«Гэри.
Ты — моё всё. Хотя ты это прекрасно знаешь. А ещё ты знаешь, что мы не голубые.
Нет, мы с тобой не те сладкие мальчики с длинными светлыми или тёмными волосами, вызывающей походкой и грязными странными словечками, которые нередко можно услышать в их повседневной речи.
Мы с тобой даже не любовники, не устоявшаяся пара, если на то пошло. Мы просто солдаты, заложники наших жизней, заложники ситуации.
Но это не отменяет того факта, что я люблю тебя. Самой искренней, самой настоящей — дружеской, братской и романтической одновременно — любовью.
Подумать только, я могу кого-то любить…»
Смелый, молодой, неотёсанный мальчишка, который слишком рано научился убивать. Таким ты к нам пришёл, и я отчётливо помню тот твой первый день в нашем штабе, твой растерянный взгляд, твою первую тренировку. Было забавно наблюдать за тобой со стороны, должен признаться.
И я, уже на опыте, циничный, уставший от жизни одинокий солдат, который вдруг нашёл искорку жизни в тебе. Я не знаю, почему ты первым обратился за помощью именно ко мне, Роуч, — понятия не имею, — но очень благодарен тебе за это, ведь именно после этого мы с тобой начали общаться и вообще дружить. Конечно, насколько это было вообще возможно в наших условиях даже ещё тогдашнего ОТГ.
И чёрт его знает, что меня так привлекло в тебе, Гэри. Может, твои глаза?.. Глаза цвета наичистейшего озера в яркий полдень, которые так тепло почти всегда смотрели на меня всю нашу совместную службу. Просто для того, чтобы согреть. Или твои рассыпчатые светлые волосы, которые ты носишь, лишь подтверждая устоявшиеся стереотипы. Но ты всегда так добр ко мне, так дорожишь мной, мои общением,
мной. Знаешь, а ведь осознавать, что я кому-то важен, кому-то, чёрт возьми, нужен, а, уж тем более, важен и нужен тебе — очень дорогого стоит. Правда.
Помню, как ты навзрыд ревел у меня на плече. А я, совершенно того не умея, пытался тебя утешить, чем-то помочь, обнимая и прижимая к себе ближе, крепче. Я даже поцеловал тебя впервые тогда, в висок. А когда ты направил ко мне свои полные надежды и, одновременно, отчаяния глаза, из которых струями текли горькие слезы, и сжал мою руку своей, я поцеловал тебя так, как никогда и никого. В самые губы, наплевав на всё. А потом, помню, мы с тобой захлёбывались собственными стонами, гортанными криками, может даже, клялись в любви — это я, если и помню, то смутно, — и вместе заснули, пообещав друг другу, что не сдохнем завтра.
Время шло, и в наших жизнях вдруг появился
он. Признанный лидер. До невозможного умный, хитрый и подлый. Ситуация вдруг вынужденно забрала тебя, кинув поначалу в снега Казахстана, затем — в Бразилию, затем — вообще в Россию, и я перестал бояться за свою жизнь. Теперь мне было, за кого бояться. Теперь я видел, что ты стал полноценным солдатом, которого можно было отправлять на разные миссии и спецоперации. Теперь ты мог без особого труда постоять за себя.
Сам. Но, знаешь, было приятно тебя учить. Видеть, как ты растёшь, видеть, как ты снова впереди, возвращаешься с успешной разведки и ликуешь, говоря, что «ты сделал это»! Говоря, что «ОТГ победили»!
Точно вода сквозь пальцы, в таком графике утекло несколько лет наших жизней. Хотя, если это бренное существование можно было, в принципе, классифицировать как «жизнь». Подумать только, целых четыре года непрерывной работы — мы многое потеряли за новую войну, которая смогла забрать у нас практически всё.
