Мотыльки

Серёжа сидел на балконе, продуваемый холодным ветром, сжимая пачку сигарет в руке. Было как-то тревожно, а головная боль заставила проснуться и оторваться от мирно сопящего рядом Дани. В наушниках шипели песни «кино», навевая воспоминания: отец крепко обнимает его, ещё совсем мальца, одной рукой, туша в пепельнице матерую сигарету, от дыма которой хотелось чихать до слез, и тихо-тихо, непривычно задумчиво, напевает «А над городом плывут облака Закрывая небесный свет А над городом жёлтый дым Городу две тысячи лет Прожитых под светом звезды по имени солнце..» Ему на плечи легли тёплые, даже горячие руки, и Серёжа прижался к ним щекой. — Магнитка, я же просил не курить, - замечает тихий голос, без своего типичного фарса и надменности Татищев только кивнул. Он ни за что не скажет, что если бы не его прокуренные лёгкие, Данила бы не смог покупать себе вискозные рубашки и немецкий кофе. В конце концов, он готов был и все свои органы пропитать заводскими выбросами, только бы сын столицы жил богато. Парень до сих пор помнил, как яростно возмущался отец, узнав, с кем он дружит. «Московский?! Ты совсем сдурел?! Ты по его воле умираешь и говоришь.. такое!» - кричал он, резко махая руками и едва не снося локтем чашку со стола. Потом он, конечно успокоился — скурил четыре сигареты, выпил бутылочку балтики и сказал, что, в общем-то, не против, только чтобы он их вместе не видел. Сережа понимал его, ведь тот, по сути, говорил правду. Но и отказаться от золотых ароматных волос и тонких бледных пальцев не мог. — Идём спать, рано еще, - потянул его за руку, потирая сонное лицо. Даня был в Сережиной растянутой майке, которая на нем выглядела безбожно поношенной тряпкой. Но его, видимо, всё устраивало, даже запах сигарет и чего-то едкого, чем был пропитан весь Магнитогорск. Татищев поднялся со скрипучей табуретки и аккуратно обнял, зарываясь носом в шею. Химки пах выветрившимся парфюмом и потом, губами Серёжа чувствовал пробежавшие по родному телу мурашки от тёплого дыхания. Он вздрогнул, когда Даня взял один наушник и, придерживая провод, вставил в ухо, подаваясь в объятия. Московский, казалось, слегка сморщился, узнав группу — как и отец, он считал это чем-то отжившим и похабным — но наушник не вытащил. — Мы съездим к Юрию Ивановичу? - спросил Даня, практически лёжа на плече парня и, видимо, проведя параллель между музыкой и Татищевым старшим. Сережа почувствовал, как в чувстве нежности сжалось сердце. Он любил, когда Московский называл его отца уважительно, даже с некой опаской. Потому что когда старший Татищев стал бледнеть, худеть, гаснуть на глазах, обворачиваясь черной мешковатой одеждой, многие стали называть его просто Юрой, словно забывая все его заслуги. А вот когда он был широкоплечим и мускулистым, все его уважали и боялись. Но для Серёжи он всегда был самым сильным — выдержать столько не каждый бы смог. Он даже не сопротивлялся, когда на его территории построили очередной завод и только благодарно кивнул, когда отказались от использования серной кислоты. Поэтому когда к нему относились уважительно, Татищев младший невольно гордился своим отцом. И гордился Даней, который, в отличие от своего отца, не обесценивает все заслуги их семьи, их потраченное здоровье. — Конечно, принцесс, - улыбнулся он, растрепывая светлые мягкие волосы. Они отлипли друг от друга неохотно, чувствуя, как сразу пробегает по коже холод, и плюхнулись обратно в кровать, еще не успевшую остыть. Едва не мурча, Сережа загреб к себе Даню, завернул в одеяло и прижался щекой к макушке. Московский поерзал в его руках, что-то недовольно бурча, и затих, шумно дыша и греясь. Он приехал совсем недавно, в ночи, едва доделав отчеты и поговорив с отцом. Его залаченные волосы были сразу же растрепаны до смерти уставшим за день Татищевым, дорогущая рубашка улетела куда-то на пол, а сам Даня отправился