Sieh mich an

– Да, мой дьявол... Девушка покорно соглашается с новым условием, что поставил для нее он. Никаких имен. Никаких личностей. Только те прозвища, которые выбрал ее ненавистно-любимый немец с дьявольски блестящими в темной комнате глазами. Девушка не помнила, сколько уже находилась в этом доме, из которого выхода для нее уже не существовало. Последнее, что она помнила, это то, как приятный мужской голос окликнул ее сзади, а затем затылок загорелся от боли. Дальше ее поглотила непроглядная густая темнота. Темнота рассеилась в этом проклятом доме, где первым правилом было, если хочешь выжить – храни молчание. Четверо парней, которые правили этим хаосом, вот так бесстыдно и бесстрашно крали девушек, или подсыпали в барах что-то вредное, или, как Роми, тащили буквально с улиц. Полиция Нью-Йорка была слишком расслабленна, чтобы отслеживать криминальные банды, бушующие в городе и держащие в страхе большинство районов. А ведь мама говорила. Роми, не гуляй до поздна, возвращайся домой до захода солнца, потому что в темноте опасно. Могут обокрасть, утащить в подворотню и сотворить страшные вещи. Роми боялась темноты. Но после занятий по невнимательности задержалась в корпусе, потому что нужно было доделать одно задание в срочном порядке. Она никогда не умела ничего делать вовремя. Все до последнего. – Очаровашка, есть зажигалка? Прикурить нужно... – она от неожиданности замерла на месте посреди какой-то темной Бруклинской улицы. Голос приятный, с акцентом. Ее чутье, подпитанное изучением иностранных языков не подводит – однозначно немецкий. Резковатый, но притягательный. Замерев на полпути, она обернулась через плечо, увидев симпатичного парня в мешковатой одежде с повязанной на лоб повязкой, подчеркивающую змеящиеся черные косички. Он смотрел выжидающе, излучая притягательную опасность и животный страх одновременно. – Я не курю... – робко ответила она подрагивающим голосом и уже хотела было шагнуть дальше, но ноги в высоких бархатных туфлях будто задеревенели. Не слушались, когда это было так необходимо. А что было дальше – темнота. В доме были еще девушки. Роми даже удалось познакомиться с одной из них, высокой блондинкой с удивительно ясными синими глазами. Она сказала, что на какой-то вечеринке ее окрутил вон тот наглый брюнет с крашеными глазами, что в данный момент крутился возле барной стойки на первом этаже. А тот, кто с длинными русыми волосами и крепкими плечами, помогал. Четвертый, невысокий и пухлявый блондин, был по мнению Роми, самым адекватным и спокойным, хотя учитывая его присутствие тут, она готова с этим поспорить. Внешность очень обманчива. Члены этой шайки не любили посторонних разговоров. Завидев, как кто-нибудь сближается в тесном контакте, подходили и нагло забирали своих «жертв». Роми всей дрожью в теле ощутила на себе взгляд того «брюнета с крашеными глазами», когда он силой оттянул приятельницу на себя, зыркнув злыми глазами. Кажется, его зовут Билл. Она не знала, настоящие ли это имена, или псевдонимы. Но этот Билл и ее персональный кошмар удивительно похожи. Одной ухмылкой, одними глазами. Девушка даже допускала мысли об их кровном родстве. Черт разбери. «Похитители» хорошо содержали своих «жертв», не морили голодом, как новоприбывшая Роми могла подумать. С первых же дней ее личный похититель дал всем знать, что она принадлежит лишь ему. Главарю банды, который помимо содержания «жертв» занимается торговлей чистого кокса. За такое неудачное шпионство Роми уже поплатилась – случайно завидев, как Томас перебирает пакетики с белыми смесями, складывая в лакированный чемодан, была тут же наказана. Саднящими от цепей и кожаных ремней запястьями и леденящей дрожью между бедер. Девушка быстро смекнула, что непокорства ее персональный кошмар со змеистыми брейдами не потерпит. Ему требовался тотальный контроль и безоговорочное лидерство. А ей нравилось. Проживя неделю в этом проклятом доме, Роми сделала простой вывод, что она чёртова мазохистка. И у источника такого удовольствия есть имя – Том Каулитц. Она не ошиблась. Чистокровный немец. Источник удовольствия выжидающе смотрит, развалившись в большом кресле и широко расставив