Хенджин обратился за помощью к специалистам, как только понял, что, после провальной попытки уйти из жизни, странности и шутки организма не прекращались. Ни спустя день, ни спустя месяц, ни спустя полгода и год. Падал на колени, умолял сделать с его мозгом хоть что-то — под скальпель готов был лечь, лишь бы убрали эти голоса и галлюцинации. Сколько бы ни было пройдено тестов, психиатры заключали одно — здоровый.
Это не укладывалось. Как здоровый? Разве нормально видеть гниющих людей, от которых кожа слоями с мясом скатывалась? Слышать голоса разных тональностей под ухом, что сливались в один гомон? Чувствовать запах гнили там, где его и в помине не было? Он ревел во время пар в университете, когда слишком много студентов приходило, ведь каждым стоял умерший, чаще двое или трое. И эти души хотели быть услышанными, получить помощь от несчастного блондина с мешками под глазами.
Опроса было достаточно для того, чтобы врачи прописали атипичные нейролептики. Пациент понимал свой недуг, шел на контакт, вел себя адекватно и не представлял опасности для окружающих, болезнь проявилась недавно — такого легко лечить. Смысла держать в стенах реабилитационного центра не было, достаточно стоять на учете посещать психиатра раз в месяц.
Но ничего не проходило.
Темная фигура промелькнула в коридоре. Словно призрак, она пронеслась быстро и незаметно. Мороз ворвался в комнату вместе с ней, оттого окно с грохотом захлопнулось. Чонин съежился от страха и спрятался под одеялом, пока Бан Чан гостеприимно провел неизвестного в комнату.
— Вылезай, чего спрятался? — вопрос отразился от стен, заползая змеей в голову. — Ни от кого не спрячешься все равно. Он все видит.
— Кто?.. — выглянул Чонин из своего укрытия. Он поднял глаза на высокого парня. От него веяло опасностью, неистовой силой, что стояла за осанистой фигурой.
— Плевать кто. Тот, в кого ты веришь. Духи. Дьявол. Демон. Бес. Барабашка, — размышлял, не обращая внимания на других людей, — их много, классификации разные. Но тебе не нужно знать. Не нужно. Как говорят? Меньше знаешь — крепче спишь. Ты и так неспокойный. Вон, как облизывается на тебя. Он любит таких. Слабонервных. Не тебе в обиду, говорю по фактам.
Бред сумасшедшего бил ключом. Он говорил быстро, лишь некоторые слова можно было разобрать. Вошедший Чан нахмурился и положил ладонь на плечо гостя, видя, в какие дали того уносит.
— Поймите, не каждый день встречаем экстрасенсов. Вам принести что-нибудь, мистер Хван? — просьба вернула юношу обратно в действительность. Он неловко пробежал глазами по комнате, нервничая.
— Хенджин. Просто Хенджин. Он не любит такую официальность. Смеется.
— Кто «он»? — Чонин сбросил с себя одеяло полностью.
— Я называю его Феликсом, — рука, украшенная выступающими венами, указала на подоконник, — вот, сидит, улыбается. Смотрит на Чана. Говорит: «Скажи, что земля одна. Земля одна». Из Австралии, что ли? «Да, да. Из Австралии. Подростком свалил к предкам на Родину», — говорит, понижая тон на фразах компаньона. — Сам не знаю, каким образом этот черт из Австралии.
— Есть такое, — кивнул Чан, нервно сжав руку в кулак. — Но дело не во мне. Младшенькому нужна помощь.
Хенджин повернул голову и посмотрел на Чонина. Он погружался в омут глубоких карих глаз, как в бездну. Короткие волосы встали дыбом на затылке, страшно оборачиваться. Интуиция шептала, что на кровать кто-то сел. Тот, от кого веяло морозом.
— Молодой, а уже дурь в голове, — Хенджин что-то очерчивал в воздухе рукой, — так показывает. Крест.
Чонин застыл мраморной статуей, его сердце упало. Он услышал, как чужие костяшки Чана захрустели в гробовой тишине. Не тяжело дойти до значения странного видения. Хенджин выложил из сумки зеркало, располосованное трещинами и запятнанное воском. Не стесняясь, он зажег свечу, достав из кармана черной джинсовки зажигалку.
