Сегодня ничего не случится

Сегодня он называет себя Айраном. «Мне подходит», — решает он, приглаживая влажные волосы перед зеркалом. Зелено-желтая форма делает Айрана невидимым солдатом многотысячной армии дворников большого города. И черные волосы. Он неспешно сгребает красивые листья. Шшурх-шшурх. Звук тоже красивый. Айран складывает аккуратные цветастые курганы, делает шаг назад у каждого, любуется. В кармане рабочей куртки вибрирует телефон. Айран молча слушает. — Иванов, бросай гербарий, дуй к пятому дому, надо прибрать у контейнеров. Опять косорукие приезжали. — Айран, — отвечает Айран. — Катя, я Айран. Начальство Катя возмущенно сопит. — Отлично. Айран, положи грабли… Нет, возьми с собой и иди к пятому дому, к контейнерной площадке, — тщательно выговаривая слова произносит начальство Катя. — Иду. Айран ласково улыбается. Начальство Катя очень смешная. Смешно сердится, смешно путается в днях. Айран отлично знает, где контейнеры. Самое лучшее место, чтобы неинтересно пахнуть каждый день. Айран иногда думает, что уборка противного мусора лучше, чем календарь, в котором он вечером обводит кружочком цифру. Грабли скребут, ошметки еды, бумажки, упаковки послушно собираются в большой совок. Контейнеры становятся в ровную линейку, повинуясь воле Айрана. И его сильным рукам. Он возвращается в аллею к радужным листьям. Иногда застывает, провожая взглядом особенно изящные машины. Айран любит быть здесь. Всегда. Начальник Катя считает его героем того фильма, где нужно каждый день читать написанные со вчера записки: кого как звать, где еда и счета за коммуналку, куда идти на работу. Она добрая и жалеет его, Айран ее любит почти как маму и тоже жалеет. Он пробовал рассказать начальнику Кате, что у него нет амнезии краткосрочной памяти, просто нравится жить всегда первый день другим человеком. Наверное, он ее напугал длинными словами, загнал в когнитивный диссонанс. Айран замирает, завороженный золотым сиянием. Около салона красоты останавливается невиданная машина. Ее бока лоснятся шкурой ухоженного жеребца. Жидкое осеннее солнце прогоняет волну бликов через капот и крышу. Кажется, что автомобиль вздыхает и поигрывает мышцами, перебирает грациозными ногами. В уличном шуме неслышно открываются-закрываются дверцы, рядом с мерцающим авто вырастает его наездник. Айран стоит и смотрит. Водит сомкнутой ладонью по черенку грабель и смотрит, как мотается по длинной спине хвост золотых волос. Кт-цок-цок, ступают обтянутые блестящей тканью ноги, звон колокольчика внутри, мягкий удар закрывшейся двери. Зачем совершенству этот салон? Айрану кажется, что он слышал вкусное поскрипывание кожаной куртки — золотисто-бронзовой, под цвет машины — и обрывок тягучей восточной мелодии. Айран немного ускоряется, перестает отвлекаться, работает честно, удаляется от замершей в ожидании хозяина механической зверюги. Перед глазами закольцованный ролик — несколько секунд острой скулы и вытянутого к виску глаза, солнечный хвост волос по золотой шкуре вправо-влево. И снова. И снова. Айран тихо улыбается. Работа окончена как раз к возвращению красивого. Айран любит смотреть на красивое. Он оперся бы на свои грабли, но они совершенно не годятся для этого. На них даже наступать не интересно, зубья выгибаются, но не хотят работать рычагом. Диковинные глаза оказываются синими. Айран ловит их свет, замирает. В голове начинают струиться ровно-гладкие фразы из школьных книг. «Это не я», — думает Айран. А его руки наглаживают черенок грабель, тело застывает в напряжении. Парень, золотой от сверкающей солнцем макушки до невидимых Айрану пят, не торопится садиться в машину. Он пристально смотрит на Айрана. Вопрос в его инопланетных глазах перерастает в узнавание. Айрана обдает холодом изнутри, ноги слабнут, перед глазами мельтешат черные точки. Сквозь их облако проступает золотой силуэт. — Где-то я тебя видел, — задумчиво говорит красивый незнакомец. Стоит уже рядом, забирает в свое ароматное личное пространство. Пахнет лесом и диким папоротником. — Не меня, — хрипит Айран, откашливается. — Я Айран. — Дин. — Это имя? — оживляется Айран, — звенит. Дин запрокидывает голову, смеется, как целая связка медных колокольцев на сбруе призового жеребца. Айран быстро, почти невесомо проводит рукой по его длинной шее. Серединку ладони щекочет гуляющий кадык. Дин замолкает, поднимает золотые брови смотрит, склонив голову к плечу. — Это не моя рука, — говорит Айран, дергает локтем. Он хотел подумать, но мысль выпорхнула изо рта. Остальные мысли растерянно мечутся, переспрашивая друг друга, как объяснять Дину эти бесконечные «не я». Дин не спрашивает. — Пойдешь со мной, — говорит