ноги в мешковатых штанах. Черные колечки пирсинга дрожат в губе от нетерпения, бушующего на языке, а масляно-кофейные глаза сканируют его личную жертву. Одну из многих. Тщательно отобранную. Тонкую, точеную, нежную. Безоговорочно выполняющую все приказы. Волна нетерпения прожигает парня насквозь, когда едва дрожащие женские руки уже по отточеному алгоритму начинают действовать. Действовать по его правилам. – Смотри на меня, детка, – победно ухмыляется немец, дергая свой блядский пирсинг в губе. Тот, что она искусала чуть ли не до крови в самых безумных ночных порывах. Покорная она заводит еще больше. До охуительных импульсов, бьющих током во всем теле. Заводит так, что одним взглядом открывает все клетки, высвобождая наружу голодных хищников, выкручивая инстинкты на полную мощность. Том хитро прикидывает, что будь он волком, обязательно бы сожрал ее. Сначала помучил, а потом сожрал. Она, такая чистая, пахнущая миндальным гелем и уже совсем не невинная, оттраханная им многократно в нескольких местах этого дома, стоит перед ним, на коленях, теряется, как будто все впервые. Мрачная атмосфера, царящая в их комнате, клубится тяжелым воздухом, оседая колющим комом внизу живота. Усиливая приток животного желания. В ее глазах читается немой вопрос. Позволишь? Каулитц услужливо помогает ей, задирая огромную футболку, давая свободу уже влажному, напряженному прессу. Крепкому и упругому, какому у всех бывших парней Роми и близко не было. Расстегивает ширинку, помогая девчонке. Член уже ноет от неприятного жара в тесном плену. Так же требует свободы и кое-чего еще. Обдает холодком от снятых мешковатых джинс, и возбуждённое достоинство упруго подпрыгивает, свидетельствуя о готовности. Давай, действуй, детка. Поводя языком по головке, девушка аккуратно вбирает губами, не дает ему насладиться собой сполна. Сначала медлит, а уже потом войдет в азарт и даст своему дьяволу максимум удовольствия. Том едва не хрипит, ломаясь изнутри, подстраиваясь под этот неспешный темп. Ему хочется больше. Хочется резче, и как скоро он сдастся – ему одному известно. Вогнать до основания как можно скорее и грубо отыметь, как не имел никогда и никого. Проникаясь к девчонке нитями жалости и животной похоти, правящей его телом. Сильнее притягивая ее к себе во всех смыслах. Грубая рука парня вцепляется в клок волос на затылке, как раз для того, чтобы войти полностью. От этой резкости горло едва не напрягается, заставляя Роми тихонько сопротивляться. Но ему это не нравится. Приказывает работать быстрее, поочередно вдалбливаясь в восхитительный жаркий плен ее рта. Приходит с содроганием в конечностях в восторг, как язык описывает рельефную венку, слизывая остатки смазки. Обводит весь ствол, следуя вверх, вниз, вверх, вниз... Парень грубо насаживает, вцепившись в шелковистые волосы и матерясь себе под нос, что они так невпопад лезут. Сам бы лично подстриг ее. Но такого удовольствия Каулитц пока не хотел себя лишать, потому что во время пика оттягивать девчонку за струящиеся по спине волосы – одно удовольствие. Так громче. Так самозабвеннее. Так острее. Так охуенно для него. Выглядит потрясающе, но недостаточно. Такая очаровашка, робко выглянувшая на него из-за плеча на улице, сосет так умело, грязно, как профессиональная заправская шлюха за двадцать баксов в час. Жадно, развратно. Так, как нравится ему. Но сейчас он усилит эффект, прислонив голову девушки еще теснее к паху. Она едва не хрипит, захлебываясь в неприятно кольнувших слезах от неожиданности, но быстро смаргивает, подстраиваясь под темп. Помогая Тому трахать себя в рот, не в силах противиться крепкой ладони на затылке. – Смотри на меня, hure, – рычит все же с едва уловимым недовольством, поняв, что кое-какой пункт упущен. Роми покорно смотрит на Тома снизу вверх, помогая себе рукой и морщась от мимолетных спазмов. Смотрит на то, как ее личный дьявол уже полулежал в кресле с задранной футболкой, открывающей взору крепкое, соблазнительное мужское тело. Как по прессу стекает токая струйка. Как бешено вздымается грудь и запрокидывается его голова, свидетельствуя о скорой разрядке. Свободной ладонью Каулитц вцепляется в