— Подымай, подымай, подымай Дьявола. Хозяина своего. Помощи прошу у тебя. Выходи, выходи, выходи. Не во имя Отца. Не во имя Сына и Святого Духа, — забормотал, вынув из другого кармана лезвие, запечатанное в бумажную обертку. Распаковав опасный предмет, он уколол свой палец, из которого потекла кровь.
Алая упала на зеркало рядом с разноцветными застывшими каплями. Чонину показался невысокий силуэт рядом с ним. Он быстро отвел взгляд, дабы не удостовериться в увиденном. Заговор Хенджина было труднее расшифровывать с каждым предложением. Ему и не нужно, чтобы другие понимали — он сконцентрировался на работе.
— Поедешь на кладбище. Горы показывает. Красивое место, людей много. Но ему нравится — не одиноко, — тыкнул на Чана, не смотря на того. — Отнесешь на могилу голубую лагуну или секс на пляже.
— Коктейли что ли?
На зеркале образовалась трещина, разделив поверхность по диагонали. Чан уставился на Хенджина, нахмурив брови. Он не понимал, как предмет ни с того ни с сего мог разбиться. Кому скажешь — не поверят, покрутят пальцем у виска. Лишь Хенджин одарил шокированных безразличным взглядом, усмехнувшись.
— Капризничает. Говорит: «Заткнись! Водку! Водку принеси!» Упрямый, как осел. Никогда не забирал водку, сколько не работал с ним. Он сладкое любит. Слабенькое. Делает вид, что по-жесткому любит. А бутылки оставляет.
Чонин расслабился, отвлёкшись на рассказы о Феликсе. Хоть он не видит его, а представить может, почувствовать. Страх отступал перед мыслями об игривом юноше, в чьих маленьких руках была огромная сила. Совсем как живой человек, может, чертик, но никак не демон. Сидит рядом и с хитрецой подглядывает, следит за происходящим.
— Я-я его чувствую, — мяукнул Чонин, улыбнувшись робко. — Почему-то мне кажется, что мы бы подружились. Ну, если бы он был человеком.
Хенджин неоднозначно хмыкнул.
Чан чувствовал себя лишним в комнате, поэтому покинул двоих, решив оставить наедине. Упомянутые кресты не покидали беспокойное сердце, вспыхнув пожаром в памяти. Одно воспоминание, второе, третье. Прошлое должно было сгнить вместе со временем, но намек чернокнижника оживил скелета в шкафу.
Чан надеялся, что сумел закопать шкаф глубоко в землю, куда сознание не могло забраться. Ошибся. Если бы курил, то затянулся бы сейчас.
— Он говорит, что ты один из нас, — Хенджин оставил атрибуты, подошел к Чонину и сел возле на корточки, взяв того за руки, — здесь горит. Резался, значит. Совсем мальчишка, — он нежно погладил большими пальцами тонкие запястья, что были прикрыты рукавами лонгслива. — Слова горькие, колкие. Знаешь, бросят и забудят. А ты помнишь и размышляешь, размышляешь, тонешь в этом. Плюс, предательство родного.
Чонин стыдливо поджал губу, не ожидав, что слезы запеленат глаза.
— Я любил его.
— Слышу. Подростковая любовь. Первая. Но не настоящая, — покачал головой на оправдания.
— К-Как?
— Скажу грубо, но как есть. Поматросил и бросил. Ему сели на хвост, тот и слинял. Разве это настоящая любовь? — он сжал ладони Чонина и посмотрел сквозь него стеклянными глазами. — Говорит: «Скажи, что Лиам — тот пидор! Лиам!»
— Правильно, — голова потяжелела в висках. — Увидели, что мы целовались. Говорил ему, нужно отойти подальше от… Школы. Он смеялся, будто мы играли. Доигрались.
Хенджин не сразу заметил, что оставил свою кровь на коже Чонина. Он достал из джинс упаковку влажных салфеток и учтиво стер след.