в кровать. У обоих не было сил даже разговаривать, поэтому они просто сплелись в один замученный клубок и быстро заснули. Теперь он пах не дорогим парфюмом и лаком для волос, а простым теплом и совсем немного — сигаретами, так по-домашнему уютно, что хотелось дышать им вечно Через всего несколько часов спокойного сна их разбудил резкий звонок, бьющий по ушам. — Подожди, телефон, - Сережа ткнулся губами в порозовевшую щеку и поднял трубку, прикрывая динамик и негромко говоря, - это Константин Петрович. — Сереж, Юра… — Что? Что с отцом? - выдавая волнение спросил Татищев — НМУ, - коротко, со вздохом, ответил Уралов — Сильно плохо? - нахмурившись, спросил он. Если у отца «черное небо» — значит, и до него скоро дойдет, хоть знать будет, к чему готовиться. — Угу, - кажется, Костя на том конце провода кивнул. — Я сейчас приеду, проследи за ним пока, - сухо проговорил младший и бросил трубку, не давая себя отговорить. Он устало протер лицо и сполз с постели, натягивая на голое тело привычную черную толстовку. — Что случилось? - спросил Даня, сонно поднимаясь за ним. — «Черное небо», я еду в Челябинск, - ответил Сережа, останавливаясь. Он погладил парня по светлым, золотистым волосам. - Не переживай, принцесс, все будет окей. Московский хмуро схватил его за запястье. — Я с тобой еду. Без вариантов, - он плюхнулся на кровать, натягивая валявшиеся на полу джинсы. Татищев хотел было огрызнуться, но придавившая на горло тошнота не дала ему этого сделать. Сглотнув подступивший вязкий комок, он переодел домашние штаны на темно-серые спортивки и, на ходу бросая минимальные необходимые вещи в потрепанный рюкзак, направился на выход. Они практически добежали до остановки, запрыгнули в первую электричку и только тогда выдохнули. Вернее, выдохнул только подуставший Московский — Сережа же тихо захрипел, глотая приступ кашля. — Нормально? - спросил Даня, осторожно положив ладонь ему на спину, слегка похлопывая. Тот только, зажмурившись, кивнул, продолжая кашлять. Он успокоился спустя пару минут и несколько ворчливых замечаний, брошенных соседями. Татищев молча показал им средний палец, надвигая на голову капюшон и сжимая Данилу за руку, то ли в попытке успокоить, то ли ища поддержки. Темные облака сгущались, а парень, казалось, сильнее побледнел. Скрывая беспокойство, Даня прижался к его боку, положив голову на острое плечо. Он обычно не присутствовал рядом в периоды НМУ — Сережа не подпускал, поэтому совершенно не знал, что с ним в это время происходит, знал только, что ему хреново. В полумраке небольшой старой квартирки была слышна какая-то возня: видимо, Костя суетился на кухне. Хотя, конечно, «суетился» — громкое слово для всегда спокойного как удав Уралова, скорее, его движения были более резкими, чем всегда. Но сам он целиком излучал беспокойство и волнение, от которого и задохнуться можно было в тесноте комнаты. Юра с недавнего времени, пусть и по началу с боем, доверял Косте находиться рядом. — Серег?. - как-то растерянно спросил Татищев старший, увидев сына. Он был в растянутой до невозможности футболке и теплых, кажется, зимних штанах, скрывавших тонкие ноги. Бледный как смерть, мужчина сидел на кухонном диванчике и из-под полуприкрытых опухших век смотрел на вошедших. «Пиздец» - мысленно вынес вердикт Сережа, кидая рюкзак на пол кухни. — Ты чего приехал? Сам же щас… - начал было Юра хрипловатым голосом, но парень его остановил. — Иди ляг, суицидник недоделанный! - возмущенно буркнул он, беря отца за запястье и вздрагивая — «холодное». Он требовательно потянул его за собой, несмотря на слабое сопротивление, подхватывая с пола рюкзак и оставляя Даню на Уралова. Парень уложил старшего на его разложенный диван с еще не убранным постельным и стал копаться в привезенных лекарствах. — Ты как? - сухо спросил он осипшим голосом, пока искал нужные таблетки. Он даже не