Соединяющее звено

Сколько Джеки себя помнил — он знал, чего хотел. И знал, чего хотели окружающие люди. Его энергии всегда было много — так много, что даже драки на неблагополучных улицах и попытки увернуться от очередной пули не покрывали этого с лихвой. Поэтому, когда в его юной разгоряченной жизни затесался серьезный, и уже не совсем юный риппердок с холодными широкими ладонями, штопающими его быстрее швейной машинки, Джеки вдруг понял, что мог бы делиться своей энергией. И он делился. Поначалу так напористо, что Виктор в недоумевающей насмешке вышвыривал его за двери клиники. Сетовал о том, что сопляк мал еще, чтобы выдавать такие непристойные предложения. А однажды, проходя мимо очередной хейвудской потасовки, увидел, как искусно тот отправляет в нокаут какого-то мелкого наемника. Он и сам не понял, почему внутри так закоротило. Джеки вскинул голову, глянув исподлобья с таким диким огнем, что у Виктора подкосились ноги. Уэллс слизнул кровь с губы и ловким, почти незаметным движением вправил себе нос. И док вдруг понял, что сопляк уже не так мал. Второй раз он это понял, когда тот разбил ему скулу на очередной из совместных тренировок. В третий — когда мальчишка прижал его разгоряченное тело к груше прямо в клинике, выцеловывая на шее номерные знаки Уэллса. Виктор знал, что Джеки хотел все и сразу — ему не хватало целого Найт-Сити, чтобы утолить свой непомерный аппетит. Уэллсу всегда было недостаточно чего-то одного, потому риппердок никогда не огрызался, когда до него доходили слухи об очередных похождениях соло. Разве что мог в шутку пихнуть в плечо, когда Джеки приходил с новеньким ярким следом чьего-то каблука на груди. Виктор не ставил знаки. Не надевал ошейник привязанности. Он знал, что Джеки любил напиваться свободой досуха, и, пожалуй, именно это ему и нравилось. Он просто чувствовал благодарность, что Уэллс неизменно приходил к нему и заваливался на рипперское кресло, позволяя его чутким рукам исследовать свое тело, не пресыщенное бездушными металлическими имплантами. Тепла Джеки всегда хватало с лихвой. Когда Уэллс, голодный до одиночества и независимости, стал работать с какой-то девчонкой с улиц, Виктор впервые за все время ощутил подкатывающую к горлу ревностную желчь. Он бы понял, будь это кто-то под стать ему: с пулеметом в одной руке и пропуском в высшую лигу в другой. Он бы понял кого угодно, но только не ее. Не тихую, ядовитую кровь и плоть Хейвуда, скалящуюся ночным псом из-под острых козырьков лавок с оружием. Риппердок думал об этом, когда Джеки, громко смеясь, врывался в его клинику с безликой тенью за спиной. Снова и снова. По выходным и праздникам. Но стоило этой тени всего один раз притащить вывернутого наизнанку Уэллса, Виктор вдруг понял, почему. Понял и даже как-то растерялся, с редкой озадаченностью переводя взгляд с нее на Джеки. Она, вечно молчавшая и державшаяся поодаль, как неручное уличное зверье, вдруг вышла прям под свет его ламп. Волосы лежали взлохмаченным ежом — все будто бы совсем чужое, незнакомое. Лишь от одной мысли отделаться никак не выходило — копия Уэллса. Только маленькая и хрупкая. Еще более дикая. Еще более наглая. Виктор нервно повел плечом, усадив ее на рипперское кресло для беглого осмотра, когда она посмотрела на него так же, как Джеки. Посмотрела, повела носом, будто могла втянуть в легкие весь запах его внезапного страха, и слишком понимающе усмехнулась. Виктор мог бы поставить свою голову, что она поняла все именно в тот самый момент. Поняла, что старое, но вполне еще живое сердце риппердока безвольно болтается в руках ее напарника. Ви носила такую же одежду. Приваливалась к проходу тем же плечом, и даже манера ее речи была до искр под веками похожа на Джеки. Они были подобны сиамским близнецам, читающим мысли друг друга без особого труда. Уэллс лишь посмеивался тогда: «Нравится, а, док? Ты ведь ей приглянулся, сам знаешь». Посмеивался и искусно делал вид, будто не замечал болезненно-преданного, тоскливого взгляда Виктора ему в спину. Все перемигивался бровями, как старый сводник, как дьявол на плече нашептывал. Указывал на ее плотные рельефные плечи. На узкий изгиб талии. И Виктор смотрел, раз Джеки настаивал. Смотрел, но не трогал. Потому что Ви была не Джеки. Потому что Уэллс не понимал, что