— Настоящая рядом. Ближе, чем ты думаешь, — ласково потрепал по волосам, — ты, впрочем, сам знаешь.
Щеки паренька порозовели, когда невольно он подумал о Чане. Старший растерялся бы, если бы не вышел из комнаты и услышал это.
— Ты сказал, что я один из вас. Ты… тоже?..
— Я висельник. Кто хочет помирать в сырости и липкости? Точно не я. Неудобно и неприятно.
Теперь мы всегда вместе.
Чонин не знал, как реагировать на шутки чернокнижника, но почему-то ему было легко улыбнуться, особенно под теплой рукой на макушке. Хенджин непринужденно относился к черному юмору, профессиональная деформация. Он и не такое видел за весь полученный опыт работы — шутки про суицид можно рассказывать, не связывая жизнь с потусторонней силой.
— Ты же меня не просто так вызвал, Чонин, — то, что юноша знал имя, не вызвало удивления, не пугало. — Скажи, чего ты хочешь, я тебе постараюсь помочь.
Мышцы стали сахарной ватой, что плавилась от нежного и ласкового голоса Хенджина. Тепло разлилось по спине, когда тот сел за спину и обвил тонкую талию, прижав к груди. От юноши пахло лаймом, кислинка оседала в легких. Глаза Чонина опустились на слабое пламя тлеющей свечи.
Длинные пальцы, на которых были нанизаны кольца различных форм, проводили по черной копне, приятно массажировали кожу головы. Сердце стучало размеренно, как человека, что плавал в сонном царстве. Кончики пальцев покалывали.
— Сел перед тобой, где недавно я был, — горячее дыхание обожгло ухо, — смотрит. Ему нравятся твои глаза. Лисенком называет, — смешок вышел сквозь сомкнутые пухлые губы.
— Я не могу избавиться от чувства, что за мной кто-то следит. В окно заглядывает, в дверной проем, на улице смотрит. Постоянная паранойя, спать не могу без Криса. Он почти переехал ко мне, половину вещей из своего дома точно забрал. Бесы что ли?
Хенджин замолчал, задумавшись над словами парня. Чонин тяжело переносил тишину в последнее время, она оглушала и пугала воспаленный рассудок. Но в нынешней обстановке впервые за долгое время он ощущал себя в безопасности, как за каменной стеной. Чернокнижник медленно провел рукой от живота до груди юношу, остановившись у сердца.
— Верный, праведный. Но не тем служил. Не тому время и силы посвящал. Беглец, — и как осенило, — не в школе ты учился. Хуйня какая-то, — грубый голос, с хрипотцой резанул, — сборище ублюдков. Насильники, воры, убийцы, беглецы. Перекопать бы оскверненную землю от этой поебени.
Чонин сжался, дыхание затаилось.
— Секта какая-то. Не повезло тебе. Не должен был быть там. Горе-родители. Правильно сделал, что сбежал, — продолжал Хенджин, придавшись бреду. — Чан стоит. Рядом жил, увидел тебя. Блять! Да не ори ты!
Теперь было жутко — мороз прошел по коже. Свеча, что должна была потухнуть, продолжала сиять. Фитиль никак не сгорал. Время застыло вместе с криком Хенджина, чья рука крепко сжимала грудь Чонина, не давая шевельнуться.
— Не хочет, падла, чтоб я говорил. Включил внутреннюю суку. Открывай, открывай, открывай. Давай посмотрим, давай поищем. Не во имя Отца, не во имя Сына и Святого Духа. Помощи прошу, крови дам, водку дам. Ответы только дай, покажи, открой, — еще несколько минут Хенджин шептал заговоры.
— Чан помог сбежать. Ночью вещи быстро собрал, в сумку, какую нашел, накидал все, в окно шмыгнул и через лес, на прямую, к его дому. Он ждал, открыл тебе дверь. Тепло стало, даже мне спокойней как-то. Укутал тебя в два одеяла, так и уснули вместе в одной кровати. Рассказывал тебе про огни города, как сводит в парк аттракционов, купит вкусняшек. Ты же не ел ничего вкусного: сладкого, соленого, горького, острого.