подлокотник, испуская с губ громкий, гортанный стон. И Роми идет на небольшую хитрость – быстро выпускает член, воспользовавшись секундной потерей бдительности, пока хватка на затылке ослабла. Обхватывает в кольцо пальцев у основания, проведя несколько раз. Кончил. Вопреки своим ожиданиям не в жаркий женский ротик, а себе на живот, как сопливый школьник в туалете после выпускного. Видел бы он в этот момент свое лицо – лукаво думает она и уже на подсознательном уровне просчитывает дальше, что ей в этом случае грозит. Наверное, самая жестокая месть. – oh, du verdammtes... – полушепотом лепечет Каулитц на грани рыка, смотря сверху вниз. Вначале на пятно на животе, а потом на невинно ухмыляющуся девушку, похабно облизывающую верхнюю губу. Он сыплет немецкими ругательствами, которые без должного перевода звучат очень устрашающе и грубо. Настолько грубо, что глаза Тома чернеют, становясь в цвет его брейдам. Она ощущала их. Мягкие, чуть-чуть колятся. Совсем чуть-чуть. Парень вцепляется в нее отборной враждебностью во взгляде, дыша недовольно. Грубо хватает за плечи и вынуждает приподняться, чтобы усадить себе на колени. Совсем не церемонясь стягивает кружевной элемент, освобождая не менее изголодавшуюся женскую плоть. Придумывает самое изощренное наказание, идеей фикс зажегшейся в затуманенной голове. – Тебе будет больно, детка... – качая головой, чеканит Каулитц, все так же с уловимым акцентом. – Я что-то сделала не так?.. – лепечет она в ответ, убивая своей напускной наивностью. Тесно сжимает губы, чувствуя его головку, скользнувшую меж бедер. Случайно задела на прессе небольшое пятно от спермы. Он по-прежнему возбужден, потому что неудовлетворен как следует. Не так, как хотелось бы ее персональному кошмару. Ей нравится бесить его до пляшущих бесят в глазах. Лямки кружевного топа приспускаются под давлением мужской ладони, даря свободу двум упругим холмикам. Надо же, какая милая, уже сосочки торчат. Настолько призывно, что хочется каждый из них вобрать губами, помучить пирсингом. Насладиться сполна. Но это позже. Каулитц довольно оглядывает вид, что открылся ему, и тянется куда-то в сторону. На столике рядом и так лежит все необходимое. На тоненькие запястья девушки ложатся два упругих кожаных браслета, стянутых коротенькой цепью. Теперь, когда ее шаловливые ручки за спиной, Тому ничто не помешает. – Зачем сейчас... – едва не хныкает она, оглядываясь. Том знает, что ритуал с обездвиживанием она не очень любит, но разве он будет прислушиваться? – Потому что я так сказал, Hure, – отрезал парень и пребольно ударил по ягодице, выманив встревоженный полустон. – Да, мой дьявол... – покорно соглашается она, приоткрыв губы. И Том довольно проводит языком по пирсингу, радуясь маленькой победе. О да, вот так. Без прелюдий, резко входит во влажное тело, сомкнув ладони на бедрах, впиваясь чуть ли не ногтями. – Течёшь по мне... – утвердительно и так похотливо выдыхает он ей в ключицу, ловя подпрыгивающий в такт толчкам сосочек. Маленький, твердый, плотно зажатый меж его губ и языка. Опаляет жарким дыханием ее кожу, грубо сминая под ягодицами и наслаждаясь женскими стонами. Ей немного неловко оттого, что поддерживать равновесие становится труднее из-за скованных за спиной запястий, но это позволяет ее личному дьяволу делать все, что угодно. Его крепкие руки, оплетенные венами, требовательно прижимают к себе, скользя пальцами по талии, по впалому животику, касаясь спущенного с груди кружевного топа. Просто визуальное удовольствие и наслаждение для ушей – слышать ее вожделенные стоны. Роми дышит тяжко, подстраиваясь под бешеный ритм и чувствуя нереальную пульсацию в члене между ее стенок. Запрокинув голову, теряется от этого крышесносного темпа, чувствуя, что вот-вот, и настигнет финал. – Смотри на меня, – на выдохе полоснул Каулитц, хватая за подбородок. Вынуждая, вымаливая, продолжая с огромной амплитудой трахать девушку. Не позволит ей кончить. Отомстит. Она так забавно качается, пытаясь балансировать на его члене и боясь упасть в прямом смысле слова. В страшную и непроглядную темноту. А Том и счастлив, подталкивая ее туда звучными шлепками, которые с каждым