Вздыхаю, словно шелестит листвой Печальный ветер, слезы льются градом, Когда смотрю на вас печальным взглядом, Из-за которой в мире я чужой. Улыбки вашей видя свет благой, Я не тоскую по иным усладам, И жизнь уже не кажется мне адом, Когда любуюсь вашей красотой. Но стынет кровь, как только вы уйдете, Когда, покинут вашими лучами, Улыбки роковой не вижу я. И, грудь открыв любовными ключами, Душа освобождается от плети, Чтоб следовать за вами, жизнь моя. Франческо Петрарка, сонет XVII.
Как кожуру снимаешь с апельсина — округлость плеч, углы локтей, трапецией вздохнёт грудная клетка, ладони пачкают одежду, кожу — ты раздеваешься, на Бога не похожий, прохожий — я на тебе задерживаю взгляд. Мне кажется, что сто веков подряд (о, все в порядке, да, все хорошо, в порядке) смотрю на этот очень средний торс, на впадинку пупка в кайме волос, — как заколдованная тварь, сто первое тысячелетие я медленно иду тебе навстречу… Я. В. С.
Луиза Арамона сидела в залитой солнечным светом комнате и глубоко ровно дышала, пытаясь переварить клокочущую внутри смесь из раздражения, ревности и недовольства собой. До сорока лет дожила, а ума не нажила. Ненавидеть Катарину Ариго проще всего, но что проку в том самой Луизе? Разве Ворон бросит эту лицемерную дрянь? Вряд ли. Любит он ее или нет (лучше бы не любил. Или лучше бы любил? Перед чем легче было бы отступить – перед истинным чувством или перед хитроумной политической интригой?), это ничего не изменит, во всяком случае, пока Катарина жива. Чтобы отвлечься, она уставилась на пальцы королевы, которые небрежно, но мастерски перебирали струны арфы, наигрывая что-то элегически-печальное – под стать любимой из масок музыкантши. Ручки у нее были, что надо – белые, холеные, с тонкими изящными пальцами и ухоженными овальными розовыми ноготками. Еще бы – Луиза самолично наблюдала, как две горничных их подпиливают, полируют жемчужной пудрой и натирают лунки персиковым маслом, чтобы потом аккуратно отстричь крошечными ножничками мельчайшие заусенцы. По сравнению с руками Катарины, у самой Луизы были руки прачки, хотя на самом деле это было не так – обычные женские руки, чистые, без цыпок и мозолей, с аккуратно подстриженными и подпиленными ногтями. Впрочем, рядом с Катариной почти любая женщина казалась замарашкой. Кроме, может быть, Селины – Луиза с материнской гордостью взглянула на дочь и изо всех сил взмолилась Создателю, чтобы жизнь отсыпала девочке все то счастье, что проплыло мимо нее самой. В бывших покоях королевы Алисы было холодно, несмотря на то, что топили их и днем, и ночью; затхлый запах давно заброшенного нежилого крыла пробивался через аромат цветов в вазах. Ожидание тянулось, как протухший кисель. Придворные дамы убивали время, как могли: кто скучал, кто перешептывался, кто притворялся, что читает книгу Ожидания. Луиза предпочитала думать о своем, для вида перебирая четки: образ глуповатой, услужливой и благовоспитанной серой мыши – самое то для подобных гадюшников, но тут главное не переусердствовать – умных и недобрых глаз при дворе хватает, слишком нарочитый маскарад могут разгадать, и тогда прости-прощай ее самовольно возложенная на себя миссия – быть глазами и ушами Первого маршала. Но это-то ладно – у Ворона и без Луизы найдутся верные люди, но может пострадать Селина, а этого Луиза допустить никак не могла. Не после Циллы. Хватит и того, что Манрики с нее глаз не спускают, и тут даже покровительство Рокэ Алвы их не спасет – что с него толку в его отсутствие… А папенька только и знает, что пучить глаза от важности да вещать про дочерний долг… Поток мыслей Луизы прервало появление стражника, на лице которого