Я-таки утратил остатки здравого смысла, а ты всё же потерял своё наикрасивейшее озеро, таившееся ранее в твоих глазах — теперь оно стало больше похоже на серую лужу, небольшую проталинку в деревенском ручье, ты стал другим, Роуч, жестоким, грубым, ненастоящим. Вся твоя смазливость куда-то ушла, — ты возмужал, стал циничным и резким. А я и не заметил, что дал тебе вовсе не те директивы развития, не заметил, как превратил тебя в солдата. Хотя это — явно не то, за что стоило бы меня поблагодарить.
И даже через несколько дней после прозвеневшего на весь мир страшного теракта в аэропорту и начала уже мировой войны мы вновь остались с тобой вместе. Очередное нечестное сражение врывается внезапным пламенем в наши жизни, и мы с тобой — снова рабы системы — делаем то, что нам прикажет ебаный Шепард и не менее ебаный мир.
Настаёт момент, когда терпеть всю эту херню дальше уже попросту нет сил, — мне так плохо морально, как не было никогда. Но ты, как всегда рядом, и, уж прости, но я трахаю тебя так больно и так жестко, как порой ты трахал мне мозги на первых наших с тобой совместных боевых и полубоевых операциях, когда ты был ещё юнцом. Считай, месть. Вот только ты стонешь так сладко и довольно, что, похоже, мне еще мстить и мстить тебе за это всё счастье… Да, впрочем, я и не в обиде на тебя, Гэри.
Почему-то именно ко мне ты всегда относился по-человечески. Может, именно за это я тебя и полюбил, а?
Сейчас у нас есть время, чтобы немного расслабиться, и я, как и ты, не хочу пропускать этот момент передышки. Ты — единственный, кто меня здесь понимает. Другие же косятся на меня, как на психа. Всё ещё такой молодой, казалось бы, и вовсе неопытный сержант, скрытный до мозга костей психопат-лейтенант. Идеальная мы «пара»… От этих мыслей гадко и противно, и я снова срываюсь, выкладывая тебе всё, как есть на душе, а затем мы вместе срываемся на врагах, жестоко лишая их жизни. А потом остаёмся одни против целых двух армий, и вот это уже страшно…
Почти все наши друзья погибают, «ОТГ» остаётся почти стёрто с лица земли, главари — засранцы, вновь пытаются нас убить, но мы озлоблены как никогда и натренированы до предела. И мы, разумеется, от недостатка как такового выбора, вновь вступаем в смертельную гонку, лишь бы достать
его. Ценой жизней. Наших жизней. И мы дожимаем эту чёртову русско-грузинскую границу, снова и снова убивая. Нам проще от того, что мы снова бок о бок. Мы идём дальше вперед, понимая, что, скорее всего, уже мертвы. И весь мир против нас двоих.
Даже сейчас, когда мы горим, облитые бензином.
Ты погибаешь первым, когда огонь добирается до твоей груди, произнося
моё имя. У меня есть ровно секунда, чтобы удивиться тому, что у меня есть собственное имя, и ещё секунда, чтобы взять и крепко сжать твою руку. А затем умираю я сам, но всё ещё чувствую, как ты сжал мои пальцы в ответ. Это медленная смерть, вплоть до смерти врага. И всё. Нас больше нет, но мы знаем, что мы победили.
Наши имена сотрёт бесконечное время. И никто больше не вспомнит Саймона Райли, не вспомнит и Гэри Сандерсона. Наши тела даже не похоронят.
***
«Гэри, но даже здесь, на блядском небе, даже после смерти, я готов снова и снова кричать, что ты — это всё, что у меня есть и когда-то было. Без тебя тяжело, где бы я не оказался. Да и тебе без меня — тоже, уверен. Надеюсь, эта пытка скоро закончится, и я наконец-то увижу тебя здесь. Вновь живого, настоящего. Моего…»
Бросаю взгляд в сторону — туда, где стоит моя штурмовая винтовка, прислонённая к стене. Ты проявляешься, выдавая чувства своей фирменной улыбкой. И я не могу сдержать свою довольную ухмылку, засранец ты голубоглазый.
— Гоуст? — спрашиваешь ты так непринуждённо, делая шаг мне навстречу. — Ты тоже тут?..
— Иди сюда, мать твою… — срываюсь я и заключаю тебя в крепкие объятия.
***