мгновением становились все чаще и отрывистее. Поддерживает ее за спину, придавая равновесия. Жаркое и безумное «Том», срывающееся с ее уст вместе с толчками, молящее и просящее, сносит крышу. Она снова нарушает их личное правило. За мелкую оплошность шлепает еще раз, получая в качестве ценного приза ее стон. Другой рукой бесстыдно мнет грудь, исходящую дрожью от таких ласк. Я ненавижу тебя. Я хочу тебя. Мой дьявол. Противоречивая формула, априори нерациональная, бьет током с каждым толчком, с каждым нарастающим в грубости движением. Их взгляды встречаются в остервенело-возбужденном порыве, налаживая мимолетную связь. Его, почерневших от злости кофейных омутов. И ее, жадно умоляющих и просящих не останавливаться. Ты хотела меня, детка. Получай. Резко покидает ее тело, нагло ухмыляясь. Девушка забилась в истеричном шепоте, сводя с ума своей мольбой в голосе. Ход мести. Протяжно стонет на выдохе, ощущая, как предательски не сокращающиеся мышцы не дают излиться в оглушительном финале. Каулитц едва не смеется в голос, наблюдая за этой картиной. Поджав губы, тянется за салфеткой, чтобы утереть остатки спермы, и готовится к третьему раунду. Девушка в его руках совершенно не противится, разве что тихим стоном отреагировала, что ее подхватили. Рядом кровать, на которую парень бросил свою пассию, как надоевшую игрушку. Приходится расстегнуть звенья цепи между браслетов и приковать девушку к изголовью, где уже было заготовлено все необходимое. Тесно сцепленные между собой запястья, вздернутые над головой, умоляющий вид, покорная просьба в глазах и пылающих влагой поверх матовой помады губах. Что может быть лучше? – Оох, детка-а-а, – специально дразнит Том, наблюдая за ее реакцией. Роми едва пищит, тщетно дернувшись в полулежачем положении. И им совершенно плевать, что ее высокий каблук может проткнуть матрас. Том окончательно стягивает с себя ненужные вещи, грубо откидывая в сторону и представая перед девушкой во всей красе. Как бы ей хотелось коснуться его, а не находиться в дурацких цепях, от которых руки невозможно ноют. Каулитц довольно хмыкает, оглядывая под собой готовое тело и оставляя на женском бедре еще один удар. Вытряхивая из нее стоны прежде, чем он снова погрузится до конца. И тут же воплощает этот план, вторгаясь одним движением в и так подготовленное, как следует растраханное пространство, изнемогающее жгучей пульсацией от его вторжения. – Ахххмойдьявол, – неразборчиво шепчет она, вкладывая в этот тон все наслаждение, томящееся внутри. Парень грубо обхватывает бедро, оглаживая большим пальцем и прибавляя остроты ощущений. – Теперь хорошая девочка, хорошая, – констатирует он, следя за ее движениями. Как она тянется лишь для него, извивается лишь для него, разводя тонкие ножки шире. Ножки, которые ему нетерпится зацеловать и кое-где местами прикусить. Ее стоны – как лучший комплимент. И парень буквально сходит с ума от ее мольбы, плещущейся в голосе, бьющей через край своей нетерпимостью. – То-ом, – тяжело выдыхает девушка, содрогаясь от очередного толчка. – Как я просил тебя меня называть? – недовольно рычит он, звучно шлепнув свою пассию по бедру. Опять нарушила правило. От соприкосновения грубой ладони бледная, нежная кожа горит, покрываясь алым пятном, и девушка испускает встревоженный вожделенный крик. Такой, что его точно позабавит после очередного удара. Том совершает еще одно резкое поступательное движение вглубь податливого тела, играясь с сосками. Ухмыляется, зная, что от этого она приходит в восторг. Грубо вторгается еще раз, будто вытряхивая из девушки душу, как из матерчатой куклы, а на самом деле – просто угодные его слуху слова. – Да, мой дьявол... – едва не простонала она, подстраиваясь под агрессивный ритм Каулитца. Дикий, совершенно дикий зверь завладел крепким и мускулистым телом, которое Роми так хотела ощутить под полыхающими от желания ладошками, вложить в эти прикосновения все свое желание. Всю свою мольбу. Всю свою такую неправильную и безумную симпатию, граничащую с абсурдной, нереальной страстью. К своему похитителю. Она злится на него, потому что по вине прикованных к кровати запястий не может коснуться его. Не может