чтобы на него посмотреть: щеки Джисона горят ярким румянцем. — Ты наверное решил, что я очередной маменькин сынок, который не может нормально подкатить яйца и из-за этого скупает весь магазин. — Я никогда так о тебе не думал, — эта фраза звучит так просто, но в то же время так искренне, что у Джисона на мгновение спирает дыхание. — Нет ничего страшного в том, чтобы влюбиться. Ты не должен стыдиться своих чувств. — Такое ощущение, что мне снова шестнадцать: я сижу на кухне и слушаю трехчасовую лекцию мамы, — из Джисона вырывается тихий смешок. — Она всегда начинала с отдаленных тем про чувства и эмоции, а заканчивалось это все тирадой про то, что предохраняться — это важно. Минхо заливается громким смехом, и Джисон не соврет, если скажет, что становится зависим от этого звука. — Хоть в чем-то твоя мама права. Джисон молчаливо с ним соглашается. Его мысли немного улеглись, но осознание происходящего как обычно запаздывает. Он не понимает, как это: он и Минхо нравятся друг другу? Словно они два разных полюса магнита, которые должны отталкиваться, но которые каким-то образом образуют единое целое. Парадоксально. Однако была еще одна вещь, которая его очень интересовала. Если с его чувствами все было прозрачно, то что насчет Минхо? Когда он осознал, что их разговоры за кофе и слияние душ переросли во что-то большее? — А сам? Сам ты когда понял, что… ну… — его мысль обрывается: Джисон не знает, будет ли уместным использовать фразу «я тебе нравлюсь» спустя десять минут держания за руки? Он же верно расценил чужой жест? — Понял что? Что ты мне нравишься? — Минхо спокойно заканчивает вместо него, и Джисон в который раз поражается тому, как они понимают друг друга буквально с полуслова. — В первую нашу встречу. Кастрюли помнишь? — Ага, и твою фразу про слюну на щеке — тоже. Вообще-то, было обидно, — несмотря на несколько прошедших недель, ему все еще было стыдно за тот случай. — Обидно? Твое сонное лицо показалось мне милым. — А сейчас уже не кажется? Минхо щипает его за руку в отместку за сказанное. — Ты вредина, Хан Джисон, вот ты кто. Не заставляй меня озвучивать очевидное. — Значит, ты влюбился в меня с первого взгляда? Так и знал, что никто не может устоять перед моей природной харизмой! В Джисона летит небольшая диванная подушка, легонько ударяя прямо по макушке. — Это чтобы не зазнавался. Минхо щелкает пультом, снимая фильм с паузы, и решительно тянет Джисона на себя, прижимая спиной к груди. Вокруг живота оборачиваются горячие руки. В кольце чужих объятий Джисон моментально расслабляется, превращаясь в лужицу мороженого, которое уронили на раскаленный асфальт в самый солнцепек. В квартире по-прежнему жарко и душно, на улице — еще хуже. Сквозь небольшой зазор, образовавшийся между закрытых штор, проникает полоска солнечного света и длинной линией ложится на пол. Ладно. Если до конца фильма Джисон умрет от жары, то это хотя бы произойдет в руках человека, который ему небезразличен. Не такая уж и плохая смерть, если подумать. Минхо смеется с очередной глупой шутки главного героя, пуская по его спине приятную вибрацию. Смысла вникать в происходящее на экране уже нет, поэтому Джисон старается сосредоточиться и запомнить каждую секунду сегодняшнего дня, чтобы впоследствии прокручивать у себя в голове один и тот же сценарий снова и снова. Он нравится Минхо — и это не сон, не его больная фантазия и не звуковая галлюцинация. Он ему правда нравится. От этой мысли на душе становится спокойно: больше не придется ломать голову над тем, что делать. С одной стороны это может прозвучать эгоистично, ведь Минхо признался первым, приняв весь удар на себя и избавив Джисона от ответственности и страха неудачи, но в любых отношениях есть тот, кто сдается и делает шаг навстречу — это абсолютно нормально. Этот шаг позиционирует Минхо исключительно с положительной стороны. Если бы не он, Джисон бы, скорее всего, так и продолжил кусать локти и к концу лета оказался бы без денег и с дырой в сердце. И с кучей купленного ненужного барахла в качестве приданого — завидный жених! К концу фильма, когда по потемневшему экрану наконец-то начинают ползти финальные титры, Джисон едва ли может пошевелить разомлевшим телом. Выбираться из уютных и крепких объятий совсем