читалось столь явное беспокойство, что у нее аж зачесалось между лопатками. Он подошел к королеве и что-то зашептал ей на ухо. Катарина порозовела, затем привычно дернулась, будто ее кольнули иголкой под ребра. - Сударыни – звонким голоском юной девочки проговорила она, в то время как ее ее щеки и шея покрывались алыми пятнами – На сегодня и на завтра я вас отпускаю. Что-то случилось, размышляла Луиза, пока ее тощие колени привычно складывались в реверансе, но что? Как узнать, у кого спросить? Второй раз спрятаться в уборной и подслушать? Нет, не стоит. Один раз ей повезло, а за второй Леворукий может и плату потребовать. К тому же, надо присмотреть за девочками. В коридорах было пусто, слуги и стража будто куда-то подевались, слышен был только стук их каблуков. Наконец, она увидела гвардейца, стоявшего на посту у бокового входа, каким обычно пользовались фрейлины и другие лица, прибывавшие в дворец по службе. - Прошу прощения – она бочком подошла к бравому парню при усах и алебарде, даже голову чуть по-птичьи наклонила и шею втянула, чтобы никто не подумал, будто она хоть сколько-нибудь важное лицо – Могу я узнать, что произошло? Ее величество… то есть Катарина Ариго отпустила нас, своих дам, вот я и подумала, что… - Первый маршал вернулся в столицу – с торжеством в голосе отчеканил молодец, только что не вытянувшись во фрунт. За спиной кто-то ахнул – должно быть, Селина. - Вот как? – Луиза тут же стряхнула с себя шутовской образ и тоже выпрямилась – Вы точно это знаете? - Как Создатель свят, сударыня. - Благодарю вас – Луиза степенно кивнула и вышла, сдерживая острейшее желание подобрать юбки и пуститься в пляс, точно какая-нибудь крестьянка, а сердце тем временем заливала яркая пряная радость, как от глотка касеры. Вернулся! Кэналлийский Ворон вернулся! То-то забегали эти рыжие тараканы, уж он-то их поклюет как следует! Радость Луизы сдулась так же быстро, как и возникла. Ну конечно. Их отпустили именно поэтому – встреча любовников (или ненавистников, если верить откровениям Катарины в саду) после долгой разлуки должна пройти без свидетелей. Понятна и спешка: Рокэ Алва, скорее всего, уже скачет во дворец, чтобы спасти королеву из лап заговорщиков, и порадовать, так сказать, не снимая сапог. Дважды. Все время, что они тащились в особняк по запруженным улицам, она продолжала против воли растравлять себя этими мыслями, радуясь только тому, что никто этого не видит и не замечает. Карету тряхнуло, девицы закрутили головами, точно сороки, послышалась перебранка кучера с каким-то прохожим, окрик, свист кнута, и они снова двинулись вперед. Луиза, на секунду вспомнившая Октавианскую ночь, облокотилась обратно на подушки и посмотрела на Селину и Айрис, сидевших напротив. Селина была бледной и грустной, что делало ее еще красивее, а вот глаза Айрис блестели от непролитых злых слез. Капитанша тихонько вздохнула про себя: не будь юная герцогиня Окделл такой упрямой гордячкой, она бы попыталась достучаться до девочки, объяснить, что мало одного древнего имени, если у тебя нет ни денег, ни красоты, ни покровителей, а твой отец, к тому же, бунтовщик, предатель и враг короны. А еще – что для нее же самой лучше как можно скорее спуститься с небес на землю и перестать страдать по мужчине, который не собирается ее даже соблазнять, не то, что жениться. Впрочем, для таких упертых, как Айрис, это только во благо: не понимает, дуреха, что безразличие Алвы для нее куда лучшая защита, чем добродетель. Да уж, грустно усмехнулась Луиза про себя – зарекалась кошка сметану лакать. Не ей, говоря по совести, давать советы Айрис Окделл в делах сердечных, самой бы кто посоветовал. И