Don't Need Nobody

Тодороки подняла левую руку и потянулась к перебинтованной правой руке Бакуго. Он тут же перехватил её запястье и с силой сжал, вызвав у неё болезненный стон. — С чего ты вообще взяла, что можешь притрагиваться ко мне? — крик разнесся по маленькой больничной палате. — Я просто хотела… — Какого чёрта ты приходишь ко мне каждый день? — яростно спросил он и посмотрел в шоке распахнутые глаза Шото. — Чтобы поглумиться надо мной, поиздеваться? — Это не так, — отрицательно замотала головой и болезненно зашипела Шото. — Отпусти, мне больно. Она зажмурила глаза до звёздочек и приняла попытку вырваться из его пальцев, но это только злило больше. Бакуго силой притянул её ближе и проговорил ей в лицо слова полные яда: — Ах, больно, принцесса, — Кацуки сильнее стиснул пальцы вокруг её запястья, ощущая как мышцы напрягались и затрещал сустав. — А я испытываю боль с тех пор, как очнулся. Постоянно. Знаешь ли, шрамы на мне не для красоты. — Он перевел взгляд на ожог вокруг её левого глаза. — Тебе ли не знать, каково носить уродливый шрам всю жизнь. Шото ещё сильнее зажмурила глаза и отвернула голову. Старалась не дышать. — Я спрашиваю ещё раз для особо одарённых, — он терял терпение. — Почему ты тревожишь мой покой каждый хренов день? При всей абсурдности ситуации её тело реагировало иначе: она почувствовала, как горели щёки и перехватывало дыхание. Её загнали в угол и деваться было некуда. Остался лишь один выход – сказать правду. Она нервно сглотнула, закусила губу и открыла глаза, так и не решаясь посмотреть на Кацуки. — Потому что, — она колебалась; она никогда никому не говорила такого, даже само осознание этого чувства пришло совсем недавно. — Ты мне нравишься. Кацуки резко отпустил запястье, словно его обожгло пламенем, и отшатнулся на пару шагов. Он молчал, наблюдал за тем как она, опустив голову, потирала больную руку. От его прикосновения остались ярко-красные отпечатки. Ему послышалось её нелепое признание? Кем она себя считала, чтобы произносить такое? Бестолковая девчонка! Кацуки до боли, до скрежета зубов сжал челюсти. К горлу подступил ком, во рту ощущался гадкий привкус горечи. — А ты мне нет, — выплюнул он, сузив глаза и исказив рот в едкой ухмылке. — И никогда не понравишься. Шото подняла голову и встретилась с ним взглядом. В алых глазах напротив плесклался первородный гнев и ярость. Чистейшая злоба. Но за что он злился на неё? За чувства, что она поняла не так давно? Тодороки отчаянно искала в его выражении хоть какой-нибудь ответ. Она не хотела признавать, что перед ней тот самый Бакуго, которого знала. Неужели она ошиблась в нём, и всё её желание открыться ему сейчас, было ошибкой? Сердце с грохотом упало в ноги, горло сдавило, что и слова не произнести, а в лёгких не осталось воздуха. Только боль от услышанного. — Холодная, ни к чему не приспособленная девчонка, набралась смелости и призналась в своих ничтожных чувствах? Да что ты вообще понимаешь в эмоциях? Ты даже не способна их проявлять. Кацуки сдвинулся с места и, сверкая микровзрывами на ладонях, стал медленно подходить к Шото. Она инстинктивно съёжилась и отступила назад, спрятав глаза за волосами. — В тебе нет ничего особенного. Ты заурядная пустышка, — от каждого его слова Тодороки вздрагивала. — Ни сисек, ни жопы. Трахать тебя всё равно что терзать стиральную доску. — Он приподнял уголок губы в отвращении. — Хотя вряд ли у меня вообще на тебя встанет. Тодороки обвила себя руками поперек груди, защищаясь. Она с усилием воли держалась на ногах. Но предательские слёзы покатились по щекам и крупными каплями падали на пол. Шото до крови прикусила губу, отчаянно пыталась сдержать рыдания, что разрывали грудь изнутри. Всё же заставила себя поднять на него глаза. Сквозь пелену слёз, она увидела, что