посмотрел на отца, словно делая вид, что его вообще здесь нет, ведь иначе, не обладая пристальным взглядом Кости, заставить Юру рассказать о своем самочувствии, «пожаловаться» — просто невозможно. — Ну… - его кадык дернулся. «Сработало». - Это треш. Вали, Сереж, серьезно. Его угольные глаза были тусклыми, совсем безжизненными. Бледные губы сливались с кожей, только тонкая ярко-алая линия указывала на них. Младший бросил на постель пачку таблеток и выковырял парочку капсул из противно шуршащих блистеров. Закатив глаза, Юра проглотил их, почти тут же складываясь и отхаркиваясь в быстро протянутую салфетку. После этого его лицо словно еще сильнее осунулось, обострилось. Он дышал загнанно, глаза судорожно бегали по потолку, а пальцы стискивали мятое одеяло. — Пап, позвать Костю? - осторожно спросил Сережа, с затаенной болью следя за отцом. У него самого начинал плыть взгляд, а по спине липко пробегал озноб. Старший Татищев, прикрыв глаза, слабо помотал головой, стискивая ткань еще сильнее. Он выравнивал дыхание некоторое время, словно пытался заснуть, но потом не выдержал и распахнул красные от лопнувших капилляров глаза. — Ложись, - негромко пригласил он, приподнимая край одеяла, - Как раньше, помнишь? О, он помнил свои первые мучения от удушающего смога. Тогда, конечно, было не настолько плохо, только голова раскалывалась и было тяжело дышать, но отец не на шутку испугался — чего только он не делал, игнорируя собственное отвратительное состояние. И лекарства давал, и гнал в душ, и клал на лоб холодное полотенце и, наконец, обнимал — долго, крепко и тепло. Парень, недолго думая, кивнул и юркнул, едва не свалившись с края кровати, под тяжелое одеяло, пропахшее потом и дымом. Он не лез обниматься, просто лег рядом, пытаясь немного согреться. Они молча лежали, тупо уставившись в потолок, когда Сережа тихо спросил, перебарывая приступ кашля — Как это? - спросил он. Конечно, это не первое его НМУ, но такое сильное, что отцу так плохо, встречал впервые. — Больно, - пораздумав, ответил старший, - Но не ссы, все это проходит, - тут же добавил он, прикладывая холодную ладонь к его лбу. Он моментально изменился в лице. - Черт, беги скорей к Катюше, ты весь горишь! - из-под смертельной усталости пробилось беспокойство и даже возмущение. Он чуть ли не пинками спихнул сына с кровати, отправляя к главному опекуну их семейства — Уралову. Возмущенно ворча и шатаясь, Сережа побрел на кухню, ударившись по пути лбом об дверной косяк. — Ты в порядке? - спросили почти синхронно Даня и Костя, когда парень вошел в комнату, потирая ушибленную голову. — Заебись, - махнул он рукой и тут же, споткнувшись об свою же ногу, едва не полетел носом в стол, но был вовремя подхвачен Костей. Тот отдал его в объятия Московскому, снимая с плиты приготовленный завтрак и ставя кипятиться чайник. Мужчина покачал головой, взъерошивая свои разноцветные волосы и смешивая их в простые русые. — Дай ему жаропонижающее и… вообщем, все, что тут лежит, - он махнул в сторону разложенных на подоконнике лекарств, которые, судя по всему, уже давал Юре. Сам Костя со вздохом вышел — проведать друга своего. И не зря — того, перегнувшегося через край, выворачивало в ящик стола. То ли он понял, что у сына и правда была температура, то ли чувствовал, что ему становится хуже — что бы там ни было, Сережа этого не увидел. Тот держался вполне бодро, а после лекарств уже ни на что не жаловался и даже помогал Косте с готовкой. Последний не спал всю ночь, следя, чтобы Юре не стало хуже. Мужчина же только отмахивался, бормоча что-то вроде «всё нормально, Кать» и, когда проходили приступы удушья, проваливался в сон, уткнувшись лицом в футболку Уралова. Костя в такие моменты гладил его по голове, тяжело вздыхая, и осторожно прижимал к себе, стараясь согреть. Утром Юра стоял на балконе, ссутулившись и пусто глядя в асфальт под