...
2 августа 2023 г. в 18:33
Всего нас было пятеро. Готовились к совершению нашего умысла с дотошной педантичностью — от места основных действий до самых мелких предметов. Выбор пал на мою новенькую квартиру в семейном дворце, которую я готовил для себя на непредвиденный случай. Под коридором и кабинетом находился подвал, который мы обустроили, что называется, по образцовому порядку: по винтовой лестнице спустили стулья, стол, самовар, заранее подготовили воду, расставляли сервант. Также один из наших соучастников, доктор Станислав Лазоверт, подготовил пирожные с цианистым калием, выбрал несколько бокалов и на дно опустил смертельную дозу химических веществ.
На протяжении всей подготовки меня то и дело преследовали неясные тени воспоминаний (только они, единственные, связывали меня с Распутиным), которые как будто кричали мне немедленно остановиться: то его мощные руки на моих плечах, то пламенные губы на шее, хмельный взгляд голубых глаз — всё это испепеляло меня изнутри, я дрожал от огня воспоминаний. А особенно меня в жар бросало то голоса Распутина — сипловатый баритон, грубый (как и положено мужикам из деревни), как кора дуба шершавый голос...
И это должен был свершить я. Я ходил по квартире, как в лихорадке — руки пробивал тремор, голову и груд словно сковал огонь, лоб вспотел. Не мог найти себе места. Время то ускорялось, то замедлялось, и я уже не знал, смогу ли я сделать то, что должен сделать. В глубине горла вставал мерзкий ком, думал, что меня стошнит. Примерно каждые пятнадцать-двадцать минут залпом выпивал по стакану воды. Жар не на долго покидал моё тело, но вскоре возвращался обратно. А вот воспоминания никуда не уходили. Случайные связи — казалось бы, что тут такого? Но для меня со временем они стали сокровищем в архиве прошлого.
Эти чувственные ночи, проведённые с ним, мне уже не забыть. Распутин заколдовал меня, что с тех пор я как в бреду хожу. После нашей первой связи, на все другие я шёл как нарочито, заведомо искал с ним встречи, чтобы только ещё раз услышать этот голос, ощутить его тело...
И тогда, в своём кабинете, я тоже был как не в себе — его голос, этот жаркий шёпот, которым он произносил моё имя в порыве страсти, остался внутри меня меткой, как ожог, от которого уже не отречься.
Но время подходило...
И Григорий уже показался под окнами дворца. Я слышал, как он поднимался — твёрдо и медленно, как тиканье секундой стрелки. Четверо из нас затаились в кабинете, а я остался в коридоре встречать Распутина. За спиной я спрятал дрожащие руки. Жар не проходил и предательски выдавал моё волнение в виде капель пота на лбу. И вот он предстал передо мной — высокий, в чистых сапогах и новой белой рубахе, расшитой васильками у горла и на рукавах. Его волосы на голове и бороде были как-то тщательно расчесаны. Я вяло поприветствовал его и отвёл вниз. Предложил заранее подготовленное вино, от которого Григорий любезно отказался и попросил чаю. Дрожащими пальцами я протянул ему горячую чашку.
— Григорий Ефимович, сегодня утром приготовили. Угощайтесь. — почему-то я подставил поближе к руке Распутина тарелку с не отравленными пирожными. Он с удовольствием съел одно, затем другое, смачно облизнув пальцы.
Потом, опомнившись, предложил другие, с палочками цианистого калия внутри. Сначала он отмахнулся, мол, слишком сладкие. Но вскоре всё же решился попробовать и их.
Распутин много говорил, но что именно — до сих пор вспомнить не могу. Я слышал лишь его голос, а слова как будто проходили сквозь меня. Распутин спрашивал что-то, а я всё кивал, весь бледный — не жив, не мертвец. Помню лишь, что после каждого его слова у меня всё сильнее кружилась голова, дышать становилось сложнее — через несколько минут, после употребления цианистого калия, Распутин должен был уже упасть и захлёбываться от смертельной дозы яда... Но вот прошло уже порядка получаса, а он всё говорил, не умолкая, поедал пирожные одну за другой. Смеялся. Его губы расцветали в слащавой улыбке. В небольших паузах между своими монологами, Распутин неоднозначно подмигивал мне, как симпатичной проститутке в публичном доме.