— Нельзя. Вкус искушает — больше захочешь. Грех это, — горячие слезы потекли по щекам, плечи задрожали от всхлипов, вырывавшихся их груди, — к-каши пресные, на в-воде. Фрукты м-максимум. Сейчас видеть не м-могу эти яблоки, — Чонин схватил предплечья Хенджина, держась за них, как за спасательный круг. Отпустит — окажется снова в этом кошмаре.
Хрень все это.
Там главарь расчленял детей.
А тебе есть запрещали.
Поехали, поехали, поехали.
Спалим место до тла.
— Быстро прознали. Рассчитывал, что проверят спальню утром, а зашли ночью. Подняли шум и направились в ближайшую деревню, прямо к вам. Я слышу лаянье и рев — не человеческие голоса, звери и твари. Зачем в дом впустили этих психов? — ведомый силами не собирался оставлять дрожащего парня, погружался в его историю, стараясь не сбиваться на
посторонние звуки.
— Боялись, что подожгут!.. — заскулил в упругое плечо Хенджина. — Пострадала бы семья Криса, невинные люди!.. Пусть проверят дома, решат, что я убежал куда-то… Они бы поняли, что я прячусь где-то рядом, если бы мы начали сопротивляться… Сожгли бы без суда и следствия… Греховную деревню…
— Ты где-то в сыром и холодном помещении. Тесно. Но они не знали про него, прошлись по дому, поблагодарили и ушли. Я бы гнал их ссанными тряпками, грязи и то меньше было. Решили, что ты убежал дальше. Появился шанс уехать. Минивэн, запихнули сумки и на газ. В город. Крис рядом, гладит по щеке, пытается успокоить. Ты дрожишь, извиняешься, глупый.
Чан залетел вихрем в комнату и взял на руки плачущего Чонина, что разрывался в истерике.
Пот стекал под толстым слоем одежды: не стоило надевать худи. Хенджин смотрел в окно автобуса, держа сумку между ног, чтобы та не укатывалась к другим пассажирам. Пять вызовов в разных частях города, с ума сойти. Успокаивает мысль, что дома ждут ароматная пицца, любимый парень с кошачьими глазами. Возможно, и Джисон.
Хенджин лениво достал из кармана телефон, разблокировав его отпечатком. Лучший друг так и не ответил на последнее сообщение, хотя прошло четыре часа. Видимо, черная змея на ключицах заняла много времени.
Me
бро, я заебался
слишком жесткие видения
истории
мелкого жаль
это просто пиздец, что происходит в жизни людей
15:42
как в той песне
мне плевать на твои траблы
кто у твоей бабы
похуй мне вообще
сколько ты долбишь свои таблы
15:45
J1sung
Я НАЧАЛ ДУТЬ ТАК РАНО ЧТОБ НЕ ВИДЕТЬ СЛЕЗЫ МАМЫ
КОГДА С РАБОТЫ ПАПА ПРИХОДИЛ В ГОВНИНУ ПЬЯНЫЙ
оу, но ты ж помог ему
15:46
Me
куда я денусь
мой сам пожалел его
не выпустил бы из квартиры
если бы я не предпринял что-то
успокоил, защиту поставил
хотя ему и так ничего не грозило
скинул номер психолога
он нужнее
чем я
15:48
J1sung
жееесть
хз чел
феликс крут
вот бы и у меня такой был
сколько раз он меня спасал
когда сказал не садиться за руль
кто ж знал то
что тормоза спиздили
15:50
Me
пфхах
ты ж знаешь
не я его выбрал
а он меня
его не заносит
не требовательный тип
удобно
а то попался бы выебонистый
я бы бегал кабанчиком по кладбищам
ты сейчас где?
15:50
J1sung
в салоне
сейчас перерыв
больно, но терпимо
ты не расслабляйся там
ты еще не обучил меня таро
15:51
Me
помню помню
не подъедешь к семи?