он. Разворачивается, переступает в два шага газон, заборчик, узкий проезд, останавливается у своей машины. Айран смаргивает несколько раз, укладывает в голове картину двух мерцающих золотисто-серебряных зверей. И куски синего неба в стеклах и глазах. Дин кивает Айрану, открывает заднюю дверь авто. Айран выдыхает уже внутри салона, смотрит в затылок Дина, сжимает руками что-то. Под ногами шуршит — это грабли задели пустой пакет. Айран видит длинный синий глаз и острую скулу в зеркальце над ветровым стеклом. Глаз насмешливо щурится. Айран отворачивается к окну, в нем летят дома с деревьями и наискось падают разноцветные листья. — Давай, быстро-быстро, — говорит Дин, останавливаясь. — Да грабли-то тебе зачем? — Моё. Айран выбирается из блестящей машины, стараясь не задеть, не поцарапать, даже не коснуться грубой своей курткой. Хотя очень хочется проверить, не лопнет ли мыльным пузырем золотая поверхность. Айран в ней отражается кривым темноликим силуэтом. — У тебя тут пусто совсем, — говорит он в спину уходящему в бесконечный коридор Дину. — Да это съемная же. Раздевайся. Дин выныривает из какой-то двери, показывает на голую вешалку, снова исчезает. Айран снимает куртку, глядит на шесть одинаковых музейных тапок вдоль стены, улыбается им, как старым знакомым. — Душ там. Дин нетерпеливо притопывает. — Зачем тебе это? — спрашивает Айран. — А тебе? — Ты красивый, а… — А у меня никогда не было таджиков, — перебивает Дин. — Я не таджик. — Какая разница, черненькие же. Айран пожимает плечами, медленно расстегивает пуговицы на манжетах старой клетчатой рубахи, потом остальные снизу до горла. Одежда соскальзывает, падает на пол. Дин разочарованно кривит губы, шипит: «пф-ф». Айран улыбается половиной рта, поворачивается вокруг своей оси, показывая до черноты загорелый загривок. Такого же цвета, как лицо и кисти рук. Остальное тело бледно, как и положено местному жителю. — Извини, — говорит он. — Я пойду? — А-а. Дин растерянно запускает пальцы в волосы, с силой трет кожу головы. — Слушай, прости. Не понимаю, что на меня… Устал, а ты все равно похож на кого-то. По пиву? — предлагает он. Айран качает головой, поднимает с пола рубашку. Снова тщательно застегивает на себе все пуговицы, заправляет полы рубахи в брюки. Дин пристально следит за его действиями. В синих глазах снова сомнение. — Ну не обижайся, — просительно говорит он, вытаскивает из кармана золотисто-бронзовой куртки, которую так и не снял, яркую купюру. Уверенным жестом, вперед и вниз. Как будто хочет засунуть её Айрану за резинку трусов. Айран мягко перехватывает его руку, вынимает деньги из пальцев, кладет в карман. — Спасибо. Это на автобус. Дверь тихо клацает, открываясь, грабли негромко звякают о керамические плитки лестничной клетки. — Ты же даже не хочешь! — выкрикивает Дин. Айран болезненно морщится, как от скрипа железа по стеклу, идет вниз. Дверь грохает, гул идет по всему дому. На улице еще много косых солнечных лучей. Айран достает телефон, проверяет навигатор, довольно кивает сам себе — идти не слишком далеко. А деньги пригодятся. Дома он сразу бежит ставить на плиту чайник и остатки супа, потом в туалет. Обводит жирную единицу в новом месяце календаря, удовлетворенно улыбается. Следующее сегодня станет вторым. И буква тоже. Отлично. Айран лежит с закрытыми глазами, слушает тиканье древнего будильника, обрывки чужих жизней за стенами и окном. Он думает про золотого жеребца в пустыне. Интересно, он спит стоя? Или укладывается на песок, как в мягкую кровать? Надо погуглить. * Дин лежит с закрытыми глазами и спит. Он и правда устал. Снятся ему давно позабытые руки, которые небрежно пихают ему деньги под резинку. И другие руки, на зависть крепкие, сильные, уверенно обхватывающие пилон, порхающее совершенное тело. Белое. Сильный запах ванили, пудры, пота, шепотки: «ты чего, не помнишь, ну этот, у которого кто-то помер, а он ушел, пропал, жаль, талантливый парень». Глазные яблоки дергаются под веками, золотой хвост спутывается в соломенную паклю, простыни свиваются веревками. Во сне Дину тоже жаль. Только он не помнит наутро чего именно. * Сегодня он называет себя Басилем. «Мне подходит», — решает он, приглаживая влажные волосы перед зеркалом. Трет кожу лица тщательнее и дольше. Басилю кажется, что загар уже бледнеет. Он улыбается себе, проговаривая сегодняшнее имя. Сегодня он медлит приступить к созданию цветных курганов. Прошло-сегодняшние листья поблёкли, пора увозить. Басиль слушает наставления начальника Кати. Иногда смотрит на дорогу. Золотого красавца не будет, он останется картинкой в памяти. Если проедет мимо, невидимку не увидит. Прошлое сегодня кончилось. А сегодня ничего не случится.