Личный бес Родиона Раскольникова.

      Раскольников неподвижно стоит, облокотившись о перила –ского моста, того самого, с которого давеча прыгнула бедная, забитая девушка. Еë бледная кожа с россыпью фиолетовых синяков и омерзительных гематом, еë нездорóво худые руки и ноги, пыльное платье и грязные космы стоят в сей миг перед глазами. А вот лицо еë, тоже безбожно изуродованное, еë черты лица размылись безвозвратно в памяти и не осталось ничего, кроме белого, смазного пятна. Вода дрожит под остервенелыми порывами строптивого ветра, и ярким пламенем загорается в памяти плеск, всплывшее хрупкое тело, вскрики и восклицание, а главное — несгладимая мука на исказившемся тихим ужасом лице. Лице, что не вспомнить было секундами ранее. Оно походит на маску, на плод извращённого воображения, ибо настолько оно обезображено и лишено человечности, что холод сковывает сердце тяжëлыми кандалами. Страдания от понимания своего скорого спасения, отсрочения спасительной смерти, вечного упокоя. Раскольников чувствует как судорога пробегает по его собственному лицу, он знает наверно, что в сей миг оно — точное отражение еë мëртвого выражения. Земля уходит из-под ног, а небо, о это бесконечное, серое, унылое небо! оно опускается, тянет к нему свои ледяные эфемерные руки, стремится сбросить ему хоть клочок пуховой перены взмокших туч. Мысли все отзываются гулом питерских улиц, образы проносятся фосфенами пред глазами, и кровь, красная-красная кровь — повсюду. Неприкосновенное, божественное небо пачкается багряными разводами, в нос забивается тяжëлый, металлический аромат, а вены, артерии, сосуды — всë чувствуется в разы отчëтлевее, явственее. Колени на твëрдом, холодном камне, но не молитва это, нет! Бог умер, Бог покинул его. Никогда не преклонится в жалком прошении он пред Всевышним, никогда не сорвëтся с уст его отчаянной молитвы.       Пьянящее тепло, обвившее его вокруг торса, упершееся в спину, приземляет. Наваждение постепенно растворяется. Раскольников загнанно дышит, сердце колотится как сумасшедшее: только что его спустили с перил моста. Чуть было не оказался он на месте той умершей душою девушки. Если бы Бог был достаточно милостив, сейчас его жизнь могла бы оборваться. Но нет, послал Дьявол беса, обрëк Раскольникова на страшнейшую пытку: на истязание себя же идеей, сомнениями и памятью свершённого им греха. Тепло, ох, это призрачное и одурманивающее тепло, отчего же его так терзают? Зачем, ну зачем ниспослали ему эту манящую, но, увы, обманчивую надежду? Ноги подкашиваются, а человек позади, верно бес, держит крепко, не даëт пасть на колени, не даëт в унижении обратиться к Всевышнему. «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…» — в бреду шепчет Раскольников — «…иже везде сый и вся исполняяй, сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси…» — мрак, дурно пахнущий кровью, застилает глаза, и нет более ничего, кроме вязкого болота кошмаров.       Веки налиты свинцом, и даже по пробуждении глаза отказываются распахнуться. Лёгкая дремота не сходит с истощённого разума, сквозь сей ненавязчивый и туманный полусон Раскольников чувствует чьи-то пальцы в своих волосах, бесцельно перебирающие его вьющиеся тёмно-русые прядки. От этих нежных рук исходит знакомое тепло — сомнений нет, это бес, его личный бес, отсрочивший его погибель. Сквозь пелену в ушах Раскольников улавливает приглушённые голоса, верно он ушёл на дно, и вода вот-вот заполонит и схоронит его. Грудь сдавливает, его захлёстывает волной удушья. Мягкие подушечки пальцев робко проводят по скуле в глупой попытке успокоить, удивительно, но лёгкие вновь начинают исправно работать, а страх отступает. Точно бес. И Раскольников готов отдаться ему без остатка. Он больше не человек, раб Дьявола, убийца. Пускай же судьбу его теперь вершит один из приспешников Сатаны.       