его взгляд даже не дрогнул. — Не приходи сюда больше, — сказал Бакуго. Слёзы продолжали течь по щекам, но она собрала последние силы для: — Я никогда больше не побеспокою тебя, — дрожащими губами сипло произнесла Тодороки. — Никогда. Шото на негнущийся ногах, заторможенно, подошла к креслу в углу комнаты, забрала свои вещи и выбежала из палаты. Бакуго облегчённо выдохнул. Наконец, он избавился от бестолковой Двумордой, которая изо дня в день только мешалась ему в палате. Приносила ему домашку, книги, записи с занятий. Сидела с ним часами и этим же действовала на нервы. Тупая девица, кажется, совсем отчаялась от безответной любви к Кацуки, что прожигала время в его палате. — Что же ты наделал, Каччан? В палату вошёл Деку с риторическим вопросом наперевес. Сегодня что, день выведи Бакуго Кацуки из себя? Где-то спрятана скрытая камера? Он тяжело вздохнул и закатил глаза. — О чём ты, бля? — скривился Кацуки от голоса Мидории. — Ты прекрасно меня понял, — он прислонился плечом к стене и сложил руки на груди. — Я только видел Тодороки. Ответом для Деку послужило неразборчивое бормотание и рычание Кацуки, и он не стал переспрашивать. — Ты настолько занят самобичеванием, что даже не заметил, как она влюблена в тебя, — он стиснул кулаки. — И тебе хватило ума разбить её и без того раненное сердце. — Да плевать я хотел на её сердечко с высокой колокольни. Мне её любовь даром не сдалась. Трата моего времени. Пусть валит на хрен и свои оленьи глазки прихватит. Бакуго после этой тирады неудачно согнул руку в локте, отчего вспышка боли пронзила насквозь. Пальцы мелко задрожали. Он прикусил язык, чтобы не закричать. Но болезненный стон предательски вырвался. "Мгновенная карма" — подумалось Изуку. — Понятия не имею, чем ты заслужил, чтобы такая девушка, как Тодороки, вообще взглянула на тебя. — Завидуешь, Деку? — Завидовать чему? Тому, что самые чистые и прекрасные глаза проливали горькие слёзы из-за придурка с задержкой в развитии? — Мидория саркастично задумался, накрыв ладонью подбородок. — Да именно так. На несколько секунд в палате повисла тишина и Изуку показалось, что Кацуки сорвется с места и ему прилетит взрывом. Но тот только громко засмеялся. — Вперёд, герой номер один, — нарочито наигранно произнес он. — Спаси принцессу в беде. Глядишь, она тебе даст. — Зубы бы тебе за такое выбить, но вот руки марать не хочется. Мидория тихо выдохнул, прикрыл глаза и оттолкнулся от стены. — Продолжай и дальше жалеть себя, — Изуку небрежно махнул рукой и ушёл, оставив Кацуки уже точно в полном одиночестве. *** Она сдержала своё обещание. Шото не пришла ни на следующий день, ни на следующей неделе, ни даже в день выписки его из больницы. Она будто исчезла. Сначала Бакуго радовался своему одиночеству и тому, что Двумордая не путалась под ногами, одаривая своей мнимой заботой. Но после стал замечать, что Тодороки даже в его сторону не смотрела, не видела его, смотрела сквозь него. И не было похоже, что ей это было в тягость. Казалось, она всегда так делала. А Кацуки только и оставалось, что наблюдать. Наблюдать, как она перепачканная кровью и грязью, с открытыми ранами отказывалась от помощи других. Как она не жалея себя продолжала биться до последнего. Как Деку крутился вокруг нее, готовый в любой момент подхватить на руки. Как они незаметно начали сближаться. Как они мило беседовали в общей комнате за какой-то книжкой, а может, мангой. Как Деку впервые робко взял Шото за руку, вызвав у нее легкий румянец и удивление, когда сам Мидория был похож на садовый томат. Как они поздно вечером возвращались со свиданий, о чем-то перешептываясь и смеясь до слёз. Как они самозабвенно целовались по углам, прижимаясь друг другу всем телом. А потом школа закончилась, а их отношения только набирали обороты. Бакуго было