перехотелось. Он мог бы попросить Минхо остаться с ним подольше: ради него он был готов посмотреть хоть тысячу таких же скучных американских комедий, но Джисон уже успел выучить чужое расписание. До конца установленных рабочих часов Минхо нужно вернуться на склад со всеми подписанными бланками, возвращенными товарами и теми вещами, которые по какой-то причине не удалось доставить их владельцам. Минхо попросту не может с ним остаться из-за своих рабочих обязанностей, как бы Джисону этого ни хотелось. — Мне нужно идти, — словно в подтверждение этих мыслей, Минхо аккуратно убирает руки с его живота и поднимается на ноги, лениво потягиваясь. — Ты же завтра приедешь? — Джисон уже знает правильный ответ и спрашивает скорее для собственного успокоения. Минхо неодобрительно поджимает губы. — Ты снова потратил деньги? — Я же не знал, что сегодня произойдет… то, что произошло, — железный аргумент. — Пришлось перестраховаться. Минхо с тяжелым вздохом берет в руки телефон, лежащий на диване, чтобы проверить, что Джисон выбрал на этот раз в качестве подстраховки. На дисплее прогружается картинка панды в коробке, а под ней высвечивается: интерактивная копилка «‎Панда-воришка». Тишину в гостиной разрезает громкий смех, Минхо не удерживает равновесие и падает обратно на диван. — Не смейся! — Джисон хватает одну из нескольких огромных подушек и, замахнувшись, бросает ее вперед. — С завтрашнего дня я собираюсь быть экономным, — после этих слов Минхо разражается еще бóльшим смехом. Через десять минут неравноценной борьбы подушками (неравноценной, потому что Минхо был очевидно сильнее и удар у него поставлен куда лучше) они вместе наводят относительный порядок в гостиной и на кухне, после чего Минхо закрывается в ванной комнате, чтобы переодеться в свою одежду, несмотря на то что Джисон еще целых пять минут уговаривает его оставить все как есть: ему не жалко, правда. Когда Минхо появляется в коридоре, рассматривая свой внешний вид в зеркале, Джисон выглядывает из гостиной, где все это время его ждал, и подбирается к нему со спины, нежно оборачивая руки вокруг талии. — Можно тебя обнять? — слова звучат слегка приглушенно. — Ты всегда сначала делаешь, а потом спрашиваешь? Джисон довольно мычит в ответ и ведет носом по выпирающему позвонку на шее все выше и выше, пока не доходит до загривка, глубоко вдыхая. Вкусно. Минхо сам по себе — вкусный. — А если я скажу, что нельзя? — Тогда я выкуплю весь ваш склад и ты больше не сможешь отнекиваться. Минхо чуть надавливает на его руки, ослабляя хватку, и поворачивается лицом. В его глазах пляшет недобрый огонек. — Хорошо, мой ответ: нельзя, — Джисон вопросительно приподнимает брови, не понимая, к чему тот клонит. Как это — нельзя? — Но можно сделать вот это. Минхо наклоняется, сокращая расстояние между их лицами, и оставляет мимолетный поцелуй в уголке его рта. Джисон даже не понимает, что произошло: вот он чувствует крошечное соприкосновение их губ, а в следующее мгновение его ухо обдает жарким «до завтра», и Минхо исчезает, оставляя после себя лишь запах свежего лесного воздуха после дождя и приоткрытую входную дверь. Непредсказуемый. Закрыв ее, Джисон останавливается у зеркала в полный рост и сразу же ужасается увиденному: весь красный, волосы взлохмачены, глаза блестят. Чувства делают человека самим собой — вот что они сделали с Джисоном. Оставшаяся часть дня проходит просто волшебно. Окрыленный произошедшими событиями, он прибирается в своей комнате, закидывает грязные вещи в стирку и даже приводит в божеский вид ванную комнату, расставив все баночки с шампунями и гелями для душа на свои законные места. Стремительно текущее лето теперь не кажется таким удручающим, как несколько недель назад. Джисону впервые за этот месяц хочется жить. Вернувшиеся с работы родители слегка удивляются наведенному порядку и поведению Джисона в целом. Мама в шутку спрашивает, не влюбился ли он, даже не подозревая, что попала в яблочко. Все же материнское чутье никогда не подводит. Ночью Джисон созванивается с Феликсом и Чанбином, делясь с ними последними новостями. Чанбин сразу все понимает по его «довольной влюбленной роже» и называет затупком: по его мнению, если бы Джисон прислушивался к его советам, их отношения с Минхо