Вендетта

      Отныне, ничего не имело смысла. Тело больше не ощущало, ни жара, ни холода. Мозг настолько изолировал человеческое восприятие, что исчезли даже вкусы и запахи. Только и оставалось, что каждый обед и ужин, пихать глубже в глотку безвкусную пищу, что теперь даже не создавала ощущения сытости. Перед трапезой, желудок теперь не тянет, не сосёт. Больше нет этой тягучей слюны, что заливала полость рта при запахе варёного картофеля, что казался раньше, столь сладким. Не важно было, как он был почищен, опытным поваром или имел слишком здоровые грани от рук дежуривших новобранцев. Торчит ли где, раздражая внимание, спрятавшаяся от лезвия точка кожуры. Крахмал приятно таял на языке, мягкие песчинки подслащали.       Теперь же, всё иначе. Цвета померкли, свет не ярок во тьме. Еда, казавшаяся раньше радостью, теперь выглядит как жухлая трава, что всё осталась торчать из под снежной насыпи. Неужели, все, кто видел ад, подобный тому, что пережил мальчишка в свои шестнадцать лет, видят и ощущают всё именно так? Полупустая общественная столовая. Отдалённо раздаётся грохот посуды, которую относили после трапезы на мойку. Слышно, как общаются между собой те немногочисленные люди, разводя очередные сплетни за ужином. Кто-то сидит по одному в отдалённых местах. Рыжеволосый паренёк один из таких. Тупит взгляд в чашку, стучит о её дно зубчиками вилки, пытаясь подцепить и так уже развалившийся кусок мяса. Торопиться сегодня некуда. Некуда, ведь были объявлены нерабочие дни в честь возвращения Стены Мария. Кому праздник, кому горе. Вот и сидят такие "счастливчики", да забывают о том, кем они были до. Забывают, даже об умениях ощущать. Или он один такой слабак?       — Мне, правда, очень стыдно... — Даже не заметил, как к нему подсела бывшая сослуживец с Кадетского и Гарнизона. — Флок... ты простишь меня? — За что прощать? За то, что она не захотела идти в отряд смертников ради славы?       — Я не обижен, — Глухо проговаривает тот, не совсем обнадёживающий ответ. Тут правда, нет причины обижаться. Тем более, пусть и не понятно, но он где-то в глубине души, рад, что хоть кто-то остался в живых из его друзей. Друзей...       — Скажи... Сандра и Гордон страдали? — Умеренную тишину прервала выпавшая из руки вилка, что своим металическим звоном, болезненно ударила по ушным перепонкам, привыкшие к тому, что никто не галдел над душой. Девчонка сразу начала извиняться, пытаясь успокоить Форстера. Но тот и так спокоен.       — Они страдали, — Сухо отрезал он, подняв со стола и крепче сжав столовый прибор пальцами. — Они страдали и жалели, что пошли со мной, — И прокляли.