окнами. Сережа, держа в руках по кружке, распахнул плечом дверь и с тихим шипением от едва не вылившегося кофе подошел к нему. Он поставил горячую жидкость, с заботой сваренную Московским и Ураловым на пару, на перила, выбивая из полупустой пачки сигарету. Он положил ее рядом вместе с зажигалкой, аккуратно пододвигая к отцу кружку, а после взял свою, задумчиво поворочав ее в руках. — Я не пил кофе два месяца, - поделился Сережа, залпом отхлебывая полкружки. — Ого! - усмехнулся одними губами Юра, выдыхая сигаретный дым. - Горжусь. Он протянул руку и увеличил громкость на старом плеере, мысленно наверняка пропевая каждую строчку заученных наизусть песен. Ему явно было гораздо лучше, чем вчера — труды Кости дали свои плоды. Сережа чиркнул зажигалкой и тоже выдохнул серый дым. Отец никак не реагировал на это — что уж тут, оба промышленники, без сигарет никуда. Это был их маленький мир — задымленный холодный балкон с видом на заводские трубы и сталинки. Он еще не кашлял кровью, в отличие от отца, но каждый раз, видя как тот складывается пополам, зажимая рот рукой, или бежит в туалет, выхаркивая легкие, его словно прошибало током и, казалось, он физически ощущал его боль. — Ты чего такой кислый? - пихнул его в бок отец, смешно выгибая бровь со шрамом. - Ну-ка… Он пощелкал на кнопки плеера, листая плейлист и выискивая нужную песню. Впрочем, какое «выискивал»? — он их расположение знал так же хорошо, как и текст. Юра, блестя чернеющими глазами, пропел, постукивая пальцами с сигаретой по перилам: — И я знаю, что мне не долго осталось ждать… — Чтобы снова увидеть сосны на морском берегу, - подпел Сережа, улыбаясь краешком губ. Эта песня ассоциировалась у него только с одним человеком, к которому они часто уезжали по праздникам. - Мы съездим к Данису? Старший кивнул, все так же улыбаясь и сминая фильтр тонкими губами. — Как только так сразу. Младший, скрывая счастливую лыбу, затянулся серым дымом. Его все еще подташнивало, а как отец себя чувствовал — вообще не представлял, но когда его глаза перестали быть пустыми и стеклянными, казалось, что и дышать стало легче. А на следующий день начался пиздец. Не сказать, что началось прям плохо, скорее, уже успокоившийся Сережа был морально не готов проснуться посреди ночи, выпутавшись из объятий Химок, и бежать в туалет блевать. Парень практически упал на пол, теряя где верх, а где низ размытым взглядом и только чувствуя плечом удар об кафель. С трудом поднявшись на локтях, он вцепился пальцами в оказавшуюся рядом ванну и, перегнувшись через край, вытошнил вперемешку с тяжелым кашлем желчь с остатками кофе. Выпирающими лопатками он ощутил теплые ладони, которые словно пытались облегчить разрывающую боль в животе и груди. Когда желудок перестал сжиматься спазмом, он обессилено сполз на пол, опуская мелко дрожащие руки. Даня вытирал его лицо полотенцем, осторожно поглаживая пальцами бледную кожу и пытаясь докричаться, но Сережа слышал только противный звон и шум в ушах. Он чувствовал такую невыносимую слабость и тупую боль, как будто его пожевали и выплюнули, что хотелось постыдно расплакаться — горько, навзрыд. В голове появилась приятная легкость, когда чьи-то руки подняли его в воздух и куда-то понесли, но после все, что он смутно чувствовал — боль и озноб. Это подоспевший на шум Костя перенес заходившегося кашлем мальчика на кровать, по пути давая указания мигом проснувшемуся Дане. Юра тоже встал с постели, держась за стенку и с трудом разлепляя глаза, но смог только сесть с сыном рядом. Хотелось сказать что-то вроде «держись, ты же мужик», но видя в полумраке изломленные брови и слыша задушенные хрипы, слова вставали комом в горле. Он не мог так с ним поступить. Не сейчас, когда в нем нет совершено никаких сил. Татищев старший не любил всех Московских, что бы ему там Сережа не рассказывал, но при взгляде на перепуганного