сдвинулись бы с мертвой точки чуть ли не десять лет назад. Феликс искренне за них радуется в своей привычной манере, а потом начинает собачиться с Чанбином прямо перед Джисоном, который тут же сбрасывает звонок: не хватало ему еще смотреть на то, как они потом будут мириться. За окном слышны голоса гуляющих пьяных компаний и шум изредка проезжающих во дворе машин. Джисон крепче прижимает полюбившуюся «Сову» к сердцу, раз за разом прокручивая в голове одни и те же моменты. С сегодняшнего дня он официально обожает телевидение, рекламу и все, что так или иначе с ними связано. Диванный магазин он тоже обожает: как минимум за то, что Минхо был принят к ним на работу. Колесо сансары вновь сдвигается с места, останавливаясь на отметке «восхитительно». И только балансируя на грани сна и реальности Джисон вспоминает кое-что важное: он не обменялся с Минхо номерами телефонов. Но в этом нет ничего страшного, они обязательно сделают это завтра. // С самого утра Джисона преследует дурное предчувствие. Первым тревожным звоночком становится его плохое самочувствие. Он просыпается в одиннадцатом часу разбитым и уставшим, словно вместо того, чтобы спать, он целую ночь батрачил где-нибудь на заводе и параллельно с этим разгружал вагоны, наполненные чугуном. Голова у него тоже была как будто бы чугунной, при малейшем движении в висках начинала нарастать пульсирующая боль. Прийти в себя не помогли даже крепкий кофе и контрастный душ — годами проверенные методы, спасающие практически всегда. Джисон, особо ни на что не рассчитывая, берет градусник и измеряет температуру: тридцать семь и восемь. Приехали. Заболеть в разгар лета, даже не выходя из квартиры, — это то, чего ему действительно не хватало. Он сразу же выпивает противовирусное, найденное на одной из полок на кухне, и разводит в кипятке порошок от простуды с надеждой на то, что к приходу Минхо ему станет хотя бы чуточку лучше. Заражать его совсем не хотелось. Вторым звоночком становится звонок в дверь — в прямом смысле. Один-единственный, очень долгий дзинь и тишина после него. Джисона смущает только то, что звонить так — совсем не в стиле Минхо. Обычно тот трезвонил до того момента, пока он не открывал дверь прямо перед его носом. Джисон всем нутром чувствует, что что-то не так, и его подозрения оказываются верны: когда он на космической скорости летит в коридор и щелкает замком, на пороге стоит абсолютно незнакомый ему человек. Синяя форменная рубашка с логотипом «Дома ТВ» на нагрудном кармане, такого же цвета кепка и лицо, которое он видит первый раз в своей жизни. Это не Минхо. — Добрый день?.. — Добрый, доставка «Дома ТВ». Распишитесь за получение товара внизу бланка. Возврат возможен в течение четырнадцати дней после покупки в месте приобретения или на нашем официальном сайте путем заполнения специальной формы. При возврате потребителем товара надлежащего качества… Опешивший от такого поворота событий Джисон рисует закорючку, совсем не похожую на все, что он рисовал до этого в присутствии Минхо, и забирает небольшую коробку из рук молодого парня, пропустив мимо ушей длинную тираду про возврат и качество товара. — А где прошлый курьер? — Джисону настолько досадно осознавать происходящее, что он едва ли шевелит губами. — Он говорил, что закреплен за нашим районом. — Не знаю, парень. Мне сказали доставить — я доставил, — ответ его совсем не утешает. Джисон кивает, проглатывая комок концентрированной грусти. Попрощавшись с курьером, он закрывается в своей комнате и сразу же распаковывает посылку с бессмысленной надеждой найти там хоть какую-нибудь зацепку. Ничего полезного: куча макулатуры, инструкция и сама копилка, над которой они вчера смеялись. Может быть, с Минхо что-то случилось? Может, у него появилась весомая причина не выйти сегодня на работу? Джисон перебирает в голове все возможные варианты и приходит только к одному верному: без подтверждения самого Минхо бесполезно тыкать пальцем в небо, случиться могло все что угодно. Оставшаяся часть дня проходит как в тумане. Джисон продолжает температурить, но теперь к температуре прибавляются саднящее горло и заложенный нос. Многочисленные попытки найти Минхо в социальных сетях не приносят никаких плодов: как оказалось, людей с идентичным