"Атос" и "Арамис" на четвертый день съёмок

Неприязненный взгляд неразоблаченного ещё «Арамиса» уже давно жёг ему спину, грозясь нанести серьезный ожог. Устав от ожидания, Юра вздохнул и повел плечами, будто турист, избавляющийся от ремней тяжёлого рюкзака — турист, решивший, что ему пора сделать привал на своем пути. — Ну, говори, — нарушил Юра тишину гримёрки, где остались только они вдвоем, будто все, негласно договорились дать им время наладить отношения. — Что говорить? В то же время, вместе с услышанным почти смущённым вопросом, Чурсин почувствовал, что спину ему уже не греет — Баршак отдернул взгляд и уставился на свое отражение. — Целый день губы жуешь и смотришь волком, я же не слепой. Паша покосился на него и снова вернулся к созерцанию себя. Юра заметил, что эта процедура, похоже, Пашу успокаивает — морщины недовольства разглаживаются, взгляд тихий, спокойный… вдумчивый? И сам он так гораздо привлекательнее, чем когда отравляет Юре день своей кислой миной. — Уже четвертый день съёмок, Паша, пора бы тебе уже смириться и работать с тем, что имеешь. Ты ведь профессионал, разве нет? Он хотел было обратиться к их прошлому разговору, но по гневному румянцу на щеках Баршака и по нахмуренным бровям понял, что этого делать не стоит. — Я паршивый актер, Юра. Ты прав, — сказал будто выплюнул Паша и с ненавистью уставился в свое отражение. Однако ненависть к себе тут же сменилась ненавистью к коллеге и взгляд его красивых глаз метнулся к синим глазам Чурсина в отражении зеркала, — но и ты никакой не гений. — О! — воскликнул Юра, в искреннем удивлении поднимая брови, — но ведь я и не претендовал… Тем временем Паша развернулся к нему, чтобы иметь больше возможностей для оскорблений: — Твой Атос просто зарвавшийся злобный карлик, ясно? Все время как будто на грани нервного срыва. — Как ты сейчас, — стараясь оставаться спокойным ответил ему Юра и с достоинством выдержал яростный взгляд — Я, по крайней мере, не пигмей. Чурсин покраснел. Паша нарочно цеплялся за слово, которое тот намеревался пропустить мимо ушей — он явно осознавал, что из них всех оно для Юры будет самым болезненным — его Атос заметно уступал в росте своим друзьям-мушкетерам, хотя вне их компании низким его назвать было нельзя. Потому он решил отплатить ему той же монетой: — А я, по крайней мере, играю, а не просто проговариваю реплики, упираю руку в бок и выкатываю грудь колесом. Паша вспыхнул: — Макаров тоже так делает. — Происхождение Арамиса выше, чем Портоса и равняться на него он бы точно не стал. Паша промолчал, усваивая информацию. Затем уже не так уверенно снова поймал взгляд Юры и, насупившись, пробормотал что-то вроде: «А ты прямо все знаешь». — По крайней мере, я знаю, какого персонажа играю и играю его! А не лезу другим с советами и критикой, как кому играть, пока сам стою как дерево на заднем плане… Юра, осекшись, прервал себя на середине реплики: у Паши дрожали губы — искусанные за день они дрожали посреди его краснеющего от гнева лица. — Юра… Ты… — Чурсин ожидал, что сейчас последует что-то нецензурное и мысленно был к этому готов, но Баршак вдруг уронил плечи, голову, как-то весь сжался и, не глядя на растерянного этой картиной неразоблаченного ещё от маскарада «Атоса», гораздо тише прежнего произнес: — Ты прав, Юра. Я не справляюсь. Юра не отреагировал — понимание того, чему он только что стал свидетелем доходило до него медленно. Паша же, не получив мгновенной реакции на свое признание — может, ожидавший, что Чурсин тут же примется его переубеждать, поднял недоуменный взгляд и своими красивыми карими глазами вперился в синие глаза Юры. — Ты прав, я не знаю, как играть Арамиса, и я не имею права диктовать тебе, как играть Атоса, — развернул он свою мысль, все ещё надеясь, что Юра отомрет и вступит с ним в диалог или спор, — я не справляюсь даже со своей задачей. Чурсин закусил губу и молча уставился на него, не зная, как будет лучше обойти опасные участки. — То, что я сказал, — решился он попробовать ногой почву, — это было со зла. Я вовсе так не считаю. Баршак усмехнулся и что-то радостное, вопреки ожиданию, вспыхнуло искоркой у него в глазах. — Тогда откуда у тебя появилась подобная мысль? — саркастично заметил он, и Юра понял что всё-таки ошибся и ступил не на ту тропу, — Брось, все так считают, включая меня самого. Я не Арамис и быть им не могу. Некоторое время висела тишина, потом Юра нарушил ее призванным