Фотография

      Сегодня было ветрено и облачно. Морские волны разбивались о скалы, все не умолкая, о чем-то кричали, о чем-то твердили друг другу, — и так по кругу. Все казалось таким зловещим: и эти тяжелые густые облака, и небо иссиня-черное. Да и если представить, что позади мерцают звезды, пейзаж не становится легче для восприятия. Все равно страшно и тоскливо. Даже почему-то одиноко.       Но пару месяцев назад тут было совсем иначе: тихая морская гладь, светлое ясное небо, даже скалы казались более ровными, эстетически приятными, мягкий чистый песок, небольшое, но не менее яркое солнце. Можно было вдохнуть полной грудью и осознать, каковы на вкус умиротворенность и счастье.       Асимметрия и симметрия.       Дилюк дважды фотографировал на камеру это место, останавливаясь на одной и той же точке на скале. На первом снимке, когда было солнечно, сидел Кэйя, свесив босые ноги в пропасть, в надежде, что сможет коснуться воды. Мужчина был заворожён, несколько минут смотрел в видоискатель, не решаясь нажать на щелчок. – Ну, сфоткал? — чуть крикнул Кэйя, поворачиваюсь к фотографу.       Мужчина растерянно опустил камеру, отрицательно мотая головой. – Давай заканчивай и садись рядом. Тут правда красиво. — он похлопал по камню рядом с собой, отворачиваясь вновь к морю.       Дилюк улыбнулся, не зная что конкретно испытывал. Наверняка что-то светлое, вперемешку с безграничной нежностью. Неторопливо поднял камеру, вновь настраивая фокус. Вновь разглядывая каждую деталь своего возлюбленного, задумываясь, как запечатлеть самые прекрасные его черты или же сделать нечто спонтанное, придавая кадру жизни.       На втором же снимке, олицетворяющем некую безжизненность, он совсем один.       Руки дрожали, держа камеру. Потом мандраж отходил на задний план, начинало стучать сердце. И так посменно.       Фотографировать не хотелось совершенно, но в голову намертво впилась идея о том, что это важный шаг. Очернить любимое место, некогда пропитанное теплом. Сделать это в своей голове в первую очередь, а не только в плёнке механического устройства. И каждый раз проходя мимо, в голове будет всплывать эпизод бури, вместо штиля, – он будет пугать и отгонять.       Дилюк поежился всем телом, закрывая глаза и машинально поднося камеру к лицу.       Открыв глаза, мужчина спешно закрыл их снова. И так еще пару раз, пока попытки не потеряли всякий смысл. Видоискатель передавал иной кадр. Более безмятежный и родной. Дилюк отодвигал камеру от лица и подносил обратно, подмечая каждое различие: вот волны, а вот совершенно спокойная морская гладь, вот темное небо, словно вот-вот ударит гром, а вот уже яркое солнышко и еле заметные облака, вот острые, как острие клинка, края скал, а тут они кажутся более сглаженными, вот одинокий пустующий обрыв, а вот… Раздалась вспышка камеры, громкий щелчок, словно удар молнии пал под ноги.       Мужчина закинул механизм в сумку, небрежно застёгивая пуговицу на ходу. Сил моральных и физических не хватало, чтобы искать сравнения дальше, чтобы все глубже опускаться в пучину прошлых времен и тосковать о содеянном.       Всю грязную и мокрую дорогу силуэт одиноко сидящего Кэйи преследовал мужчину по пятам. Монотонно о чем-то сетовал, заставляя вспоминать, как часто Дилюк слышал это во снах. Рука невольно легла на голову, то ли придерживая капюшон от ветра, то ли до боли сжимая пальцы на ней чтобы заглушить говор внутри.       И все же он распечатал эти фотографии, сняв все остальные десятки, что были некогда дороги ему. Словно наказание самому себе, напоминание о том, что сделал, что потерял и что приобрел в итоге. Диагонали можно было проводить до бесконечных чисел, трактуя по разному истинное значение парной композиции на стене у рабочего стола.       «Господин Дилюк так глубоко чувствует искусство фотографии… Добро и зло?» – говорили работники винокурни. Но фраза: «Господин Кейя получился здесь достаточно невесомо» – самая болезненная. Дилюк действительно бы хотел, чтоб тот парень был таким в его глазах на фотографии. Но раз за разом груз воспоминаний лишь крепчал, делая образ «дорогого» человека невыносимым для понимания.       И вновь, лично передавая бутылку вина старому другу, можно услышать измученный вопрос: «Ты все еще отдаешься своей любви из прошлого?»       И каждый «новый» старый вопрос заставляет сердце пропускать удары, а капельки холодного пота стекать по лбу, и чашка хорошего успокаивающего чая действует все хуже, постепенно становясь плацебо. И когда-нибудь это правда сведет с ума.