Незнамо сколько времени проходит, но, наконец, Раскольников имеет возможность лицезреть свой прохудившийся сырой потолок. Не вспомнить, как долго спит он с открытыми глазами: в голове тревожная пустота и только черти скребут изнутри черепушку и сеют пертурбацию в мыслях. Раскольников прекрасно чувствует беса, притаившегося у его подушки, терпеливо чего-то выжидающего, не отводящего от него своих отражающих мытарства глаз. Тремор охватывает тело, Раскольников боится шевельнуться, обратить на себя его внимание. Набатом звучит понимание своей беспомощности.       Перед ним хлопают знакомые ладони — Раскольников бросает испуганный и полный мольбы взгляд на Разумихина. Тот убирает от его лица руки и в волнении на кого-то смотрит. — Родь, ты меня слышишь? — басом спрашивает Разумихин, слова различимы и это не может не обрадовать. Раскольников моргает, надеясь, что это зачтут за утвердительный ответ, — Родя! — восклицает Разумихин, — Ты давай, не спи только, я метнусь за Зосимовым и тут же вернусь, — он надевает фуражку и делает уверенный шаг к двери. — Нет, — загнанно хрипит Раскольников, горло сводит от сухости. — Что «нет»? — Разумихин держится за запор, который не успел откинуть. — Не оставляй меня с ним, — Раскольникова трясёт: остаться один на один с тварью из Преисподней он ещё не готов, да и вряд ли когда-нибудь будет. — Не понял, — честно признаётся Разумихин и вновь поднимает глаза на сидящего подле кушетки, — Он с тобой уже оставался, и всё хорошо было, — он говорит прерывисто и неуверенно, Раскольников остро ощущает, что этот некто у изголовья зашевелился, и зажмуривается. Его лба касается тыльная сторона прохладной ладони. Он замирает. — Он весь горит, — тихий и ласковый голос раздаётся совсем близко.       Резко запрокинув голову, Раскольников сверлит безумными глазами отшатнувшегося от него Заметова. Какого чёрта? Почему именно он? Почему именно этот миленький мальчик? Почему истязать его должен этот невинный воробушек? Раскольников разражается диким хохотом и не может прекратить своего пароксизма истерики. Разумихин вылетает из каморки, и гул его шагов на лестнице эхом гремит в черепушке. Это сумасшествие, это бред, не может он быть бесом, не может он быть настолько жестоким, чтобы заставлять его жить.       Через несколько минут или, быть может, через четверть часа, а то и более Раскольников содрогается уже только от нервных смешков — скоро и этот приступ сходит на нет от бессилия. Случаются тики: неконтролируемо дёргается сначала голова, затем ноющая кисть и едва ли ощутимые ступни. От этого плохо, к горлу подступает тошнота. Невыносимо ему становится смотреть на боязливо отошедшего к окну Заметова. Так противно на сердце, так тоскливо и больно. Немую агонию прерывают шумно ввалившиеся в комнату Разумихин и Зосимов, последний подавляет шок при взгляде на дёрганного больного с заплаканным лицом и, придвинув стул, на котором до этого сидел Заметов, в более удобное для осмотра положение, проводит стандартные процедуры. — О чём он бредил? — интересуется Зосимов после того, как Раскольников по его рецепту выпивает какую-то горькую микстуру, прекратившую двигательные тики. — Ни о чём я не бредил, — в истощении и эмоциональном, и физическом уверяет Раскольников. — Хорошо, я вас услышал, — Зосимов поправляет очки и обращается к забытому всеми у окна Заметову, — А вы что скажите? — он прищуривается, Александр Григорьевич молча смотрит в пол. — Он только смеялся и… — не поднимая глаз, отвечает Заметов, — называл меня бесом, обрёкшим его на вечную муку. — Интересно, — констатирует Зосимов, натягивая серые перчатки, — Подались в религию, Родион Романович?       Раскольников пробегает взглядом по комнате, словно в этой тесной каморке много вариантов, куда мог бы подеваться объект его поиска. Застыв, стеклянными глазами он смотрит в пасмурные напротив, ядовитая ухмылка вновь касается губ: «Дьявольское отродье, не принудишь ты меня жить, тебе назло глотку себе перережу» — истерический смех снова вырывается из груди, но слишком скоро пресекается застигшим врасплох изнеможением. Светлые брови Зосимова взмывают вверх, и он ищет разъяснений в лицах Разумихина и Заметова, побледневших от заявления Раскольникова. — Александр Григорьевич его вчера только с перил —ского моста стащил, — дрогнувшим голосом возвещает Разумихин.