провести пальчиком от напряженной шеи до груди, остановиться на твердом, каменном прессе, который еще сильнее напрягается от попеременных толчков. Тело пронзают целые цепочки разрядов томящей, приятной дрожи. Том явно не жалеет для нее своей силы, испуская тяжелые вздохи и грубо сжимая женские бедра. Которые так охуенно для него раскинулись в разные стороны, давая доступ к самому сладкому. Стоны девушки становятся громче прямо пропорционально отрывистости и резкости движений и накатывающих ощущений. Самый охуенный звук для Тома. Словно показатель того, насколько он хорош. А он действительно хорош, судя по подрагивающим от волны кайфа женским ножкам, просящим еще больше. Еще сильнее. Еще грубее. Цепи у изголовья кровати даже звенят от того, как девушка хочет оказаться еще ближе, не прекращая испускать вожделенные стоны. Подается тазом чуть вперед, вызвав тихую усмешку Каулитца. Утерев взмокшие лоб и виски, парень запрокидывает одну ножку себе на плечо, а другую оставляет в стороне, задержавшись ладонью на внутренней стороне бедра. Охуенный угол. Волна кайфа, что концентрировалась огромным вихрем внизу живота, поднялась выше и выплеснулась наружу довольным стоном парня. Запрокинув голову, Том позволил этому внутреннему зверю вдоволь наиграться – еще толчок. Еще. И еще. Резче, грубее. Вот так, хорошо... Для нее хорошо, для него – охуенно. Но недостаточно. Движимый своими фетишистскими наклонностями, чуть приспускает застежку на щиколотке вниз и целует ее, не прекращая двигаться внутри девушки. Задерживается влажными губами, а затем легонько задевает язычком. Услада для глаз – видеть ее в таком образе – туфли на высоком каблуке, бархатные. Черные, как его душа. Кружевной топик со спущенными лямками, открывающий его взору и ненасытным ладоням соблазнительную, хоть и небольшую грудь. Стойкая бордовая помада, хоть и слегка смазанная от постоянных закусываний и облизываний. Поцелуя она еще не заслужила – думает Том и оглаживает средним пальцем женское бедро. Довольно улыбается, наблюдая за ее реакцией. Она в восторге. И еще толчок. – Ах, мм... Пожалуйста... – молит она, содрогаясь от движений, подаваясь навстречу его сильным рукам, оплетенным сеточкой вздувшихся венок. Навстречу каменному члену, с бешеной скоростью толкающимся в ее пространство. – А волшебное слово? – Том кладет ладонь на хрупкую, нежную кожу, бесстыдно сдавливая шею. Девчонка забилась в конвульсиях, выстанывая что-то нечленораздельное. Совсем как героиня из хентайной анимации – думает парень и, закусывая губу, давит ее горло сильнее. Душить не хочется, а вот ощущения, бьющие кипятком в крови – непередаваемые. – Мой дьявол... Пожалуйста... Дернув колечко пирсинга в губе, расплываясь в довольной, как у чеширского кота, улыбке, Том совершает целую цепочку рваных фрикций, вызывая дрожь, бушующую теперь между двумя телами. Такую, что растет вместе со скоростью этих микро-толчков. Парень дышит отрывисто, громко, уже вовсю истекая от жары в комнате. Бьет ладонью по бедру, по приподнятой ягодице, яростно впиваясь ногтями после ударов. Ей нравится. Она определенно без ума. Том чувствует, как податливо она извивается под ним, выстанывая его имя, как тягучую, сладкую, теплую карамель. То-о-ом... Парень злится сильнее, выпуская наружу свою ярость с новыми ударами. – Хочешь еще наказание, дрянная девчонка? – дразняще наклоняется, проводя губами по скуле. Вымаливая драгоценные стоны. – Ради вас все что угодно... Мой дьявол... – Тогда смотри на меня, чертовка, – закусывает он губу и наклоняется ближе. Так, что его косички раздражающе проводят по влажной коже. Остается пара миллиметров до ее мокрых, покрытых темной помадой губ. Том подается к ним, не прекращая двигаться, но в последний момент останавливается. Надавливает большим пальцем на нижнюю губу, оттягивает, побуждая приоткрыть рот. Размыленный взор Роми замечает знакомые очертания. Очертания ее персонального кошмара. И этот персональный кошмар слегка приподнимается, нагло пропихивая в жаркий рот девушки два пальца. Маленькая развратница – мило улыбается он в зверином оскале, наблюдая, как она с такой тягой, с такой сладостной и безумной страстью