Вопрос «Где же Ирина Александровна?» вывел меня из забвения. Я, не сразу подобрав слова, ответил, что она скоро прийдёт. А сам вышел под предлогом позвать её.
Разумеется, свою жену я звать на собирался — в тот момент она была в Крыму с моими родителями. Я поднялся в кабинет и там меня встретили обеспокоенные доктор Лазоверт, великий князь Димитрий Павлович, поручиком Сухотин и Пуришкевич. Видя мою бледность, мне налили воды. «Яд не действует» — только и вымолвил я, уставившись на поданный мне стакан. Все четверо схватились за головы. Пуришкевич сунул мне в руку новенький револьвер, говоря что-то про долг Отечеству. Я, как ошпаренный, бросил его на стол, но приятель разжал мои пальцы и втиснул в них холодную рукоять.
— Тебе нужно покончить с ним, слышишь Феликс? — неожиданный переход на «ты» даже, почему-то, не смутил меня.
— Я не могу... не могу... — прошептал я. Глаза мои защипали от соли. Я был готов упасть и разрыдаться, как ребёнок, но Пуришкевич крепко сжал мои плечи и не позволил впасть в истерику.
— Будь мужчиной, Феликс! Не позорь фамилии своего отца. Вспомни про Государя!
Я встал более уверенно. Жизнь царской семьи и всей Империи стоит дороже, чем жизнь одного грязного шарлатана из глубинки. Я спрятал оружие в брюки и спустился вниз. Но увидев глаза Распутина я вновь усомнился в возможности убить его. «Я не смогу...» — вновь пронеслось в голове на фоне чувственных воспоминаний.
Я вторично предложил ему вина и в этот раз он ответил согласием. Я налили ему полный бокал и он выпил почти весь, нахваливая вкус. Потом откинулся, вытер губы и заметил в углу висевшую гитару.
— Спой-ка, голубчик, что-нибудь весёленькое... люблю я, как ты поёшь.
Мне стало мерзко на душе. Спеть, да ещё и «что-нибудь весёленькое» в такую минуту у меня язык не поворачивался. Всё же я медленно взял гитару и стал играть... Играть, напевая какой-то грустный, заунывный мотив, похожий на заупокойный марш. Играл не думая, как-то механически зажимая аккорды. Распутин встал и, тихонько подпевая мне, начал неуклюже двигаться по комнате на манер танца. Когда я кончил играть, я застыл, как свеча. Почувствовал, как он подошёл ко мне со спины и положил большую ладонь на моё плечо. Он наклонился ко мне и прошептал:
— Славно играешь, Феликс... Ей Богу, славно. Спой ещё, милый. Души в тебе много.
И я запел снова. Ком из слёз встал в глотке. Пальцы дрожали, всё чаще фальшивя — то аккорд не дожму, то в переборе струной ошибусь. И голос подводил — он всё чаще сипел, губы тоже подрагивали. Григорий встал напротив. Я же старался не смотреть на него сквозь крупные капли слёз, собравшиеся у меня в глазах.
В какой-то момент я сбился и разрыдался окончательно. Распутин подошёл ко мне и вынул из рук гитару.
— Не надо, милый. — Он снова провёл ладонью по моему плечу.
Уже не помню, как очутился в его объятиях. Он крепко прижимал меня к себе, чтобы я не содрогался от слёз и всё что-то шептал на ухо, гладил меня по спине. Григорий склонился, поцеловал меня в губы, как никогда раньше не целовал — со всем доверием и нежностью, какая только могла быть в этом угловатом, неуклюжем, грубом мужике. Он бережно расстегнул ворот гимнастёрки и поцеловал шею. Слёзы текли нещадно. «Господи, дай мне сил убить его» — думал я, нащупывая спрятанный в кармане револьвер.
— Григорий Ефимович, — зачем-то сказал я. — Простите меня...
На его губах уже изобразился вопрос «За что же?», но вместо голоса Распутина в комнате прозвучал звук выстрела, а после и дикий, звериный крик вперемешку с падением массивного тела.
Смутно припоминаю, как меня, дрожащего, под руку выводили наверх, как смывали кровь с моего лица и рук, как поили водой, пытаясь привести в чувства.
Только одно стояло у меня перед глазами — шёлковая рубашка с васильками и с багряным пятном и смертью искажённое лицо, которое я же изуродовал.