Даню, подскочившего среди ночи и снующего туда-сюда по квартире лишь бы помочь его сыну… он невольно жалел парня, что тот умудрился влюбиться в того, у кого каждая секунда на счету. И мужчина был рад, что Сережа проходит через это не в одиночку, ведь отлично помнил, как сын в панике звонил ему из школы, когда почувствовал первые приступы удушья, как, глотая слезы, рассказывал Косте на кухне, что боится заводить друзей, ведь скоро умрет. И Юра не знал, что хуже — знать, что когда-то ты был здоровым и сильным, а потом стать туберкулезником или быть больным с рождения, осознавать, что это единственный путь и ничего не изменится. Он вынырнул из мыслей, чувствуя теплые руки на своей талии и прикосновение губ ко лбу. Не глядя, Юра подался вперед, носом утыкаясь в твердый живот, глубоко вдыхая запах Костиной футболки и закашливаясь. — Как он? - спросил Татищев, переводя взгляд на сына, сопящего с Даней под боком. — Нормально. Думаю, проспит до утра, - Костя сильнее прижал к себе лохматую черноволосую макушку. - Пойдем спать, тебе тоже нужен отдых. Юра послушно встал с кровати, едва не теряя равновесие и цепляясь за крепкие руки. Он ненавидел чувствовать себя слабым, но под расплавляюще теплым взглядом Уралова он сразу забывал об этом, сильнее прижимаясь к горячему, как печка, телу. Ему нравилось лежать практически полностью на нем, чувствуя, как мерно поднимается и опускается широкая грудь, в глубине которой гулко и мягко стучало сердце, пока осторожные пальцы зарываются в грубые волосы. Юра поднял голову, всматриваясь в золотистые глаза и пальцами свободной руки оглаживая колкий угол челюсти. Он давно не задавался вопросом «правильно ли то, что они делают?», ведь не нуждался в ответе — ему просто было хорошо рядом с Костей, до одури хорошо. — Катюш… — М? - хрипло отозвался Уралов, не сводящий блестящий глаз с бледного лица напротив. Под этим теплым, как майское солнце, взглядом, Юра бесстыдно таял, буквально растекаясь по горячему телу и обвивая его всеми четырьмя конечностями. Он потянулся, прижимаясь сухими губами к уголку Костиного рта и покорно раскрывая их под напором его языка. Ему хотелось лежать в сильных объятиях вечность и чувствовать, чувствовать как его любят. Было ранее утро, в которое Татищев ворвался с холодного балкона. — Прогуляемся до пятерочки? - Сережа натянул на голову капюшон черной толстовки и посмотрел щенячьими глазками на парня. Даня вздохнул, кивая, и вставая с нагретого дивана, на котором они провели несколько дней. Он заткнул поглубже все пререкания и слова о том, что «ты еще не восстановился», «еще недавно ты не мог встать с постели, а уже рвешься на улицу» и прочее — у Татищева пусть и абьюзивные отношения со своим здоровьем, но он знает свой лимит и не вышел бы из дома без уверенности в своих силах. По крайней мере потому, что не хотел выглядеть слабым перед чужими людьми. Поэтому уже через пять минут, оставив за плечами лежащих в обнимку Юру с Костей, парни шли, перешагивая ямы в раскрошенном асфальте, до ближайшего магазина. Несмотря на унылые пейзажи и запах гари в воздухе, Сережа довольно лыбился, прижимаясь и невольно толкая боком Даню, стараясь идти максимально близко. Московский только хмурился, шлепая его по макушке и царапая свои дорогущие кроссовки об очередную неровность дороги. Он давно перестал морщиться при виде серых грязных построек и неумело обрезанных деревьев, ведь какой-никакой, но это был Магнитогорск. Его Магнитогорск. Отец, наверное, глянул бы сейчас на него своим фирменным ледяным взглядом, пронизывающим до костей, как бы говорящим «с кем ты якшаешься, сын?», увидев его, покрытого серой пылью, в мятой одежде, с растрепанными после сна волосами. Но Дане было все равно — Михаила с трудом можно было назвать родителем или даже опекуном, скорее спонсором, оплачивающим счета за жилье и всякие хотелки. Здесь же