вбирает в себя его крепкие пальцы. Даже пускает в ход зубки, но как шкодливая кошечка, тут же зализывает поврежденное место. Глядит на него большими глазами, похотливым взглядом. Не извиняется. Второй рукой Том проводит по бедру, оглаживая внутреннюю сторону и вызывая в теле еще большую дрожь. Пик уже близок, и Том определенно знает, как усилить его крышесносный эффект. Знает, что сводит ее с ума. А она в свою очередь знает, что нравится ему. Пальцы перебираются жарким и влажным языком, обхватываются ненасытными губами. Женские бедра предательски разъезжаются еще шире, чтобы пустить в себя еще большую остервенелость, пульсирующую в каменном органе. Том тяжело дышит, улыбаясь зрелищу, которое он же и породил. Как режиссер, довольный собственно снятой картиной. До невозможности разгоряченная, алчная до его грубых ласк, потому что Том Каулитц и нежность – несовместимые понятия. Как плюс и минус в электросети. Как северный и южный полюса в разных точках земли. «Картина» содрогается под ним от замедленных, но резких толчков, вбирая в рот пальцы и сладко постанывая. До безумия красивая – уверен парень. Еще раз проводит по левому бедру, оставляя шлепок, после чего мягко устремляется вверх. Исследует спущенное с груди кружево, которое еще сильнее его заводит, и наконец останавливается на ее женском достоинстве. Сосочки торчат от умопомрачительного возбуждения, привлекая взгляд. И его прикосновения, под которыми все заходится и так податливо реагирует. Массирует холмики, задевает сосочки, не переставая двигаться и проталкивать пальцы в жаркий рот, двигая ими. Какая же красивая. – О да, детка... Громче, громче... – жарко выдыхает Каулитц и вытаскивает влажные пальцы. Девушка кричит, громко и самозабвенно, выражая весь полученный кайф. – Schrei nach mir, Schlampe. So laut du kannst, – жарко выдыхает он ей на ухо, будто снова чем-то недоволен. А он доволен. Даже очень. Сильный волновой экстаз прошиб их насквозь в этом раскаленном пространстве. От которого изнутри все сжигается. Такой, от которого голова погружается в кипяток, а конечностей не чувствуешь. Сейчас Том не злится, бурно изливаясь и слыша с уст девушки свое настоящее имя. Так, как будто она его выстрадала. Выразительно и так охуенно для него. Так оно звучит. Девушка кончает почти одновременно с ним, громко вздыхая. Чувствуя, как под кожей плещется кипяток, как пересохло ее горло и как сильно побагровели щеки от напряжения. Том лениво расстегивает цепи, давая свободу женским ручкам. Победно улыбается, по-хозяйски кладя ладонь на взмокшую щеку, поглаживая. Запястья Роми горят адским огнем, сверху посыпаемым песком вдобавок. Слабые движения – это все, на что она способна сейчас. Парень едва не наваливается на нее всем своим весом, не теряя зрительного контакта. – Будешь хорошей девочкой для меня?.. – вкрадчиво шепчет он, убирая мешающие пряди с покрасневшего лба и всматриваясь в ее довольные блики. Даже с несвойственной ему заботой прислоняется ближе, окрыленный желанием оставить мягкий поцелуй. До этого они еще ни разу не целовались. – Буду... – обессиленно вздыхает она, ловя его ладонь на своем лице и прижимая к губам. Тома переполняет мимолетное удивление от такого жеста. – А волшебное слово? – хмыкает он, стремясь сохранить в себе остатки сил. – Мой дьявол... И снова полушёпотом, как персональный комплимент. Неприятные подрагивания в запястьях потихоньку опускают, позволяя вплотную прижать к себе за плечи взмокшее тело. Чувствуются отголоски дорогого парфюма. Роми скользит по лопаткам, останавливаясь ладонями на крепких мышцах, жмется плотнее, чтобы чувствовать его. Своего дьявола. Своего ненавистно-любимого похитителя. Свой персональный кошмар. – Я приду ночью, детка. И не забывай – смотри на меня. Том приподнимает ее голову за подбородок, выдыхая прямо в губы. После чего накрывает коротким, но ощутимым для них двоих поцелуем. Первым поцелуем. Она неотрывно смотрит на него, любуясь. Змеистыми косичками, ярко выраженными скулами. Необычайно красивыми чертами лица. Черными глазами. Колечком пирсинга в губе. Готова смотреть, даже если он и не будет так настойчиво просить. – Все что угодно...