***

      Кажется, так давно они не виделись. Словно с того рокового дня, прошли долгие годы. А это лишь считанные дни, что тянулись как резина. А день слился в бесконечную суматоху, неразбериху, что кадрами в памяти, сложились в протяжённость в дни. Недели. Месяцы. Кровавая баня перед глазами, всё не прекращала появляться. Заела, словно повреждённая пластинка под иглой граммофона, тянулась вязким мёдом. Юноша не считал себя кем-то, кто бы заслуживал медали. Трус, выживший за счёт того, что при виде взмаха врага, решил пригнуться, подставив под основной удар свою лошадь, а главное, подставив, уже павших, товарищей. Тех двести добровольцев со всех подразделений. Он проснулся тёмным утром в шумной казарме, но проснулся днём, среди молчаливых трупов. Трусость ли, жажда жизни ли, смысла не имеет. Последний приказ Эрвина Смита, не был исполнен. Продрав глаза, он услышал тяжёлую вонь от крови, внутренностей. Смрад спёр лёгкие, защипал и без того наполненные слезами глаза. И ни единого вздоха, ни единого стона. Тишина стояла такая, что от нагнетающей тоски и обречённости, хотелось всадить клинки в свою шею. Словно в бреду горячки, на шатающихся ногах, а вместе с ними, с шатающейся психикой, рыжик шёл. А земля уходила из под ватных ног, скользила прыткой ящерицей. И глаза видели лишь, как всё покрыто туманом. Тем туманом, что появился при первой атаке. Кровавая взвесь, единственное, что осталось от бойцов. Брызги крови, ошмётки мяса, осколки костей, всё взлетело вверх, падая на осквернённую землю дождём. Туман казался миражом, то ли просто мелкие венки в глазах полопались, застелив обзор красно-оранжевой пеленой. Он звал их, звал дрожащим голосом, громко глотал горький ком, но продолжал звать, хоть кого-то. Потерянный, взывал в пустоту имена, которые тот словно читал с надгробных плит. Но трупы молчали. Тут лежали абсолютно такие же дети, что и он сам. И словно каждый, кто сохранил глаза на своём месте, смотрели на него, то ли со злорадством, то ли с пустой ненавистью. Сломанные, разбитые, смятые в месиво. Их лица застыли в агонии от боли множества сломанных костей. Словно белые колышки, они торчали из бездыханных тел. Сломанные рёбра пробили спину, сломанный таз безнаказанно крошится наружу, ведь остальное тело куда-то делось. Словно лента, из под валуна по земле распласталась мишура из кишков. На них, синеющих, чёткими, красными нитями, видны жилки. Завоняло тухлым мясом, что-то напоминало тухлую растительность и просто запах дерьма, начал доноситься со стороны ветра. Зря пушечное мясо, так щедро кормили на ужин. Зря. Зря. И был вопрос лишь один: "Почему все, кроме меня?" Почему его друг, из достаточно рослого и плечистого борова, превратился частью ниже плеч, в такие крохотные ошмётки? Почему, от него, отнятая большая часть, оставила после себя столь мало клочков плоти? Они подпитывают пропитавшуюся землю кровью. Неужели, всё разлетелось или от человека, которого разнесло вдребезги, так мало остаётся? Какая же злость и обида, спёрли грудную клетку новобранца, при виде еле живого командира. Он слышал из его утробы тихий, булькающий от густой крови, застрявшей в носоглотке, хрип. Когда-то струйка крови, от повреждённых внутренностей, превратилась в маленький поток, ручеёк, уносящий жизнь из убийцы. Но он хватался за жизнь, хватался за последние соломки, плавающие на поверхности этой огромной, вязкой, кровавой трясине. Из её голодной пучины, тянут вниз холодные, костлявые, мёртвые руки. Словно сама смерть, в лицах товарищей, новобранцев, тянет к нему свои корявые конечности, утягивающая, всё ниже и ниже, в самую гущу этого кровавого фарша. Они следили, они следили с омерзением за каждым движением командира. Жаждали мучительной участи. Холодные глазные яблоки, что сияли где-то глубоко, в тёмных глазницах, не моргали. Лица, осунувшиеся от ужаса, тёмные рты в немых криках, казались продолжением и без того бесконечной пучины. Они хотели его в свои ряды. Взмывая клинок над светлой головой, пытаясь унять в руках дрожь, он, наконец отправит виновника стольких смертей туда, где его ждут умерщвлённые его словом и жестом жизни. В самое жерло ада... Ада? Клинок остановился в считанных сантиметрах от загривка Смита. Ад не там, куда бы так хотел скинуть этого калеку Форстер, ад тут. На земле, что он всё ещё продолжает терять под своими ногами. Сама жизнь, это самый настоящий ад, а смерть - лишь его продолжение. И к сожалению, слишком лояльное. Жажда мести, не только кровавой, а психологически раздробляющей, тянущей за нити нервов физической, всем сердцем, всей ничтожной своей душой желал Форстер, но уже не командиру. Наспех перевязав живот умирающего, парень вскинул непосильную ношу. Бережно закрепил на своих плечах, чтобы, не дайте святые стены, он не разбился. Пересиливая себя и желание сдаться самому, шёл. Шёл, через трупы людей, лошадей. Перешагнул подругу с отсутствующей верхней частью головы. Перешагнул. Наступил. Шагает по мягким спинам, слыша хруст и склизкое движение под плотью органов. Идёт к стене, решительно. Потеряв себя, потеряв друзей, остаётся только идти и продлить страдание того, кто заставил страдать сотни, но и в силах совершить кровавую расплату над теми, кто пришёл убить человечество. Расплату над теми, кто играючи, убивал их.       Только под тяжестью чужого тела, он ощутил боль от ушибов, почувствовал тянущую боль в скрытых под одеждой гематомах, осознал ноющую пульсацию под кровоточащими ссадинами. Суставы скрипели, кости хрустели внутри, изнывали от усталости, просили покоя после падения. Тело устало, но само уже несло. Шагало по запылённой дороге, вокруг которой, лишь обломки, да кровь. Наглые вороны слетелись на пир, как только стоило утихнуть шквалу булыжников. Пачкали свои чёрные клювы в человеческой крови, дрались за лоскуты мяса. Они ещё ни раз будут пировать на грудах трупов. Ещё ни один год, ещё ни одно тысячелетие. Взбираясь на стену, с помощью чудом уцелевшего УПМ, Флок был озабочен лишь тем, жив ли на его плечах Эрвин. Жив ли этот человек, убедивший его идти в бой как проклятого. Дьявол! Истинный дьявол в светлом образе! Он снова станет тем, кто направит всё человечество на верную смерть. На смерть, за благую цель, за жизнь тех, кто будет после них. И пусть он всё видит. Пусть снова люди с бранью будут отзываться в его спину, виня в смертях сыновей. Пусть он снова видит истерики новобранцев, их слёзы и мольбы о прощении, в виде последней мысли перед тем, как смерть заберёт каждого. А Флок, найдёт свою участь в новых рядах...