именем чересчур много. (А для Джисона Минхо по-прежнему единственный в своем роде.) Вернувшиеся с работы родители сначала на него кричат и ругаются — ничего нового — и только потом лечат народной, проверенной, как сказала мама, медициной, которая, по нескромному мнению Джисона, скорее калечит, чем лечит. В голове поселяется все больше тревожных и навязчивых мыслей. Их Джисон всячески пытается от себя отогнать — получается прескверно. Он никогда не поверит в то, что Минхо мог над ним просто поиздеваться. Высмеять его чувства таким ужаснейшим образом. Взрастить в нем искру надежды и собственноручно ее погасить. Минхо не такой человек, нет. Джисон уверен: он попытается с ним связаться. Однако с каждым прошедшим днем этот проблеск надежды становится все тусклее и призрачнее: от Минхо ничего не слышно. Джисону становится легче (народная медицина делает свое дело), но от нескончаемой тоски и несправедливости жизни он готов лезть на стену. Драматичность его поведения на этом не заканчивается: теперь вместо пижамы с котами он таскает по дому вещи, которые давал Минхо в их последнюю встречу, давным-давно постиранные и потерявшие его запах. Но до тех пор, пока его это успокаивает, он не собирается ничего менять. Он также пытается связаться с Минхо самостоятельно и вместо обещанного «я буду копить» в его комнате появляется новая куча барахла. А Минхо так и не находится, каждый раз на пороге Джисона встречают разные и абсолютно пустые лица. Полторы недели спустя у него совсем опускаются руки: отыскать его не получится. И, как ни странно, Джисону больно не за свое треснувшее сердце, а за самого Минхо, который может находиться в опасности. Даже в такой ситуации в его душе не поселяется ни грамма эгоистичности. Во время очередного полуночного звонка по видеосвязи Чанбин заявляет, что Джисон не просто ссыкло и затупок, он круглый идиот: поцеловаться, признаться в чувствах, но не обменяться номерами телефонов — глупость космического масштаба. Сегодня Феликс работает в ночную смену в интернет-кафе, поэтому моральной поддержки Джисон от него не получает, зато получает словесный подзатыльник от Чанбина, мол: «Не раскисай, Джи, твой кошко-мальчик еще объявится, все, давай, я сбрасываю». После такого статус Чанбина в качестве друга заметно понижается. Второй месяц лета медленно подходит к концу. Джисон окончательно здоровеет, дыра в его сердце постепенно затягивается и зарастает, оставляя после себя некрасивый грубый рубец. Говорят, что чем больше ты знаешь человека, тем больнее тебе его отпускать — бред. Джисон был знаком с Минхо какие-то жалкие две недели и столько же его не видел, но привязался так сильно, словно они были друг у друга на протяжении нескольких жизней во всех возможных параллельных мирах. Возможно, вот она — его судьба, предназначение и карма. Найти близкого по душе человека и не иметь возможности быть вместе. В одну из ночей ближе к концу недели он снова не может уснуть, прокручивая в голове все произошедшие события за последний месяц. Внезапное исчезновение Минхо остается для него настоящей загадкой. Впрочем, Шерлок Холмс из Джисона такой себе: он облажался еще в самом начале, так и не найдя чужую страницу в социальных сетях. В современном мире это можно приравнять к грубейшему просчету. Из-за чуть приоткрытой двери его комнаты слышится копошение и тихие перешептывания собирающихся на работу родителей. За окном давно посветлело, небо заискрилось нежно-голубым с едва заметным перламутровым вкраплением у линии горизонта, а Джисон так и не сомкнул глаз. Дождавшись хлопка входной двери, он вылезает из постели и бредет в сторону кухни, чтобы заварить себе ромашковый чай и пойти порубиться в приставку: вдруг поможет. Не помогает. Прошло две недели. Целых две недели, за которые его должно было отпустить хотя бы немного. Четырнадцать дней внушения самому себе, что Минхо не плохой человек, что он не мог поступить так по-скотски. А если мог? Что если он действительно такой человек? Один из тех подонков, которые ничего из себя не представляют; очередное смазливое лицо с червоточиной вместо сердца. Джисону становится противно от самого себя. Он не может так о нем думать. Минхо ему ничего не сделал, разве что ушел по-английски, обещав вернуться. На