если он живет правилом одной ночи, то Виктор просто смотрит ему вслед и молчит. Не обременяет Джеки старомодными признаниями или нуждой. Виктор смотрел на них обоих и пытался понять, где свернул не туда. Джеки появлялся реже. Виктор досадно колотил боксерскую грушу. Ему было бы плевать, перетрахай Джеки хоть половину Найт-Сити, но с девчонкой он даже не спал — и это бесило до радужных кругов перед глазами, до сжатого в спазме горла, до ненависти к ней за просто так. Виктор в этом был уверен: тело Ви оказалось девственно чистым, не покрытым следами от крепких пальцев Джеки и его грубых губ. Ни одного номерного знака Уэллса. И Виктор иногда — совсем иногда, в тишине своей квартиры — думал, каково было бы оставить на ней что-то свое, личное. Вырванное из заводского кода Вектора. Джеки не вписывал Ви в категорию привычных любвеобильных друзей, только стоял с ней плечом к плечу на заданиях, громко высмеивая опасность и старую знакомую смерть. Иногда Ви спускалась в подвал с Уэллсом, и Виктор бесился сильнее. В такие дни Джеки лишь шутливо хлопал его плечу и отступал. И риппердок, голодный до его привычно яркого огня, до его жизненной силы, буравил взглядом беспристрастную Ви, надеясь, что однажды она не вернется с особо опасного заказа. Наемница заставала его врасплох даже тогда, когда он знал — был уверен, что она придет с Уэллсом. Он смотрел на дверь, не мигая, желая хотя бы раз встретить ее с достоинством. Но девчонка возникала в его клинике быстрее, чем Виктор успевал сморгнуть с себя сумрак помещения. Всегда приближалась к нему мягко — так, будто еще немного, и займет место Джеки. Она была непозволительно близко к тем вещам, с которыми он уже давным-давно смирился, но на самой грани, на самом тонком бортике — Ви неизменно отступала. И ему на короткое мгновение чудилось собственное отражение в ее глазах. Его же слабость. Его же нужда. Его же потребность. Ви глядела на очередной след Джеки на шее риппердока, хмыкала со смесью сдержанности и сладчайшей горечи, и садилась в кресло. Мирилась со всем, о чем он молчал. Виктор точно не знал, когда это началось. Когда это произошло. Если бы док помнил хотя бы дату, хотя бы день недели, то мог бы вычеркнуть этот день из своего календаря, будто его никогда и не было. Будто этих двоих ненормальных Дьяволов, перетряхнувших его жизнь вверх ногами, не существовало. Вик осматривал затянувшийся шрам Ви. Джеки осматривал его склоненную спину. Ви глядела на Виктора таким голодным взглядом, что у риппердока нутро сплеталось в морской узел. Когда он оказался на собственном кресле с двумя нагими и до одури разгоряченными телами в обнимку — он упустил. Моргнул, кажется. Вздохнул поверхностно. Отвлекся на мгновение на показатели Ви, и вот она уже прижимает его к креслу, пока ее спину изучают руки Уэллса. Последняя мысль, мигнувшая на задворках, была о том, как нездорово правильным было происходящее. Виктор только воздух глотнуть успел. С ума, кажется, сходил. Руки Уэллса были везде-везде. Хрупкие побитые ладони Ви, будто обучаясь у Джеки, следовали за каждым его движением, смирно наблюдали, что делает Уэллс, чтобы Виктор сжимал кулаки и вздрагивал. Он уткнулся в шею Ви, когда Джеки уложил ее сверху на Виктора. Встретился глазами с Уэллсом вопросительно, почти моляще. — Ты взрослый. Она взрослая. Я тоже, док, — выдавая с потрохами, ответил Джеки вслух. — Тебе ведь хорошо, hombre? Виктор вжался пальцами в ее бедра. Хорошо. Нежная кожа, не такая сухая и порезанная, как у Джеки. Мягкая. И стоны у нее податливые. И вся она — будто более подходящий ему двойник Джеки. Не такой непредсказуемый. И смотрит на него иначе. Джеки глядел такой нежностью на всех. Ви — только на него. Хорошо. Виктор решил, что поддастся этим безумцам всего однажды. Один раз. Один, и больше никогда. Толкнулся в оседлавшую его Ви, с каким-то особым трепетом чувствуя, как Джеки растягивает ее сзади. Сжигающее все контакты уединение. С Джеки хорошо. С двоими — лучше. Как недостающий элемент, ставший на свое место. Джеки одного Виктора не хватает. Зато сейчас тот, кажется, задыхается от пресыщения. У Виктора передоз. Он не замечает, как его тело подстраивается под двоих. Как отдает столько ласки, сколько сам риппердок не знал, что может отдать. Одобрительный взгляд Джеки