***

Глотки в криках никто не рвал. В ненависти Эрен, сжимал кулаки. Он смотрел на сожжённый дотла труп друга. Винил себя, что позволил Звероподобному заговорить ему зубы и потерял Бертольда, которого собственноручно вырвал за шкирку из титана. И проклинал лишь тот день, когда его Колосс разбил стену, когда Бронированный пробил ворота. Лишь из-за них и Энни, что решила трусливо схорониться в кристалле, всё, чем он так дорожил, было потеряно. Подоспевшая к тому моменту раненная Ханджи, с Жаном и Марко, что волочили обрубки Райнера, могла лишь прислониться ухом к груди, когда-то изнеженного солнцем мальчишки. Смысла проверять его на наличие сердцебиения не было, но ради толики надежды, которая таилась и у Зоэ. Ошпарив щёку, женщина отпрянула от тела. На сожжённой плоти видны трещинки, словно на иссушенной солнцепёком земле. Рассыпалась местами сгоревшая корка, оголяя коричневое, с розоватой кровью, мясо, выпуская горячий пар. Паренёк заживо зажарился. Женщина не стала больше тревожить труп, что был сейчас, сравним с котлом, внутри которого плавилась мясная похлёбка. Его глаза, скорее всего, сейчас были как у жаренной рыбы, разварившиеся выпученные, побелевшие. И Эрену приходилось, от шока, лишь давиться в ненависти на мир, из которого пришли эти выблядки и желать каждому подобному им смерти. Он уже точно решил, что не отпустит ни Бертольда, ни Райнера, ни Энни живыми. Дотянется до каждого и до скрытой правды. Не позволит им и их семьям увидеть старость. Подобно его матери, друга, многочисленных товарищей... Микаса рыдала, уже не будучи в силах подойти ближе к погибшему. Ребята стояли поодаль, но разделяли горе. Сколько их осталось? Леви стоял на той же крыше, безмолвно опустив взгляд на оставшийся от подчинённого пепел. Рефлекторно положил руку на сторону внутреннего кармана, где хранил, как зеницу ока, инъекцию.       — Капитан Леви! —