он обрел настоящую семью, здесь был человек, рядом с которым можно забыть о деньгах, статусе, да и в принципе каких-либо тревогах, оставалось только довериться и раствориться в его молчаливой заботе. Они остановились перед стеклянными дверьми холодильника. — Не смей брать пиво, - ровным голосом отчеканил Даня. Ему не нужно было даже прослеживать взгляд Сережи. - И энергетик тоже. Татищев тихо цыкнул, но ничего не сказал, только распахнул дверцы и загреб широкой ладонью несколько упаковок шоколадного молока. — Доволен? - он, как и отец, выгнул вопросительно бровь. Даня усмехнулся краешком губ, расползавшихся в улыбку, и кивнул, толкая его под локоть в сторону кассы. — Теперь снова избавляйся от своей кофеиновой зависимости, не думай, что я забыл, - строго заметил он, угрожающе втыкая трубочку в картон. Сережа в капитуляции поднял руки, мол «ты победил», и запихал оставшиеся упаковки в просторные карманы. Они шли молча, потягивая холодную жидкость и отводя от глаз непослушные пряди волос. — Спасибо, - тихо проговорил Татищев, прицеливаясь и швыряя смятый картонный пакетик в ближайшую мусорку. Даня не стал спрашивать «за что» — услышать от него слова благодарности в принципе было редкостью, да еще и таким серьезным тоном. Только взял за руку, сжимая сухие пальцы и продолжил идти как ни в чем не бывало. По дороге Татищев закурил, несмотря на недовольный взгляд парня, то и дело просил его телефон, ведь «на твоем камера лучше», чтобы сфоткать то черно-белый на первый взгляд закоулок с корявыми граффити, то щуплого котенка с пятнышком во лбу. Московский только смотрел искоса и послушно отходил на шаг назад, стараясь не попасть в кадр, пропуская момент, когда полностью завладевший его мобильником Сережа стал снимать его самого. Только каждый раз, отходя за его спину, он грустно замечал, что тот снова пропахнет сигаретным дымом, а глаза станут мутными и блеклыми. Дома приятно пахло едой, а на включенном телевизоре шел любимый фильм Татищева-старшего — значит, у Юры с Ураловым полная идиллия. Парни не стали отвлекать их, сразу уходя в другую комнату. Московский стащил брюки, которые, несмотря на то, что были сшиты на заказ, все равно были до жути неудобными, и плюхнулся на кровать, раскинув руки. Сережа выложил покупки на стол и стянул с себя через голову худи, ложась сверху и облегченно выдыхая. Он сгреб Даню в охапку, стискивая в объятиях и потираясь носом о шею, вызывая щекотку и смех. — Принцесс, - окликнул он, забираясь ладонями под футболку. — М? - промычал Химки, перебирая пальцами его смоляные волосы. — Мы поедем к Данису. Ты хочешь с нами? Даня помолчал. С Уфой отношения были еще хуже, чем с Татищевыми, опять же из-за его отца и старых передряг. В каком-то смысле, ехать к этому башкиру означало как минимум испорченный отдых, как максимум — самоубийство. Но, может, с Сережей все будет иначе?.. Последний губами коснулся ключицы, пуская волны тепла по телу под ним, и провел ладонями по ребрам до лопаток. — Так что? - он прикусил тонкую кожу, заставляя вздрогнуть и тихо промычать — Хочу… - встретив взгляд блестящих чернеющих глаз, он добавил, уточняя. - Хочу поехать с вами. Татищев расплылся в улыбке до ушей и перевернулся на бок, не отпуская парня и довольно прижимаясь щекой к его груди, ластясь. Ему не хотелось больше — ну разве что немножко — поэтому он замер, проводя рукой по золотистым волосам и слушая спокойное дыхание. Парень сам не заметил, как уснул — он все еще был слаб, а небольшая прогулка его слегка утомила — поэтому когда Костя заглянул в комнату, чтобы позвать на завтрак, то застал милую картину: Сережа сопел в объятиях Дани, закинув на него ногу и по-детски приоткрыв бледные губы, а Московский не спал и, когда Уралов потревожил их покой, шикнул на него, уговорив, что они скоро придут. Костя только тихо прыснул, пряча улыбку в кулак, кивнул и