и благодарный тоскливый Ви смешиваются в один. Он только знает, что ему хорошо. Хорошо, когда они с Джеки меняются местами. Хорошо, когда они зажимают Ви между собой, и она впивается почти под кожу, трусится на грани чего-то совершенно утробного, дикого. Хорошо, когда она сжимает рукой оба их члена, сидя перед ними на коленях, пока Джеки до боли вгрызается в его шею. И когда они втроем заваливаются на узкой койке — ему тоже хорошо. Джеки подгребает их под руки с обеих сторон. Бормочет что-то вполголоса, травит несуразные байки, поглаживает их. В какой-то момент Виктору кажется, что он знает о нем и Ви больше, чем они сами знают о себе. Знает, куда положить руку и где сжать. Где коснуться языком, а где пощекотать так, чтобы глаза закатились от удовольствия. И, соприкасаясь с ним, Виктор заново знакомится с Ви. Риппердок не знает, как это происходит, но через громкое молчание Джеки он узнает много чего о ней. О том, как ей нравится. О том, как ей хочется. Еще он совершенно спонтанно узнает о том, что она его, кажется, любит. Изломанно-странно. Неестественно. Через призму Джеки. Через сотни маленьким новоприобретенных откровений. И их встречи превращаются в паломничество. Растерзание зубами до оголенных нервов и попыток собрать заново. Джеки толкает Ви на Виктора. Виктор стаскивает с нее одежду. Ви раскачивается на Джеки, пока Виктор, требовательно дергая ее за волосы, имеет в рот. Это не порок. Это — просвещение. Идеальная замкнутая цепь. Они с Джеки приходят к Виктору как на проповеди, но их священник — Уэллс. Их падре. Отпускающий им всю боль и грехи. Он их проводник к тому, с чем они бороться так и не научились. Посредник друг между другом, потому что сами по себе они так исковерканы Найт-Сити, что любить нормально не умеют. Даже общаться толком не могут без Джеки. А потом Уэллс умирает. Вместе с ним умирает все — весь мир Ви и Виктора сгорает быстрее спиртовой салфетки. Они стоят в «Эль Койоте», она — с бутылкой его любимой текилы, он — с боксерскими перчатками. Мама Уэллс что-то толкует им о смерти и жизни. О пути. Об оставленных после себя ценностях. И их паломничество, их святой мир разбивается на последней ноте до совершенства. Виктор смиряется. Точнее, хочет так думать. Монтирует импланты, лечит, спит. Иногда даже окидывает взглядом фотографию Джеки и позволяет себе коснуться шеи — там, где всегда были его следы. Номерные знаки. Энергия, которой Уэллс наполнял его жизнь, угасает. А потом случается что-то странное. Виктор снова не понимает, что именно и почему. Но Ви приходит к нему одна. Без Джеки. Она приходит, и внутри у Виктора замыкаются нейроны с информацией. Ви, как тень Джеки — отголосок его самого. Даже в ее блеклых уставших глазах он видит отражение усмешки Джеки, и все идет крахом, когда он вжимает Ви в кресло. Так, как вжимал Джеки. Ви ходит, смотрит, пахнет, да даже стонет, как Уэллс. Ви надевает его куртки и ездит на его мотоцикле. Виктор трахает Ви без посредника в виде Джеки до тех пор, пока не понимает, что это — не то. Пока Ви дрожащими пальцами не натягивает одежду. Пока он не замечает, что девчонка одевается как Джеки только к нему. Что она говорит так только с ним. Замечает, что она вообще больше не говорит. Приходит, отдает сохраненную частичку Уэллса и исчезает. Короткие минуты старается словить его взгляд — не бешеный, не потерянный — такой, как раньше, когда они оба выводили узоры пальцами на теле Джеки, пока лежали, обнявшись под теплым пледом. Но, не встречая отражения собственной нужды, уходит. В какой-то момент Виктор с непонятным, запоздалым озарением понимает, что Ви — не Джеки. Когда это щелкает в его голове, становится как-то поздно. Как-то неправильно. Ви, кажется, уже не умеет по-другому. Она заходит той же рваной походкой, прижимает его коленом к стулу, и Виктор чувствует, как в этом всем затирается настоящая Ви. Ее кожа пахнет тем же мускусом, порохом и текилой, как у Джеки. Ее рот такой же влажный и тугой. Она двигается, гладит, стонет — все, как Уэллс, но под руками риппердока хрупкое тело и нежная кожа. Он не может схватить ее и припечатать в стену. Не может стать с ней в спарринг на полной силе, чтобы уложить на ринг, ощущая, как жизнь и энергия растекается ярким заревом на него самого. Виктор все видит. Видит, как