минхо жалуется, что ты забрал его геймпад
15:51
Вечер не отличался от других таких же, но тени неугомонно мелькали в углах транспорта, среди людей. Сегодня они резвее обычного. Было бы удобно выключать и включать способности маленьким тумблером, что не занимал бы много места в спортивной сумке. Но так не работает. Этот дар является одновременно проклятием, от которого нельзя избавиться простым отводом, как от порчи.
Знаешь же, что хуйня какая-то.
Не иди домой.
Стой, блять.
Хенджин ударил кулаком по поручню, прошипев. Все же голос притих. Оттого еще подозрительнее.
Наверное, стоило прислушаться к нему.
— А-ах!.. Минхо-я!..
Аромат смазки успел въесться в мебель. Самой дешевой, от которой шел шлейф вазелина со сладостью. Блевать охота. Всегда освещенная квартира стояла в полумраке, на стеллажах в коридоре горели свечи. Хенджин был бы приятно удивлен — любит романтику. Правда, если бы сюрприз предназначался ему.
Он не понял, как бесшумно кинул тяжелую сумку на пол и прошел к спальне, откуда исходили стоны. Надеялся, что увиденное — галлюцинация, побочка от таблеток, игра суккубов, что решили пришли по его душу. Всегда язвительный спутник молчал, оставляя одинокого Хенджина наедине с реальностью. Непонятно, издевался он или преподносит важнейший урок в жизни. Хотя ответ ничего не менял.
Два обнаженных тела сливались друг с другом, отдаваясь горячему безумству. Это не просто секс — слишком много чувств. Минхо улыбался мокрыми припухшими губами, наблюдая, как чужие брови сводились домиком от наслаждения. Еще утром он подарил такую же улыбку на кухне во время завтрака. Парень под ним, что прогибался дугой с каждым толчком, не был незнакомцем.
— Я люблю тебя, Хан-и…
От приторного признания зазвенело в ушах.
Опарыши, что разъедали трупное мясо, кажется, забрались в органы. Хенджин не мог иначе объяснить, почему чувствовал ничего, кроме пустоты. Нечем испытывать что-либо — черви все поглотили. Ту же любовь, что оскверняли под скомканной простыней. Наверно, поэтому он не мог не признать, что эти двое сочетались. Красиво до безобразия.
Мозг Хенджина работал по заданным схемам и моделям. На вопрос «что делать?» он выдал команду идти в ванную. Смыть эту гниль, отдышаться. В глазах потух огонь — карамельные омуты превратились в угли. Он не узнавал отражение в зеркале, и дело вовсе не в осветленных волосах, что прилипли к лицу, не в ранках на пухлых губах. Ходячий труп, а сердце продолжало стучать. Почему оно не остановилось со всем остальным? Со временем, с пространством. Качает кровь, отдает пульсацией в висках, как на зло. Что должно случиться, чтобы оно прекратило? Разве этой боли недостаточно?
Тупой ответ. Тупая ситуация. И Хенджин тупой, раз продолжает стоять под струей холодной воды, от которой немеют пальцы. В фильмах люди с перерезанными венами красиво лежат в ванной со льдом — картины в галерее. В морозе есть эстетика, от которой столбенеют. Интересно, есть ли эстетика в Хенджине? Некогда родной голос раздается эхом, осыпая комплиментами. Он же был прекрасным. Идеальным для
него.
Ему плевать, что будет дальше. Еще больше ему плевать, что будет с Минхо и Джисоном. Его чувства никому не упали, кроме него самого. В лучшем случае пожмут плечами и посоветуют с притворно сочувствующим взглядом отпустить и идти дальше. Он усилил напор воды, чтобы ее шум смог заглушить стоны из спальни. Горячие слезы не ощущались на бледных щеках. Не было сил сдвинуться, он покорился этой стуже.
Хенджин.
Чья-то теплая грудь прижалась к спине. Руки обвили маленькие ладони. На плече покоилась черная макушка. Открылось второе дыхание, легкие разрывались в спазмах.
— Не во имя Отца, не во имя Сына и Святого Духа. Куда вода, туда все плохое. Куда вода, туда все плохое. Куда вода, туда все плохое…
Мы всегда вместе.