всё равно на отношения этих двоих, но отчего же где-то в глубине его души поселилось чудовище под названием "чувство вины". Оно пожирало его каждый день, отрывало по маленькому кусочку и оставляло рану кровоточить. Небольшое кровотечение, но за всё это время потеря была значительной. Чувство вины медленно, но верно могло погубить его, если он не покончит с ним раньше. *** Нажать на дверной звонок дома Тодороки оказалось самой непосильной задачей, что когда-либо была у Бакуго. Но отвратительное, грызущее чувство требовало выхода, и именно поэтому он и стоял у двери её дома. Именно поэтому он всё ещё не сбежал. Именно поэтому он купил букет красно-белых роз. Ему была противна сама мысль о покупке этого бестолкового атрибута романтических отношений. На кой чёрт их покупать, если они всё равно завянут. Только деньги тратить зря. Бакуго чувствовал себя последним идиотом на планете стоя в цветочном и выбирая букет. Ему хотелось обругать каждого прохожего, который глядел на него с вшивой улыбкой или оборачивался ему вслед. Какого хрена они все пялились на него? Дурачьё никогда не видело парня с цветами? Это словно удар под дых его брутальности. Он, Кацуки Бакуго, с дурацкими цветами для девушки. Хотя, если подумать, Половинчатая – не просто какая-то девушка. Минуты ожидания, пока кто-нибудь откроет, длились бесконечно долго. Кацуки уже подумал, что дома никого нет, когда, наконец, по ту сторону послышались торопливые шаги и деревянная дверь открылась, но это была не Шото, а её сестра Фуюми. Она сразу узнала парня, одарила его приветливой улыбкой и пригласила внутрь. Провела его в гостинную и удалилась, сказав, мол позовёт Шото. Судя по тому, что отношение сестры Тодороки к Кацуки не изменилось – она была всё так же лучезарна, гостеприимна и мила с ним – Шото ничего ей не рассказала. Ему на месте Шото было бы стыдно рассказывать, что какой-то неуравновешенный и бешеный ублюдок-одноклассник высмеял её чувства, оскорбил и унизил в добавок. Кацуки положил букет на стол и на несколько секунд прикрыл глаза, продумывая свои слова. То, что он собирался сказать Тодороки, было отрепетировано перед зеркалом множество раз. Тогда откуда это волнение, что отдавалось эхом в голове? Почему тряслись руки и подкашивались ноги? Откуда появилось неиспытанное ранее желание сбежать? — Зачем ты пришёл? — раздалось со стороны двери. Бакуго резко повернулся на голос и выпрямился. Тодороки Шото стояла перед ним в серой толстовке с принтом Всемогущего, которая была на несколько размеров больше, и такого же цвета спортивных штанах. Одежда, что скрывала со всех сторон. Бакуго поджал губы: это он виноват, что она неуверенно чувствовала себя в своём теле. Она выглядела до ужаса нелепо в этих тряпках, но отчего-то у Кацуки защемило в груди. “Одежда принадлежала Деку” — пронеслось ураганом в голове Кацуки. Поскольку она никогда ничего подобного не носила, а у задрота всегда было полно супергеройского мерча. Ясно как день. Тут даже много думать не нужно было. Бакуго сделал широкий шаг навстречу ей, но тут же был остановлен остриём ледяного клинка у самого сердца. Тодороки за доли секунды правой стороной создала оружие изо льда, и при этом не единая мышца на лице не дрогнула. Если бы это не было смертельно опасно, то Кацуки счёл бы это чертовски сексуальным. — Ещё один шаг – и ты пожалеешь, что очнулся тогда, — стальным голосом пригрозила она. — Я сделаю так, что ни один Про тебя не соберёт. Бакуго в оборонительном жесте поднял руки ладонями вверх. От близости острия к сердцу, по спине пробежали мурашки страха за собственную жизнь. Шото смотрела на него в упор пустым, ледяным взглядом. В её глазах больше не было блеска, стоило ей только завидеть его. На губах больше не было улыбки, а на щеках – еле заметного румянца. Тодороки