лестничной клетке раздается страшный грохот: кто-то из неповоротливых соседей снова повалил стоящие у стены велосипеды на пол. Джисон перестал обращать на это внимание еще будучи школьником. Если у людей не хватает мозгов переставить свои железяки на балкон или хотя бы подальше от постоянно их задевающей дверной ручки, это не его проблема. Отсутствующий взгляд возвращается к экрану телевизора, пальцы одним ловким, давно отработанным движением выходят в главное меню, выбирая пункт «начать с последнего сохранения». Дверной звонок разрывается непрерывной трелью — Джисон, кажется, перестает дышать. Не может быть. Он медленно, как во сне, откладывает джойстик на диван и как можно тише проходит в коридор, останавливаясь перед дверью. Посмотреть в глазок? Нет, он больше не будет тешить себя надеждами на возвращение одного и единственного человека, к которому так рвется его неспокойная душа. В таких ситуациях нужно действовать быстро. Нужно поскорее оторвать этот пластырь одним резким движением, чтобы в голову не успели ударить мысли об отступлении. Джисон поворачивает замок непослушными от волнения пальцами и приоткрывает дверь, высунув лишь макушку. — Утро, распишитесь за получение товара. Дверь по-хозяйски тянут на себя, в руки не верящему в происходящее Джисону всовывают ручку и папку-планшет с чуть помятым по краям листом. Ему не нужно поднимать глаза, чтобы удостовериться, кто перед ним стоит: он узнает его по голосу. Мягкий, вкрадчивый, немного ехидный — эти три слова можно подставить под любую характеристику Минхо и они впишутся как влитые. Джисон больше не задает себе глупых вопросов, начинающихся с «а точно ли» и «что если», он вычеркнул условное наклонение из своей жизни. Перед ним действительно стоит Минхо, ничуть не изменившийся, разве что чуть более уставший. И по-прежнему красивый. Настолько, что хотелось ослепнуть. — Я ничего не заказывал, — собравший себя по кусочкам Джисон, смотрит ему прямо в глаза, и, казалось бы, ему больше нечего терять, но он теряется в это же мгновение, падая все глубже. — Просто распишись. Пожалуйста. Минхо произносит это с такой мольбой, что у Джисона не остается выбора. Он опускает взгляд вниз и замечает то, на что не обратил внимание ранее: листок, прикрепленный к планшетке совсем не похож на все те бланки, которые Минхо ему подсовывал при доставке. Больше нет ни злосчастной надписи «Дома ТВ», ни штрихкода, ни номера заказа. Вместо этого по всему периметру листа нарисованы очертания кошачьих мордочек и от руки написано: «мой номер телефона на случай непредвиденных ситуаций ты мне все еще нравишься» От последней фразы Джисона начинает мутить. Между ребер нервно гудит и стучит его потревоженное сердце, ожившее всего лишь от одного незначительного слова. Нравишься. Чувства вызывают зависимость, именно к такому выводу он приходит. — Пустишь? — не дождавшись ответа, Минхо переступает порог. — Только если ты объяснишься. — Объяснюсь, если угостишь кофе. Я купил твой любимый чизкейк. Белый флаг выброшен, Джисон сдается. Минхо знает, за какие ниточки нужно потянуть, чтобы его подкупить. При всем своем желании отказать ему все равно бы не получилось. Они проходят на кухню, где по работающему телевизору крутят утреннюю сводку новостей (Джисон включил его от безвыходности, честно), и садятся за барную стойку друг напротив друга. — Сначала объяснения, потом кофе, — Джисон был непреклонен. Он больше не злится на Минхо, не злился в принципе. Скорее, ему просто хотелось услышать правду, какой бы горькой она ни была. — Хорошо, — Минхо вдруг начинает копаться в карманах джинсов и, достав сложенную несколько раз бумажку, кладет ее на верхушку упакованного в контейнер чизкейка. — Что это? — Больничный лист, — опустив локти на стол, он подпирает подбородок рукой, пристально вглядываясь в лицо напротив. — Я болел. В эту же секунду Джисон понимает, что в несуществующем списке самых тупых людей на этой планете он находится на вершине. Болел. Минхо всего лишь болел! И не мог с ним связаться по той же причине, а он уже успел раздуть из мухи слона. Картинка в голове начинает складываться воедино. — Так это ты меня заразил? — Заразил? — Минхо растерянно моргает. — Я температурил целую неделю после того дня, когда мы