Звуки в спальне прекратились. Нужно вылезать. Хенджин боялся, что мнимое тепло исчезнет вместе с голосами любовников, потому не мог отвести глаз от зеркала. В нем отражался образ миловидного парня с веснушками и копной черных волос. Он аккуратно поцеловал оцепеневшего Хенджина в шею.
— Джин-и?
— Йоу, — зашел опоясанный полотенцем. Гордый, величественный.
Глаза Джисона неестественно засияли, как у больного. Он трепетно держал Минхо за руку, прикрываясь одеялом. Чистые ключицы притянули взгляд Хенджина, что хищно облизнулся. Он медленно подошел к кровати и сел на ее край.
— Как долго? — спросил шутливо, обращая внимание на испуганные кошачьи глаза.
— Четыре месяца, — прошептал Минхо, исследуя чересчур расслабленное лицо парня, — я люблю его.
Смешок слетает с губ. Еще один. Переходит в звонкий смех, такой добрый, будто рассказали какую-то шутку. Минхо перебивает Хенджина, хватая того за шею свободной рукой. Гладит большим пальцем нежно, аккуратно, слегка щекоча.
— И тебя люблю.
Смех растворяется в могильной тишине. Пустые глаза, в которых лишь ветер кладбища, смотрят пристально. Деревяные иконы, что стояли на прикроватной тумбочке затрещали.
«Тише, Феликс… Мне самому интересно».
Джисон, про которого Хенджин забыл, резко прижал к себе, отчего парень оказался между ним и Минхо. Больное сияние — он словно был в своем мире, где-то в облаках.
Мерзость.
— Джин-и, он не лжет. Так боялся твоей реакции, что до последнего молчал, не хотел терять, глупенький, — руки касались оголенной груди, спускались к подтянутому прессу. — Мы же с тобой не чужие. Целовались.
— Это было по пьяни и до Минхо, — процедил сквозь стиснутые зубы.
Он терял контроль над ситуацией, выученные заговоры вылетели из головы. Руки Минхо обхватили сзади бедра Хенджина, пытаясь избавить от полотенца. Мурашки ужаса пробежались по позвоночнику. Цепкие пальцы оставляли красные следы на бледной коже, разрывали что-то внутри. Может, если закрыть глаза и вежливо попросить, то весь кошмар закончится?
Трещали не только иконы.
— Не так важно, — продолжил пьяно шептать в губы Джисон, его дыхание неприятно обжигало кончик носа, — я ни в коем случае не хотел разрушать ваши отношения, дорогой.
— Ты не лишний, Джин-и, — легкий укус мочки уха, самого чувствительного места, — это ведь Хан-и последний вклинился, но вы оба мне нужны.
Хенджину кажется, что он задыхается. Не хватает воздуха — эти двое загнали его, как в клетку суккубы.
Его ладони прижали к груди Джисона, в которой пульсировал гнилой ошметок. Возможно, именно от него пошел яд, отравивший разум. Возможно, поэтому он выглядит таким больным. Если вырвать, то друг выздоровеет, да? Только без сердца люди умирают.
—Я давно влюблен в тебя,
бро. Когда появился Минхо, знаешь, как я ревновал? Кто же мог подумать, что мое сердце будет принадлежать одновременно двум ахуительным парням.
— Нет-нет-нет, — так отчаянно, словно молится на коленях перед алтарем.
— Джин-и, мы ведь можем быть втроем… Ну же… Соглашайся, мы позаботимся, — поцелуй в загривок, от которого останется ожог на том же месте.
Образ Богоматери слетел с тумбочки.
Огни города освещали улицу, отчего не понятно было, какое время сейчас. Темно-синее полотно, осыпанное маленькими точками, намекало на то, что на дворе все же ночь. С окна двенадцатого этажа открывался потрясающий вид, манящий.
— Пусть те, кто украл у меня спокойствие и сердце, станут жидким, как вода. Пусть те, кто их украл, станут немыми: Вельвинна, или Эксуперей, или Вериан, или Северин, или Августалис, или Комитиан, или Кат, или Миниан, или Германилла, или Иовина. Сука, блять. Не во имя Отца, не во имя Сына и Святого Духа, — капли крови падали на постельное белье. Порез был глубже, чем нужно, но ладонь продолжала крепко держать осколок стекла. Так даже лучше.
