Не последнее утро

      Ранним утром, когда солнце только начинает освещать краешек горизонта, закрытый за бетонной стеной, в казарме никого не застать бодрым и энергичным.       Даже когда дело касается вечно не смыкающего глаз Якова.       Сидя у окна в столовой, тот откровенно клевал носом, что было прекрасно видно со стороны, но не мог позволить себе заснуть. Словно специально, он смотрел непрерывно в окно, за котором постепенно рассветало и, возможно, не верил, что солнце поднимется этим утром без него.       Голова расположилась на щеке и слегка наклонена в сторону, маска цепляется за оба уха, скрывая рот и нос, а сам Яков спокойно сидит на одном из множества стульев, глядя на ещё темноватое небо за окном.       Оно одно. Одно на всех. Одно для всех. Одно без никого.       Оно расположилось над Яковом, который пытался сосредоточиться на своём дыхании, которое специально немного изменил.       Довольно глубокий вдох… Вдох и вдох короткий… Выдох… Четыре простых шага, что, чисто в теории, должны помочь. Отвлечь, сосредоточиться, успокоиться...       Но если бы тревожные мысли и ощущения повиновались всем попыткам их выгнать… Яков бы уже давно занялся чем-то другим, да хоть пошёл и лёг спать.       Но тревога и вытекающая их неё паранойя не пропадали. Небо молчало и, вполне возможно, готовилось обрушиться на землю в эту секунду. Или секундой позже. Или часом. Днём. Внезапно, что главное.       Где-то вдали хлопнула дверь. По звуку, из мужской спальни.       Якову дурно. Кто это? Скрип досок на полу ещё не давал понимания. Только громкий звук. Зачем кому-то выходить так рано? В уборную? Или на кухню?       Или к нему?       Передёрнув плечами, но прислушавшись и даже нащупав рукой револьер в кармане, Яков услышал тихие завывания дерева под чьими-то ногами. Точно не Оливер и не Вольфганг, они топают словно два слона. Шпион ходит быстрее, чуть ли не бегом по казарме. Ганс или Элиас единственные подходили под кандидатуру проснувшегося посреди ночи.       Если не брать в счёт девушек и не использовать звук двери мужской спальни как отвлекающий манёвр. Кто это тогда? Не Руф уж точно, Дорис… Да нет, не подходит, Хельга… Либо каблуки, либо до последнего без звука, нет.       Лишь когда шаги смолкли у двери, и без того напряжённый Яков смог выдохнуть, узнав Элиаса. Он слеп, а значит, может и не заметить вовсе.       Только если он и правда ничего не видит.       Элиас в то время открыл дверь и совсем бодрым зашёл в столовую, а после и на кухню. Вряд ли полусонным можно пройтись по казарме, не вписавшись в какой-нибудь угол.       Пробыв там с минуту, вышел с полупустым стаканом воды. Наверное. Яков не проверял, что там.       Всего пара шагов от кухни к выходу из столовой, как Элиас останавливается и оборачивается в сторону сидящего у светающего пейзажа в окне Якова:        — Доброе утро, Яков. Всё нормально?        — Элиас, сейчас четыре утра. Все спят.        — Хорошо, но ты не спишь. А дыхание сбитое. Что-то случилось? — и Яков готов забрать свои слова обратно о положительных аспектах слепоты. Безопасности нет. Он смотрит на чужие руки, оглядывает карманы в поисках чего-то опасного. Огнестрельное, колюще-режущее, всё, что угодно. Напоследок, ничего с первого взгляда не заприметив, заглядывает в чужие белые глаза, во многом спрятанные за чёлкой таких же белых волос. В них ничего не отражается помимо первых лучиков солнечного света за окном.        — Ничего за ночь не случилось.        — С казармой или с тобой? — так не вовремя вспомнилась пачка сигарет Хельги, в которой Яков смог и увидеть взрывоопасные вещества, и подложить её именно Элиасу. Может ли тот решить отплатить схожей монетой? Он успел невзначай сказать ему ещё в тот день «извини», но забыл ли это слепой юноша и отпустил ли? Если смотреть логически, то да, но… в тихом-то омуте…        — Со всеми, — да и вообще, о чём он думает. Отправить Элиаса спать — и дело с концом. — Иди отдыхай.        — Тогда я задам вопрос по-другому. Яков, что тебя беспокоит?        — Ничего.       И врать сложно. Лгать не хочется. Смотря на чужое лицо Элиаса хочется разорваться на две части, но не выбирать: выгнать или попросить остаться ненадолго, поболтать. Тихий и приятный на слух голос завораживает.       Проскакивает мысль, что это всё из-за недостатка сна. И неуверенность, и отношение к обычным звукам. Уже который день Яков не спал. Не получалось. А, как известно, человек без сна — растаявшее на солнце мороженое. Податливое и мягкое. Ведуемый и легко внушаемый, что сейчас заставило ещё сильнее сжать руки в замке.        — Я слеп к окружающему меня миру, но не глух и не глуп. Если не хочешь со мной говорить, то, Яков…       Конец фразы, явно обозначающий его уход, Элиас договорить не успевает:        — Всё и вся.       Не очень-то и громко Яков бросает эту фразу, после чего отворачивается обратно к окну, надеясь, что Элиас уйдёт, хоть и получил осознанный ответ от юноши, взвесившего посильно все риски этих слов. Слепец не станет уточнять понапрасну «даже я или кто-то там?», ибо в произнесённых словах всё чётко и ясно отображено.        — Яков, я могу подойти к тебе?       Нет, Элиас не боится и не ради себя спрашивает. Он лишь чувствует чужое состояние, понимает где-то внутри себя, интуитивно, эмоционально, но не видит, что происходит конкретно. И, что важнее, не знает причин. Возможно, подойдя, он сделает лишь хуже и действительно ему стоит уйти. Ради чужого же блага.        — Да, — и раньше, чем Элиас успел двинуться к нему, Яков вспомнил о втором предназначении трости в чужих руках. — Стоять. Палку на пол. Я ничего не переставлял, найдёшься.       Элиас его слушает: опирает трость о стол и отпускает, рукой начиная вести по гладкой поверхности и переходить так от одного стола к другому. Так сложнее, но ничего особенно страшного или трудного нет. На стул у окна наткнулся без происшествий и уже хотел было начать шарить рукой в поисках второго, дабы его перетащить, как Яков, немного надавив на плечи, сажает его на свой стул, на котором был ещё минуту назад. Забирает стакан и ставит на стол рядом, подсаживаясь на второе сиденье.        — Мы у окна, Элиас. Там сейчас солнце встаёт…        — А тучи есть?        — Нет. Ни одной нет.        — А если бы одна появилась и надолго скрыла солнце?        — Не впервой, разве нет?        — Яков, если ты так говоришь, почему боишься уже который год, что я, как и все остальные, тебе зла желаем?       В ответ Элиас получил лишь молчание. Разговор от солнца и погоды в миг перешёл к взаимопонимающим метафорам.        — А разве это не так? Ты, вон, прямо сейчас мог бы в меня выстрелить, не скажи я оставить трость подальше… а если бы решил задушить? Да и я не знаю, что у тебя в карманах. Лезвия? Яды?        — Ничего такого нет.        — Элиас, а… — Якову внезапно становится неудобно, пусть и сердце бешено билось в груди из-за так близко к нему сидящего человека. Слишком уж он прямо смотрит на его чёрные как смоль глаза своими, бесцветными. Перефразировал возможный и очень даже своеобразный вопрос так, что это даже стало неким комплиментом, но что уж делать, если тему сам завёл:        — У меня часто бывает ощущение, что ты и вовсе зрячий.        — Но это не так. Я же помню, ты читал что-то на эту тему… Ещё когда мы сюда попали, ты пытался найти в библиотеке похожую книгу…       Яков кивнул, а после, опомнившись, сказал:        — Было дело. Но я не могу в твою слепоту полностью поверить. Очень уж хорошо ты ориентируешься в пространстве.       Элиас в ответ молчал, но головой покачал отрицательно. С таким не притвориться, а вспышку чужой паранойи нужно просто переждать, пока её не начали подогревать револьеры в руках.        — Мы уже работали сообща, чтобы сейчас хоть что-то понять.        — «Что-то» я и так понимаю. И Шульц, как ни крути, заслужил…        — Не надо о нём.        — Элиас, всё закончилось. Сейчас всё спокойно, пусть и до поры до времени.        — Знаю, но… — глубокий вдох и опущенная голова знаменовали состояние лучше слов, которых на языке и вовсе не было.        — Вот именно, что знаешь.        — Знаю ещё, что тебе никто из нас зла не желает.        — А потом узнаешь, что в спину нож мне воткнут.       Вместо ответа Элиас поднимает свою руку и довольно точно кладёт её прямо на ломкие волосы Якова, слегка проводя вниз и поглаживая. После пары движений опускает конечность до чужого плеча и уже оттуда находит холодную ладонь:        — Я держу тебя за руку и ничего не смогу сделать с тобой быстро. А пока расскажи мне о том, что сейчас на улице, если не можешь поверить в чужую бескорыстность и чистоту.       И Яков чувствует тепло, пытающееся согреть его ладонь. Очень надеется на свою удачу, ибо не проверил руки Элиаса на отсутствие втёртого в кожу яда, а делать что-то с этим уже поздно.        — Знаешь, тебе бы со шпионом понравилось. Оба строите из себя самоотверженных и честных людей…        — Яков, я сейчас рядом с тобой. Именно с тобой, — немного промолчав после этих слов, Элиас громко вздохнул. Не говорит о погоде. — Пожалуйста, Яков.       Тому остаётся только бессильно выдохнуть, начиная рассказывать о мирно протекающей утренней жизни за окном. Руку не выдёргивал, оставляя её в слабой хватке слепого юноши, чтобы лишний раз не беспокоить и не пугать резкими движениями. Гонит от себя прочь все сторонние мысли, тревогу, паранойю и надеется на свой успех в этом деле. Говорит медленно и спокойно, вдумчиво, понимая причины, по которым Элиас попросил. Опять же, не для себя.       С появлением в казарме Немо, таинственного юноши с амнезией, режим Якова совсем сбился. Словно последняя капля в переполненном тазе воды — тревог и страхов, появление человека якобы без воспоминаний, заставило потерять последний покой. Но встречая очередной рассвет с мыслями, что он знаменует будет решающий всё день, в котором все наконец сбросят свои маски, в одиночестве не мог признаться самому себе, что это не последнее его утро.       А сейчас самое время.