смотрели фильм, — объясняет Джисон. — Ты больше не приходил, и я подумал, что ты... — он обрывает себя на полуслове. Нет, перечислить вслух все те смертные грехи, которые он за это время успел ему приписать, у него точно не получится. — Джисон, посмотри на меня, — Минхо осторожно касается его руки. — Я бы не стал так с тобой поступать, я не такой человек. — Я знаю, — Джисон кивает. Присутствие Минхо действует на него словно двойная доза успокоительного. — Ну а что мне еще оставалось думать? Телефонами мы не обменялись, в интернете о тебе ни слуху ни духу. Если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы даже не смог тебе помочь. — Ты обо мне переживал? — Минхо удивленно вскидывает брови, начиная улыбаться. — Не дождешься, — пнув его в колено, Джисон встает со стула, подходит к раковине, из которой на него смотрит одна одинокая кружка, и, повернувшись к Минхо спиной, включает воду. Нужно отвлечься. Нужно сделать хоть что-нибудь, чтобы не задохнуться от переизбытка чувств. Минхо снова врывается в его жизнь, переворачивая вверх дном привычный порядок вещей. Но Джисон не собирается отрицать: ему это нравится. — Хватит, — шепот на ухо. — Ты сейчас протрешь в ней дыру, — подошедший сзади Минхо берет обе его руки за запястья, отводя их в стороны. Кружка и вспененная губка летят в раковину. В который раз за прошедшие пятнадцать минут Джисон сдается. Сил противиться совсем нет. — Не хочешь просто полежать? Кофе можно выпить и потом. — Пропадаешь на две недели и сразу целишься ко мне в постель? — кажется, Джисон ждал подходящего момента, чтобы съязвить, целую вечность. Жаль, что сейчас он не может видеть выражение его лица. — Хотя, знаешь, у меня есть кое-что специально для такого случая, — он отталкивает Минхо, тут же скрывается за дверью своей комнаты и, провозившись там несколько минут, кричит: — Заходи!        На полу, прямо у входа, Минхо встречает разложенный матрас «‎Сладкие грезы», доставленный им же во вторую их встречу. — Как видишь, для гостей у нас лучшие условия, — лежащий на матрасе Джисон подпирает голову рукой. — Смотри какой эластичный! — свободная рука загибает пружинистый угол. — Совсем не скрипит, устойчивый к сминанию, подходит абсолютно для всех случаев жизни! Хочешь отдохнуть — пожалуйста. Минхо внимательно следит за каждым его движением, прислонившись к дверному косяку плечом. — Ты никогда не думал устроиться в «Дома ТВ»? Говорят, хорошие перспективы, — его губы трогает коварная улыбка. — У тебя неплохо получается, продолжай. — Подлиза. Иди ко мне. Джисон приподнимается на локте и, схватив Минхо за лодыжку, тянет на себя. Тот падает сверху, едва ли успев выставить руки по обе стороны от его головы. На грудь Минхо опускаются ладони: мнимый жест, создающий подобие уже давно стертых личных границ. — Мне нравятся твои руки. Взгляд у Минхо — влюбленный. Поплывший. Несколько недель назад Джисон и представить не мог, что ему хоть когда-нибудь удастся встретить человека, который будет смотреть на него так, словно он для него — целый мир. — И кому из нас теперь нужен слюнявчик? — Обоим. После этих слов Минхо наклоняется и, как и в прошлый раз, оставляет несмелый поцелуй в уголке его рта. Но если в тот роковой день соприкосновение вышло прощальным, неким предзнаменованием их двухнедельной разлуки, то сейчас оно наполнено верой в будущее. Джисон первым признает свое поражение и, приоткрыв губы, углубляет поцелуй, потянув Минхо на себя. Теперь все наконец-то стало правильным. Со стороны кухни слышен звук включенного телевизора, крутящего одну и ту же рекламу: — Устали проводить море времени на кухне, нарезая и измельчая продукты? Представляем вам новый удивительный «Спид Слайсер»! Революционный прибор, с помощью которого… Минхо, оторвавшись от губ Джисона, кое-как дотягивается до открытой настежь двери и захлопывает ее ногой. — Больше никаких доставок. Из Джисона вырывается сдавленный смешок, их губы вновь находят друг друга, цепляя, сжимая, обжигая. За окном раздается приглушенный рев мотоцикла, футболисты надрывают глотки, поднимая на уши весь спальный район. Наэлектризованный воздух пахнет счастьем в самом чистом его воплощении. Впереди их ждет месяц солнечного лета, а после него — целая жизнь. И никаких доставок.