все равно, как жаль, что молодая герцогиня лицом уродилась в отца, а характером – в мать. Такие, как она, редко бывают счастливы. Не дай Создатель зачерствеет, озлобится на весь мир, и будет вторая Мирабелла, а то и хуже – потому что нет ничего страшнее человека, совсем не знавшего любви. *** - Герцогиня Айрис Окделл и госпожа Арамона с дочерью – объявил слуга, пропуская их вперед. Первым, что увидела Луиза, когда слуга-кэналлиец, встретивший их у парадного подъезда, проводил дам в малую гостиную, были сапоги. Покрытые пылью черные замшевые сапоги для верховой езды – со сбитыми каблуками и поношенные. Такие наденет человек, для которого удобство важнее чужого мнения. К сапогам прилагался и их обладатель, который стоял у камина и смотрел на огонь. Одна рука расслабленно висит вдоль тела, другая небрежно опирается на каминную полку из зеленоватого мрамора, тут же бокал с вином – хоть картину пиши. На короткое – очень короткое – мгновение Луиза запнулась на пороге, но быстро взяла себя в руки и вошла. - А, сударыни. Добрый вечер. Прошу прощения, что не предупредил о своем возвращении, оно случилось несколько неожиданно. Впрочем, не могу пожаловаться: урготские наследницы достойны всяческих похвал, однако свое как-то ближе к сердцу. - Добрый вечер, господин герцог – по возможности сдержанно и почтительно произнесла Луиза, которой казалось, что жар от девичьих щек жжет ей затылок – Надеюсь, ваше путешествие прошло благополучно. - Благополучно, насколько может быть благополучна война. Впрочем, не буду омрачать ваш слух подробностями. Добавлю лишь, что ваш сын, сударыня, оказался отменным порученцем. - Герард с вами? - Да, он здесь, я отправил его отсыпаться в одну из гостевых спален. Не волнуйтесь, у вас будет возможность провести время вдвоем. - Вы победили врагов Талига? – выпалила Айрис у нее за спиной. - Разумеется – бросил Ворон – За этим его величество меня туда и отправил. - Пока вас не было, здесь… Здесь такое было! – Луиза дорого бы дала за возможность шикнуть на девчонку, но эту ослицу надорскую еще попробуй заткни. - Не сомневаюсь, герцогиня, жизнь в столице в мое отсутствие кипела ключом. У вас будет возможность рассказать мне все за ужином. Его подадут через… Через три часа. Алва медленно моргнул и ненадолго зажмурился, как человек, который очень долго не спал. Секунду спустя уже снова смотрел на трех дам равнодушным синим взглядом, за которым ничего было не разглядеть, но в это короткое мгновение Луиза вдруг увидела в нем не непобедимого Первого маршала Талига, не легендарного Кэналлийскго Ворона, лучшего фехтовальщика Золотых земель, любовника королевы, человека, которого обожала одна половина королевства и мечтала убить другая – а самого обычного смертельно уставшего мужчину, хоть и очень красивого. Чего бы она не отдала сейчас за возможность выгнать всех прочь, стащить с него эти проклятые сапоги, обмыть ноги горячей водой, расчесать волосы, приголубить… Но это было невозможно не только потому, что он был Повелителем ветров, а она – незаконнорожденной мещанкой, и к тому же, старой и уродливой, а потому, что на подобную степень близости и открытости со стороны такого человека, как Рокэ Алва, могла бы рассчитывать лишь любимая и любящая супруга, каковой Луизе Арамона не стать никогда и для кого, даже упади небо на землю. Картина, мгновенно вспыхнувшая в воображении Луизы, была столь щемяще-интимной и трогательной и настолько превосходила по силе впечатления те шальные фантазии, которые порой залетали в ее голову, и которые она упорно в себе душила в угоду здравому смыслу, что вышколенная годами упражнений маскировка дала трещину. Чувствуя, как