Прости за всё, и, ради бога, перестань мне сниться

На полу из красного дерева разбитый стакан. Возле него, как часть интерьера, будто и не живой вовсе стоит Кавех. Стоит и дышит. Глубоко, медленно. Считает про себя, как учил его Тигнари. Смотрит в упор на мужчину, сидящего в гостиной. За ним в ответ наблюдает Аль-Хайтам. Откинулся на спинку дивана, отложил книгу. Смотрит сосредоточенно и с волнением. — Ты в порядке? Видит, что нет. Встаёт с неприсущей резкостью, откидывает книгу на столик у дивана, за два шага оказывается на кухне и тянется к нему. А он всё ещё медленно дышит. Также медленно тянется к осколкам, оголяя кожу на руках. На одной – полоса, красная, длинная. Уже старая. На второй – мелкие, будто от кошки, но свежие, глубокие. «Для того, кто ценит прекрасное, ты слишком расточительно относишься к своему телу», - думал Хайтам, но не говорил. Лишь оттаскивал и одного больше старался не оставлять. Он видит его руки и жалеет. Жалеет, что не доглядел, жалеет, что не был рядом. Жалеет, что ничего не может сделать. Хайтам с рывком оттягивает Кавеха в сторону, твердя только про себя «руки голые, куда же ты…». А сам, дурак, этими же голыми руками осколки собирает. Пальцы в кровь, крохотные осколки в коже, брови хмурые, взгляд – на пол, где Кавех. Смотрит и думает, когда. Когда, наконец, отпустит, когда проявит эмоцию, когда накричит в порыве, поспорит, закроет лицо руками, затрясётся от злости. Когда улыбнётся понимающе, от радости, с издёвкой, с доверием. Когда будет сидеть ночами за чертежами. Когда начнёт жить. Когда отпустит прошлое. Осколки в урне, Кавех, всё ещё с пустым взглядом, на диване, Аль-Хайтам на коленях, у ног Кавеха. Смотрит пристально, гладит чужие колени интенсивно, будто пытаясь смыть всю боль. Гладит не переставая, голова уже чуть ли не на бёдрах. Аль-Хайтам жмурится, Кавех кладёт руки на серые волосы, слегка улыбаясь. Понимает, что пытаются помочь и ценит, хоть и параллельно идёт чувство долга, вины, сожаления и страха. «Прости, что такой слабый», – думает Кавех, но в слух не произносит. «Время лечит», – говорит Аль-Хайтам, но думает о том, какое же человек слабое существо. Они сидят ещё около пяти минут, пока Кавех не начинает шевелиться. Аль-Хайтам встаёт следом. В шее и спине боль, брови сведены в переносице, взгляд всё ещё внимательный. Движения Кавеха всегда были плавными и элегантными вне зависимости от степени его состояния. Привычка, выдержанная годами, не иначе. Кавех подходит к зеркалу, смотрит в него пристально, поправляет выбившиеся давным-давно пряди и глядит в сторону дивана, где стоит Аль-Хайтам. Точнее, должен стоять. В отражении только силуэт светловолосого мужчины, но по ощущениям он стоит не один. Руки Хайтама, будто лианы обвивающий многолетний камень, обхватывают Кавеха, и того начинает трясти. — Аль-Хайтам, — голос хриплый, уже сорвавшийся и звучит на последнем издыхании. — Пожалуйста… — Кави, всё нормально. — Прости за всё, и, ради бога, перестань ко мне сниться… Аль-Хайтам сжимает руки вокруг талии всё сильнее, сгибается губами в шею и медленно касается кожи. Кавех всё ещё смотрит в зеркало и никого не видит. Но чувствует. — Хайтам… ты не настоящий… ты лишь плод моего воображения. Хватит. Хватит ко мне приходить, касаться и спасать. Аль-Хайтам, я пытаюсь от тебя избавиться, терзая себя. Почему? Почему ты меня не отпустишь? Фразы вразброс, всхлипов нет, голос ровный, неприсущий владельцу, но глаза блестят. Сколько лет ещё будет ходить следом, целовать в шею и успокаивать. Сколько лет он ещё будет терзать Кавеха? — Ты мёртв… уже как полгода, Хайтам. Прости, пожалуйста, что не был рядом. Прости… и отпусти, молю. — Кавех падает на колени и слёзы текут ручьём. Хватается за только что поправленные пряди, рвёт, задыхается, хрипит, но чувствует хватку и поглаживания по спине. Метки на шее. — Прости, прости, прости, прости, прости меня, молю. Хайтам, отпусти, я больше не могу… Аль-Хайтам погиб во время операции по спасению Архонта. Кто бы мог подумать, что человек, чьи действия аргументированы только собственными интересами, пожертвует собой ради какого-то неопределённого будущего. Хотя архитектор был уверен, что где-то осечка и Аль-Хайтам погиб в ходе несчастного случая. Прямо как его отец. Кавех был в пустыне, когда Аль-Хайтам работал. Кавех опоздал. Последняя встреча закончилась очередной ссорой, из-за которой Кавех и взял первый попавшийся на глаза заказ. В тот день архитектор на эмоциях выпалил, что ничего существенного Хайтам не делает во благо общества. Тот резонно заметил, что ему и не должно быть дела для целого народа. Заметил, опроверг, но запомнил и сделал. Второй раз после слов Кавеха люди попадают в несчастные случаи. Кавех уехал работать. В тот момент архитектор думал, что главное – подальше от Хайтама. Так оно и получилось. Только на всю жизнь. Вернувшись в их дом после похорон, Кавех обнаружил записку на столе, написанную корявым подчерком. «Не доверяй свою судьбу мнимой удачи. Ты сможешь справиться со всем, если будешь хладнокровнее». Хайтам впервые был не прав, Кавех не справился. Бросил карьеру архитектора, перестал восхищаться искусством и прекрасным, закрылся дома и слонялся из угла в угол. Еду приносили Сайно и Тигнари, но сделать ничего не смогли. Не смогли отправить к врачу, потому что Кавех грозился убить себя на месте и не смогли успокоить на словах. Им оставалось только проверять его и хотя бы кормить. Но Кавех всё равно погибал. Медленно и верно, от рук неразделённой любви и самыми мучительными действиями. Аль-Хайтам падает на колени рядом. Убирает губы с шеи, руки перемещает на лицо Кавеха и смотрит прямо в душу. Хладнокровно, но в то же время с блеском и с непонятными эмоциями. — Нет, Кави, — большим пальцем поглаживает дорожку слёз на правой щеке, размазывая от губ до уха. — Нет. Я никуда тебя не отпущу.