— Успокойся, прошу!
— Пусть ляжет здесь здоровье мразей. Выходи, выходи, выходи. Давай поиграем, давай, давай. Чтоб пусто было паскудам.
Хенджин сидел, не чувствуя правую руку, на новом диване перед высоким журнальным столиком, на котором стояло несколько колод карт. Он давился уже вторым бургером, что разваливался в ладонях. Обмазавшись соусом и соком говядины, всматривался в пустоту. Правое плечо обдувало холодом, хотя Сынмин не включал кондиционер.
Склизкое нечто ползло червяком по легким, оставляя мокрый след. Не было вопросов, почему двое самых близких решили все за него. Не удосужились спросить, намекнуть, подготовить наивного Хенджина. По нему же все видно. Когда счастлив, когда зол, когда тосклив. Нет интереса размышлять, как и сил. Лишь голод и желание забыться.
— Куда ты? Джин-и, давай поговорим! — Минхо метался, стараясь остановить разгневанного парня.
— Не называй меня так, тварь! Сука, чтоб по всей твоей семье, нахуй, прошло! На затылок и на спину! Во все четыре стороны! — наспех надевая боксеры и спортивные штаны, заговаривал чернокнижник.
Гори оно синим пламенем.
Парень собрал упаковку от еды, прибрав бардак за подавленным другом. Он предоставил Хенджину свободную комнату — все равно живет один. Неизвестно, когда тот отойдет и вдохнет полной грудью. Опустив глаза, Сынмин заметил серые руки.
Хенджин рассыпал по всей квартире землю из черного пакета, что был припрятан в шкафу. Его постоянно хватали некогда родные руки за локоть, в попытках остановить. Звон в ушах не пропускал нытье, не пропускал взволнованный голос, что продолжал говорить-говорить-говорить.
— Завались, Джисон! Чтоб ослепли все, как кроты. Не видели ничего перед носом. Неупокоенные приходили в гости, веселились, играли. Выходи, выходи, выходи. Чтоб изменник потерял все, что имел. Все, что мог иметь.
— Мы уедем, как только я сниму квартиру. Прости за беспокойство, Мин, мы не останемся в долгу.
— Не говори так. Только не мусори, пожалуйста, грязь не разводи, — его совсем не удивило появившееся множественное число. Он не стеснялся третьего жителя, считая, что после утраты и разрыва отношений симбиоз с демоном стал еще крепче. К тому же, Феликс не был чужим ему. — Давай посмотрим дораму.
Уголки губ слегка вздернулись. Ситуация даже не тупая, нет. Смешная. Телефон разрывался от сообщений и звонков, которые успешно игнорировались парнями. Вскоре аппарат разрядился. Хенджин не вернется назад, даже если испытывает невероятную боль вдали от любимых. В гробу он видел таких любимых. Минхо и Джисон не пропадут, будут вместе держаться. Рука не поднялась сгубить их, жаль что ли стало. Но чувство гордости и какого-никакого достоинства не могли отпустить недополиаморов с миром. Поделом.
Сынмин не знал, что через неделю бывшего парня друга, для которого карьера стояла на первом месте, уволили с работы. Не догадывался, что Джисону все-таки набили татуировку на ключицах, правда, зараженной иглой. ВИЧ отныне стал тому тяжелым якорем. Сынмин осуждал проклятия.
«Почему ты не сказал мне раньше?.. ты же знал…»
Ты не спрашивал.
Если вы спросите у Хенджина, почему он пользуется черной магией, то получите косой взгляд. Магия едина. Вопрос в том, к кому обращаться. Светлые силы услышат, утешат, но не дадут готового ответа или решения так скоро, как того хотелось бы. Темные силы же откликаются, вершат справедливый суд над призывателем и жертвой.
И еще говорят мне, что чернуха — это зло. Чернуха — это ахуенно.