Ви старается. И пока она живет чужой жизнью, не замечает, что окончательно размывается неточной кляксой. Она выворачивает нутро наизнанку, сшивает из себя почти куклу из «Облаков». Как Джеки, только у́же и хрустальнее. Как Джеки, только с ощутимым тонким ароматом ее шампуня. Как Джеки, только однажды Ви вваливается к нему после задания в оборванных окровавленных тряпках — не в одежде Джеки. И Виктору хочется вышвырнуть ее вон. Она сидит у входа и непонимающе, болезненно кривится на его замершую посреди клиники фигуру. Ви не может выдержать двенадцать раундов подряд и отправить его в нокаут. В ней самой жизненной энергии нет. Уже нет. Ее так мало, что едва хватает на себя. Но она приходит снова и снова, истощаясь, чтобы позволить Виктору не забывать. Без Джеки все выходит совсем изломано. Ведь он, как соединяющее их звено, всегда знал, что сказать и сделать. Виктор любит Джеки. Ви любит Виктора. Уэллс просто рад, что оба его близких друга могут насыщаться сполна с помощью него. Но Джеки больше нет. А Виктор с Ви — неподходящие резисторы с поломанными, кривыми разъемами. Им не о чем говорить, дышать и находиться рядом без Джеки. Они не слышат друг друга. Они говорят на разных языках. Они живут в разных измерениях. Потому что Джеки — связующего их — нет. Виктор внезапно задумывается о существовании Ви — отдельной субстанции, когда проходит мимо ее дома. Когда заходит в ее квартиру, потому что у него всегда были ключи — как негласная мольба стать частью ее жизни. Слышит шум воды в душе. И внезапно замечает с полсотни личных вещей. Статуэтки, которые принадлежат не Джеки. Вирты с каким-то барахлом. Сомнительного вида игуану. Одежду, книги, письма. И все — только ее. Не Джеки. Ви выходит из душа и почти теряется на фоне неоновых вывесок за окном. Она не хочет быть собой. Она — тень Джеки. Она — единственное напоминание о нем. Она знает, что прозрачна для Виктора до тех пор, пока он не увидит в ней Уэллса. Ви закоротившим имплантом дрожит и тянется к одежде Джеки, когда Виктор останавливает ее. Он утыкается носом чуть ниже пупка, вдыхает запах ее чистой кожи. Рассматривает ее татуировки. И внезапно ловит себя за удивительным понимаем, что ее можно касаться и так. Без Джеки. Что она существует за границами его клиники. За границами его воспоминаний о Уэллсе. Что она живая. Что она красивая. Что она тоже нуждается в Джеки, но вместо собственной нужды и горечи потери отдает последние крохи ему — Виктору. Отдает всю память о Джеки другому, потому что Виктор считает, что ему нужнее. Что ему без Джеки тяжелее, чем ей. Виктор укладывает ее на диван и вспоминает сотню утраченных фактов, которые он знал раньше. Вспоминает, что под яремной впадинкой у нее есть белесый шрам. Вспоминает, что она боится щекотки на локтевом сгибе. Вспоминает, что она любит травяной чай и диковинные сладости из мятного теста. И все это никак не связано с Джеки. Просто он забыл. Забыл, когда эта информация перестала просачиваться через Уэллса. Он видит в ее глазах недоверие и напряжение. Он видит, что она — уже почти не она. И что ему нужно совсем немного, чтобы напомнить. Чтобы коснуться там, где любит она — не Джеки. Чтобы пробормотать на ухо то, что заставляет ее краснеть, а его — улыбаться. Уложить так, чтобы она выгибалась на простынях. Ви, а не Уэллс. Призрак, неотрывной тенью цепляющийся за ее лодыжки, начинает постепенно отступать. И Виктор с каждым касанием вспоминает о настоящей Ви все больше. Напоминает ей сам. Отдирает от нее намертво въевшегося под кожу Джеки, даже если ему самому больно. Он знает, что ему хочется еще немного насладиться отголоском Уэллса. Убедить себя, что тот все еще живет в Ви. Но риппердок отрубает эту иллюзорную нить, как гниющую плоть. Одним движением. Потому что Джеки мертв. А Ви, с недоступной ему преданностью во взгляде, — живая. Теплая. И совсем рядом. Не так, как он привык, конечно. Слишком близко. Переплетая свои ноги с его, поглаживая маленькой ладонью его грудь. Все не так, как он привык. Но это не значит, что это — плохо. Ведь в конце концов, темные призраки растворяются из комнаты, и Виктор думает, что однажды он точно сможет отпустить. А они с Ви как-нибудь научатся. Научатся касаться друг друга без дрожи. И соединяющее звено им больше будет не нужно.