краска заливает щеки не хуже, чем у королевы, вдова поспешила ретироваться, утащив девиц за собой. К счастью, они были настолько поглощены собственными чувствами, что не обратили ни малейшего внимания на нее. Оказавшись в спасительном убежище отведенных ей комнат, Луиза надеялась прийти в себя и отдохнуть, но ничего не вышло. Она закрылась в спальне, стащила надоевшее придворное платье и корсет и попыталась вздремнуть, но мысли носились в голове, точно ошалевшие кошки. Герард, Ворон, Селина, Айрис, снова Герард и снова Ворон, Жюль, Амалия, матушка, Цилла, Катарина, Манрики, замшевые сапоги… Наконец, она махнула рукой на сон и отправилась на поиски сына. Герард, как и следовало ожидать, спал без задних ног, а Луиза сидела рядом с кроватью и не могла на него наглядеться: полгода вдали от дома превратили мальчика в юношу. Он вытянулся и окреп, над верхней губой начали пробиваться усики, и, слава Создателю, он ничуть не походил на своего отца. Луизе очень хотелось его разбудить, обнять, расцеловать, но она не стала – пусть мальчик отдохнет, а ей все равно пора переодеваться к ужину. За четверть часа до назначенного времени Луиза заглянула к Айрис, заранее приготовившись уламывать упрямую девчонку не надевать синее и черное «до официального объявления», но, уговоры, к счастью, не понадобились – Айрис за какими-то кошками вырядилась в красный бархат, который был ей и не к лицу, и не по возрасту. Из чувства долга она вяло поуговаривала герцогиню Окделл сменить наряд, но довольно быстро сдалась, в глубине души коря себя за малодушие. Сама Луиза оделась в серый шелк, вышитый по лифу жемчугом, – новое платье было заказано для вечерних приемов во дворце и как нельзя лучше отвечало ее положению и состоянию: достаточно роскошно, чтобы не выглядеть замарашкой в окружении придворных, и достаточно скромно для вдовы капитана Лаик, которая знает свое место. К тому же, отменные кружева на вороте и рукавах искренне радовали глаз Луизы, у которой отродясь ничего подобного не было – граф Креденьи осыпал любовницу золотом, но матушка считала полезным для дочерей держать их в черном теле, а жалованье Арнольда в провинции позволяло жить, не зная нужды во всем необходимом, но не более того – к тому же, он скорее удавился бы, чем купил жене подарок. К платью шли аметистовые серьги с тремя подвесками и небольшой, но изящный медальон на шелковой ленточке. С уложенными как следует косами она даже понравилась себе в зеркале – не красавица, да, и уже не быть, но вид более чем достойный. Неизвестно, что делал Рокэ Алва в эти три часа – спал, пил вино, касеру, шадди или все же успел съездить во дворец – но от прежнего утомления не осталось и следа, как и от дорожного наряда. За столом он вел себя как радушный хозяин – сдержанно, но роскошно одетый, прекрасно воспитанный, учтивый и видящий своим первейшим долгом развлекать гостей. В качестве развлечения был предложен подробный рассказ о войне с Бордоном, в котором, как подозревала Луиза, одни подробности были приукрашены, а другие, наоборот, выпущены. Как и при дворе, Луиза предпочитала молчать и наблюдать за окружающими, не забывая отдавать должное прекрасному герцогскому столу. Герард безостановочно ел, радуя материнское сердце хорошим аппетитом, Селина наоборот – клевала, точно птичка, и мило краснела, когда Алва иногда обращался к ней, Айрис, наоборот – не ела вовсе и поедала Первого маршала глазами, а щеках у нее с каждым глотком вина расцветали алые пятна под цвет платья, что вызывало у Луизы тревогу. Не то что бы Рокэ Алва был не в состоянии справиться с женскими выходками, но Луизе было крайне нежелательно, чтобы его