утешить: «У тебя просто Арамис особенный…» Паша вскинул бровь: — Бестолковый? — Спокойный, — не обращая внимания на провокацию отозвался Чурсин и продолжил: — На фоне моего, как ты сам назвал, ненормального Атоса он выглядит противовесом. Мы уравновешиваем друг друга… Только Паша уже взъелся — непонятно на кого больше — на него или на себя самого, но решил всё-таки отыгрываться на коллеге: — Вот как, гений сцены? Юра закатил глаза: — Ты снова за свое… — Нет, просто мои ноги то и дело заплетаются в твоем королевском шлейфе. Это было невыносимо — все эти поддевки, бессмысленные, отчаянные, но при этом настолько очевидные в своих мотивах… — У тебя просто слишком длинные ноги. — Что же делать, я вообще недоразумение… Юра тяжело вздохнул. Паша сам не замечал, до чего охоч до комплиментов, да так что метод их выклянчивания неукоснимо приобретал форму шантажа. — Если я скажу, что ты вовсе не такой, что ты талантливый актер, тогда ты успокоишься? Он правда уже думал, что ещё чуть-чуть и у Баршака случится истерика. К сожалению, Паша не поверил в его искреннее участие и, конечно, понял вопрос по-своему, а именно — как новый подвид насмешки. — Думаешь, мне так уж нужно твое одобрение? — спросил он и горько улыбнулся. Юра мысленно ответил «Да». — Оно у тебя уже есть. — Ну, спасибо, — отозвался Баршак, с усилием изображая снисходительность. Вот только все его поддевки закончились, и теперь, стоя посреди гримерки, где он спровоцировал никому ненужный конфликт, и в котором, похоже, по итогу оказался проигравшей стороной, он чувствовал себя потерянно и, может, даже глупо. Выйти и проветриться, дождаться пока Чурсин уйдет, чтобы чисто психологически им обоим было дышать свободнее, Паша не догадался. — Если бы ты больше верил в себя, твой персонаж был бы убедительнее, — произнес Юра рассудительно, поворачиваясь к зеркалу, — Но в любом случае, ты очень красивый Арамис… Не знаешь, куда Маша делась? Я, конечно, сам могу стереть грим, но потом снова начнутся претензии, якобы я неправильно это сделал… — Я тебе нравлюсь? — перебил его тихий вопрос, который заключённым в нем значением сумел разом остановить поток будничных реплик Чурсина. — В каком смысле, нравишься? — переспросил осторожно Юра, оглядываясь через плечо. Паша ковырял заусенец пальца и не смотрел на него. — Ты все время говоришь, что я красивый. Чурсин мысленно воспроизвёл те эпизоды, когда так поступал — их было не так много. Хотя Паша и правда красивый. — Не все время, — он покраснел. Не обращая внимания на возражение, Баршак продолжил, обращаясь по-прежнему к своему пальцу, который все мучил: — И терпишь мои закидоны… — К чему ты клонишь, Паш? — ласково спросил Юра, чувствуя, что в груди что-то предательски замирает. Паша опасливо поднял голову и встретился в очередной раз с ним глазами. Теперь в его взгляде не было ни враждебности, ни зависти, ни стервозности — только пугающая ранимость и искренность. Боясь озвучивать то, что было у него на уме Баршак цеплялся за сочувствие, которое находил в выражении лица Чурсина и доверившись ему заговорил: — Я подумал, Юр, если я тебе правда нравлюсь… — но, заметив как расширились синие глаза прервал себя на полуслове и поторопился закончить свою реплику внезапным «Нет, ничего», сильно покраснеть и сконфуженно засеменить к двери. — Тебе тоже нужно снять грим! — бросил ему вслед удивленный Чурсин, — Подожди, Маша через пару минут уже будет! Он звал, но сам не был уверен, что хочет сейчас его компании. Его невысказанное и нежданное предложение смущало Юру и казалось шуткой. Но щеки приятно грелись, на груди теплело, а глазам представлялось доверчивое, милое выражение красивого лица Паши Баршака, который, смущаясь, спрашивал, правильно ли он понял мотивы его терпеливого отношения и, пугаясь собственной смелости, осторожно предлагал Юре себя… К облегчению их обоих, Баршак не послушал коллегу и предпочел гримерке свежий воздух. В одиночестве, мучительных своих мыслях и полном облачении Арамиса он разгуливал по округе, время от времени натыкаясь на заинтересовавшихся его необычным видом зевак и все не мог перестать курить. Только когда сигареты в его кармане кончились он вернулся в гримерку, где его битый час ждала уставшая Маша. К счастью, она не стала задавать вопросов ни по поводу сосредоточенно-несчастного выражения его лица, ни по поводу его долгого отсутствия — она просто сняла с актера грим и отпустила к костюмерам.