максимально осторожно закрыл за собой дверь, возвращаясь на кухню к Юре, который качался на стуле в нетерпении ожидая от брата ответа на смску. — Катюш, едем завтра! Не переживай, агай тебя не съест, - усмехнулся он. — Съесть не съест, но пулю в лоб пустить может, - проворчал Уралов, вспоминая, как Данис его реально чуть не убил после девяностых. Татищев только обнял его, растрепывая двухцветные волосы, и чмокая в кадык. — Я рядом, не дам тебя в обиду, - рассмеялся он. - Как ребята? - вспомнил он, взглядом прослеживая путь до из комнаты. — Спят, - хрипло проговорил Костя, все еще не привыкший к Юриным проявлениям нежности и смущающийся каждого внезапного поцелуя. Он прижал парня покрепче, уже собираясь продолжить их безмятежное утро, как в комнате за их спинами раздался грохот и возмущенные крики. Оба мгновенно отлипли друг от друга и, встревоженные, прибежали на шум. — Что случи… - начал было с порога Уралов, но тут же замолк. Даня прижимал Сережу к кровати, тыча ему в лицо экраном телефона и гневно спрашивал «что это?!» «да когда ты успел?!» в перемешку с большим количеством «ненормативной лексики», как выразился Костя, когда пересказывал эту историю Романову в один из вечерних видеозвонков. Татищев беспомощно отбивался, тихо кашляя, пока Московский трепал его за волосы и кричал. Юра, который не смог попасть в комнату из-за загородившего дверной проем шкафа по имени Уралов, был выпихнут последним обратно на кухню со словами «сами разберутся». Только через двадцать минут успокоившийся Даня лежал и смотрел на одну из сделанных тайком фотографий. На ней он, с безбожно помятым лицом, в поспешно напяленной куртке, смотрел в асфальт, ссутулившись. — И зачем ты в этот момент меня сфоткал? - пробурчал парень, снова показывая снимок. Сережа придвинулся со спины, утыкаясь щекой ему в шею и неловко прижимаясь всем телом, словно греясь. — Ну… ты здесь очень милый, - небрежно проговорил Татищев, щекоча губами плечо. Даня скептически нахмурился, словно пытаясь увидеть в фотографии то, что видел его парень. — Смотри, - вздохнул Сережа, забирая из его рук телефон и делая экран поярче. - Видишь, солнце прямо за твоей головой? Оно подсвечивает волосы по краям, у тебя как будто ореол появился, ну, ты понимаешь. И… ты ведь редко так ходишь. Хотел запечатлеть. — «Так» — это как? — Ну… не с прямой как доска спиной, без этого дурацкого шага как у солдатика, словно на доклад идешь. Волосы не зализаны, одежда не с иголочки, хотя я знаю, что тебе все равно в ней неудобно, - Татищев руками обвил его поперек торса, сильно сжимая в объятии. - Просто… ведешь себя так, как хочешь, а не как того желает твой… Михаил Юрьевич. Специально не назвал его «отцом» — знает, что Химки того за родного человека не считает. Даня развернулся в кольце его рук, зарываясь носом в шею и пряча пробежавшую при упоминании Москвы тревожную дрожь в молчаливой благодарности. — Мне так проще, - проговорил он, задумчиво разглядывая маленькие родинки на сгибе чужого плеча. - Пусть я таким буду только с тобой. Татищев кивнул, прижимаясь губами к золотистой макушке и поглаживая по спине. Пожалуй, так было даже лучше, словно такой домашний, милый Московский — привилегия исключительно для него, только его право видеть его таким. — Там это, Константин Петрович звал завтракать, - вспомнил Даня — Боже, принцесс, для бати он вообще Катюша, а ты все по имени-отчеству его называешь, - прыснул от смеха Сережа, поднимаясь с теплого одеяла. - Ну пошли, насчет себя ничего не обещаю, но ты точно должен поесть. И, после небольшой перепалки, в которой поднималась тема полуживого Магнитогорска и заваленного работой Химки, парни вышли-таки из комнаты, которая пережила так много за последние дни, и присоединились к уже поевшим «родителям», которые теперь обсуждали что-то свое за кружкой крепкого кофе под завистливый взгляд Сережи.