----------

      Раскольников прокручивает на безымянном пальце серебряный перстень с чёрным агатом, от его горячей кожи он успел нагреться. Резное кольцо приятно наощупь, незатейливый узор запоминается быстро, выжигается на подкорке сознания. Помутнение рассудка прошло, и первым, что замечает Раскольников, становится именно этот непривычное для него украшение. В воспоминаниях ясно видится смуглая кожа ухоженных рук с почти белым на них серебром популярных ныне среди молодёжи аксессуаров. При всей свой мрачности, неряшливости и наплевательстве на моду Раскольников понимает прекрасно, что перстень совсем нейдёт к его дешёвым лохмотьям, шершавым и грубым кистям. Он в очередной раз разглядывает массивное кольцо с мертвенно-чёрным камнем. Раскольников выучил наизусть каждый перстень и его место на тонких пальцах Заметова, и этого он не припоминает. Чересчур крупное и приметное, точно его купили намеренно, в неудачной попытке подобрать что-нибудь для унылого образа Раскольникова. Агат, отполированный до блеска, походит на чёрное зеркало, в котором мутно мелькают силуэты. Раскольников всматривается в отражающую поверхность, и тревога отравляет его разум. Это око Дьявола, он следит за ним, и никто не сможет уберечь Раскольникова от окончательного помешательства. Он прислушивается к шагам неповоротливой Настасьи за дверью, медлительной хозяйки в соседней комнате, и ждёт, когда же слуха коснуться заветные и всей душой ожидаемые. Разумихин отправился в контору с полчаса назад и до сих пор его нет. Кто же, если не его личный бес, сможет защитить и так расстроенный рассудок Раскольникова от сумасшествия, нагоняемого Дьявольским оком?       Уже смеркает, Раскольников дрожит в лихорадке, повсюду чудится зловещий шёпот, а тени принимают облик пляшущих чертей. Над ним измываются, над ним смеются. Он отчётливо слышит людей на лестнице, но убедить себя в том, что это не иллюзия уже не в состоянии. Ударяется о стену поспешно отворённая дверь, в комнату влетает Разумихин, за его спиной прячется запыхавшийся, как и Дмитрий Прокофьевич, Заметов, ещё неуверенный в правильности своего здесь нахождения: не верится ему, что Раскольников заклеймивший его «бесом», по собственному желанию, в здравом уме, потребовал его к себе. Раскольников вскакивает с кушетки, Разумихин дёргается, чтобы его осадить, но он изворачивается и бросается к оторопевшему Заметову. Он прижимает его к себе, хватается за него, точно в нём единственное спасение его, неистово дрожит, но разомкнуть объятья отказывается наперерез. Это затягивается, Разумихин пробует отцепить Раскольникова от напуганного письмоводителя, но тот не поддаётся. Невесть сколько времени длится эта бессмысленная борьба. Разумихин сдаётся: противостоять мёртвой хватке безумца он не в силах. Раскольников приходит в себя, только когда чувствует, что Заметов утыкается ему куда-то в шею, а его руки ослабевшие за череду бесплодных попыток освободится, оказывается на его плечах. Сейчас Раскольников отчётливо чувствует усталость, но кому из них она принадлежит — сказать наверняка не может. Он отступает на шаг назад, садится на кушетку, а ногти остервенело впиваются в схваченное им запястье Заметова. Рывком он тянет письмоводителя на себя, заставляет его сесть подле. Раскольников всматривается в подёрнутые дымкой испуга глаза напротив, Заметов не прерывает зрительный контакт, хотя стеснён сложившейся ситуацией, и находиться здесь, рядом с Родионом Романовичем на одной кушетке, и терпеть уже болезненное давление на руку — всё это натягивает расстроенные нервы с новой силой. Атмосфера походит на напряжение перед неистовой грозой, что разрастается с каждым дребезжащим раскатом грома. Раскольников неотрывно наблюдает за дрожащим в кольце серой радужки зрачком, он опасно увеличивается, кажется, что и белки непременно поглотит чернота, и через неё вновь Дьявол уставится на последователя своего — безжалостного убийцу и грешника. Раскольников созерцает существо перед собой и ощущает с каждою секундой укрепление своей к нему привязанности. Бог отрёкся от тебя, так отрекись же и ты от Бога — возлюби беса, ниспосланного покровительствующим тебе Сатаной.       Раскольников проводит тыльной стороной ладони от скулы до линии челюсти, безусловно привлекателен вид его практически прозрачной в болезни кожи и здоровый смуглый оттенок лица Заметова. Каков контраст. Под грубыми подушечками пальцев жаром смущения горят щёки, Раскольников пристальнее приглядывается, чтобы приметить багряный румянец. Может ли бес быть столь прекрасным?       Заметов вздрагивает, и, бормоча что-то неразборчивое себе под нос, оборачивается к дверному проёму, где Настасья поспешно подбирает упавший с грохотом таз с бельём. Раскольников переводит нечитаемый взгляд с неё на Разумихина, тот в досаде чешет затылок, в задумчивости следит за непрошенным свидетелем. В пару шагов он преодолевает расстояние до коридора, притворяет за собой дверь и подаётся в разговор с чересчур любопытной и впечатлительной Настасьей. Заметов порывается встать, Раскольников пресекает эту неловкую попытку. Уперевшись ладонями ему в плечи, он вжимает письмоводителя в стену, секунды уходят на то, чтобы перебраться ему на бёдра. В немом изумлении Заметов смотрит на вконец выжившего из ума Раскольникова снизу-вверх, точно загнанный в угол зверь. В это мгновение меньше всего он походит на приспешника Дьявола, даже что-то невинное и ангельское проскальзывает в его выражении. Раскольников на пробу коротко касается его губ своими, тут же отстраняется, чтобы проверить реакцию: взгляд Заметова в волнении метнулся к неплотно закрытой двери, из-за которой приглушённо доносятся голоса Разумихина и Настасьи. Это определённо испуг быть пойманным, никак не происходящего. Раскольников склоняется вновь, на этот раз увлекает его во влажный и бурный поцелуй, с наслаждением смакует страстную взаимность. Пучина разврата и порочности, накрывает безудержной волной, акт продажи души Дьяволу завершается сим обрядом, теперь и он — безликий грешник, обречённый жить среди безобразных чертей. И эти черти — есть весь род людской. Всё будет в порядке, рассудок не расстроится бредом, а сердце не сгниёт заживо, покуда подле него будет его личный бес.       Смерть в ужасе отпрянула от нового воплощения Сатаны — Родиона Романовича Раскольникова.