была подобна снайперу, который прицелился и ожидал движения цели, чтобы выстрелить. Кацуки не имел ни малейшего желания проверять, правдива ли угроза Шото или нет. Почему-то он мог охотно поверить, что она, без тени сомнений, пронзит его клинком. Особенно после его унизительных слов. — Я пришёл извиниться, — он запнулся. — Не говори ничего. Просто выслушай и я уйду. Кацуки не мог допустить, чтобы Шото прогнала его, так и не услышав нужных слов. Для него прийти к ней вечером было уже величайшим подвигом, которого он сам от себя не ожидал. Он нутром чувствовал, что одно неуместное слово – и всё рухнет. Или в самом страшном исходе, она оставит истекать его кровью на льдах. — У тебя есть пять минут, — она чуть опустила клинок, но не убрала. — Время пошло. — Прости меня за все те ужасные слова, что я тебе наговорил в больнице, — Кацуки извиняюще склонил голову. — Я понимаю, что мои извинения ничего не изменят, но я хочу, чтобы ты знала: у меня не было цели тебя обидеть. — Он зажмурился. — Перед тобой стоит самый слабый и жалкий человек. Смотря на свои шрамы и испытывая чудовищную боль, я больше не чувствую себя героем. Вот я и выплеснул на тебя весь гнев. А ты ни в чём не была виновата и не заслуживала к себе такого обращения. Всё, что я тогда сказал про твоё тело…я сам себя ненавижу, и, прошу поверь, я так не думаю. — Кацуки опустил руки, поддался вперёд и уперся в остриё. — Ты самая красивая и сильная девушка, которую я встречал за всю жизнь. И если ты позволишь, то я буду до конца своих дней просить твоего прощения. Остриё ледяного оружия дрогнуло, и Тодороки медленно опустила его. На последних его словах её взгляд смягчился, а черты лица заметно сгладились. — Я был бы счастлив, если бы такая девушка была рядом со мной. Прости меня за мой поганый язык. Молчание. Жуткое напряжение, что электрическим током ощущалось между ними. Только стоило шевельнуться, как пару миллиардов вольт превратят внутренности в пюре. — Как же хочется ненавидеть тебя. Хочется, чтобы ты страдал, но потом я смотрю на тебя и понимаю, что твоё одиночество и есть наказание, которое ты сам на себя нарёк. И мне становится тебя жаль, — Шото замолчала и опустила взгляд на самодельный клинок. — После того дня, я много думала, как мне с тобой поступить. Ненавидеть или дать второй шанс. В итоге решила, что ненавидеть тебя слишком больно, для этого нужно много сил. Поэтому я уже давно простила, чтобы самой было проще жить дальше. — Она подняла на него взгляд полный печали. — Ты моё прошлое и тебя стоит отпустить. — Шото… Она сделала шаг к нему и осторожно, ласково накрыла его шрам на правой стороне лица тёплой ладонью. Кацуки прильнул к её руке, как котёнок. Блаженно прикрыл глаза и выдавил улыбку, желая запомнить каждую секунду. — Тебе нужно жить дальше, — Тодороки провела большим пальцем по контуру его шрама. — Встретить того человека, который будет искренне тебя любить, которому будет всё равно на твои шрамы. — А если этот человек ты? — у Кацуки выступили слёзы. — Не идеализируй меня, — мягко улыбнулась она. — Я такой же человек со своими недостатками. — Ты идеальна для меня, — у него покатились слёзы. Кацуки никак не ожидал, что Тодороки отбросит клинок, обнимет его за шею, притянет к себе и запустит пальцы в его волосы. Он обвил её руками, сильнее прижал к себе. Это было самое приятное, что когда-либо происходило в его поганой жизни. Он желал простоять так вечность: обнимать её, слушать её дыхание, чувствовать её близость. Новые ощущения его полностью оглушили, что он потерял счёт времени. — Время вышло, — прошептала Шото. Эти слова прозвучали как смертный приговор. Кацуки сожалел о многом в своей жизни, но больше всего он сожалел, что упустил свой шанс прожить любовь и, хоть ненадолго, но быть счастливым.