***

      — Я просто трус, —       — Почему? Ты же спас командира Эрвина, так почему же ты трус? —       — Уверяю, командира бы нашли и без меня. А я должен был умереть там же, где Сандра, Гордон, Марло... И ещё двести человек, — Парень опять с комом в горле шипит каждое слово. Не осталось сил что-то терпеть. Хочется рыдать, биться о стену и проклинать весь мир. Он один. Ощущение того, что он всё ещё находится среди трупов, так и не проходит. Одежда поменялась, но этот смрад будто впитался в кожу, обитает в каждой вене с кровью.       — Флок, — Девушка, чьё лицо он уже не мог вспомнить, подсела к нему и аккуратно приобняла. — Ты поел?.. Давай, выйдем с тобой, может полегчает... — Всё не унималась та. Флок же, сжимал в кулаках клоки волос на своей голове, опять содрогаясь в слезах. Ему так хотелось тишины, побыть одному и просто уже нарыдаться вдоволь. Её присутствие, выбивало его из колеи, заставляя выйти на эмоции. Какое у неё лицо? Что оно сейчас изображает? Жалость? Скорбь? Насмешку? Он не понимает, не слышит, не видит. Не заметив как оказался на улице в компании собеседницы, он удивился её молчаливости. Она больше не касалась его, но беспокоясь, шла достаточно близко. Молчала, видно, поняв, что товарищу нужна тишина. Но эта тишина тронула последнюю струну его души, он шёл, сжав до скрипа зубы. Колючий ком, что еле успел опуститься в желудок, вновь поднялся, заставив юношу содрогаться в новой волне рыданий. Вскинув рыжую голову к ночному небу, Флок хрипло завыл в отчаянии. Его лицо заливалось горячими ручейками слёз, что обжигали щёки и щипали, словно на лютом морозе, веки. Зажал себе рот рукой, пытаясь не кричать. Терзающее чувство вины, словно кошка, прокралась в глубину души, начав о стенки грудной клетки, царапаться и скрестись, точа свои коготки. И так больно, что невозможно это чувство унять, как не бить себя в грудь, как не извиняясь перед погибшими. Что делать тем, кто выжил? Было ли это предначертано невидимой рукой судьбы или просто злая случайность решила, в очередной раз, пошутить над людишками? Как говорил Эрвин Смит, мы придаём смысл жизням павших... На улице уже было темно. Узкие улочки и отдалённые ликующие голоса гражданских. Прохлада и не сильный ветерок неслись по закоулкам, насвистывая сквозь тесные пространства между домами. Форстер лишь тяжело вздохнул, его грудь содрогнулась. Он вспомнил, как уткнувшись в плечо подруги, несколько минут назад, рыдал, уже не пытаясь сдержать крика. Она, кажется, тоже плакала. Несмело повернув голову в её сторону, он смог узнать её. Однотипная, для многих девушек из подразделений, причёска выше плеч. Чёлка, раскинутая по бокам от лба. Сами волосы напоминали цветом топлёное молоко, в тёплом свете уличного фонаря. Её необычные глаза, которые были сейчас немного прикрыты тяжёлыми веками. И сразу в памяти всплыло её имя.

***

      — Кто ты такая?! — С начала посвящения прошло около двадцати минут и этот старый инструктор ни на секунду не прекращал орать на новобранцев. Делал он это, пусть, выборочно, но к каждому находил подход, дабы задеть. То к имени прицепится, то к цели, то ещё чего по-хуже. У одной девчушки из первых рядов так сдали нервы, что она даже плакала. Какие-то слишком грубые способы, чтобы помочь новоиспечённым солдатам отринуть своё прошлое.       — Сенка Деккер! С севера Стены Роза, город Утопия! — Стукнув себя правым кулаком по груди, выкрикнула низкорослая девчонка, не в силах смотреть инструктору в стояковые глаза. Всё таки, не повезло, что она стоит впереди ряда.       — Зачем ты здесь?! — Вопрос застал врасплох, как бы Деккер не готовилась к ответу на него. Мысли спутались, заставив её на секунду дольше промолчать.       — Чтобы служить человечеству, во имя мира и справедливости! — Это было совсем не то, что хотелось бы сказать. Какой ещё справедливости? Надо было ответить иначе, но та уже и забыла слова.       — Замечательно. Но единственная справедливость в твоей жизни, будет только, если ты застрянешь меж зубов титана, доставив ему дискомфорт, — Интересно. Ну, хоть не указал на её врождённую особенность глаз. Природа одарила её гетерохромией, окрасив правый глаз в серый, а левый в светло-карий. Возможно просто этот старик уже ослеп. Её ряд развернулся по его команде и наконец-то эти страдания перешли другим товарищам по несчастью. Парень, теперь уже перед ней, со смешной причёской "под горшок", шумно выдохнул, тряхнув плечами.