высокое мнение о ее умениях присматривать за юными девами и, очевидно, оказывать на них благотворное влияние, пошатнулось – и дело было отнюдь не только в возможности хотя бы изредка его видеть, но и в детях. Патент Селины, карьера Герарда, будущее Жюля и Амалии – все их благополучие зависело от Алвы, и она не могла их подвести. Не говоря уже о том, что от Ворона было зависеть куда приятнее, чем от матушки или графа. Тем временем после холодных и горячих закусок, супа, рыбного и мясного блюд подали десерты – воздушные пирожные, украшенные позолоченными сахарными бусинками, нарезанные фрукты, острые сыры из Эпинэ и сладкие вина. - Герцог Алва, я хочу поговорить с вами – громко сказала Айрис. - Разумеется, герцогиня, я весь внимание. Айрис гордо вскинула голову – ни дать ни взять норовистая молодая лошадка. - Я считаю, крайне возмутительными сплетни, которые ходят при дворе относительно вас и Катарины Ариго – повторила она так же громко. В столовой стало очень тихо, даже Герард перестал бренчать столовыми приборами. - Так-так, сударыня. И что же это за сплетни, осмелюсь спросить? – Рокэ откинулся на спинку стула, и смотрел на Айрис с затаенной насмешкой в синих глазах. Видимо, все происходящее казалось ему невероятно забавным, в то время, как Луиза, побледнев, смотрела на надорскую ослицу, пытаясь взглядом заставить ее замолчать. - То, что эти людишки говорят о вас – оскорбительно – продолжила Айрис звучно – Вы слишком благородны, чтобы, понять их мелкий и пошлый образ мыслей, а пересказывать все эти низости в приличном обществе я полагаю совершенно недопустимым. Луиза бросила быстрый взгляд на Алву – он, казалось, с трудом удерживался от того, чтобы расхохотаться, даже уголки его губ подрагивали от подавляемой улыбки. - Вы полагаете, герцогиня? Что я настолько благороден и добродетелен, что не в состоянии догадаться, о каких сплетнях идет речь? Что ж, раз вы так считаете, то я скажу: сплетни о королеве есть государственная измена, и всякий, кто их повторяет – такой же изменник. Шея Айрис Окделл пошла красными пятнами, Луиза подобралась в ожидании катастрофы, испытывая детское желание зажмуриться – будто девушка держала в руках огромную фарфоровую супницу и готовилась со всей силы бахнуть ей об пол. - Измена – распространять подобные низости о Первом маршале Талига – ответила она, раздувая ноздри – И я всем заявила, что не потерплю подобного в своем присутствии. Как ваша… - Я весьма благодарен вам за столь благородный порыв, герцогиня – перехватил ее Алва, вдруг мгновенно посерьезнев – или притворившись серьезным – Вы ведь, если я не ошибаюсь, тайно воспитаны в эсператизме? Не стоит так на меня смотреть, я отлично знаю, что многие семьи Людей чести приняли в свое время олларианство только для вида. Разве Святая Эсператия, как, впрочем, и Книга ожидания, не возводит осуждение ближнего в разряд греха? Ваш долг как подданной Талига и его короля и благочестивой эсператистки предоставить грехи королевы Создателю и молиться о ее покаянии и вразумлении, а не распространять грязные, как вы сами сказали, сплетни. Айрис Окделл захлопнула рот и потрясенно смотрела на маршала. Герард выпучил глаза, Селине, похоже, хотелось провалиться сквозь пол, а Луиза хохотала про себя: вот это уел! Кто бы мог ожидать от Рокэ Алвы речей в духе заправского проповедника? Так-то тебе, милочка! Хотела «жениха» - изволь теперь его слушаться. - Час уже поздний, сударыни – тон голоса Рокэ не изменился, но что-то в нем не допускало возражений. Герцогиня, позвольте проводить вас – С этими словами он встал, подал руку Айрис, которая немедленно покраснела от выреза до корней волос, слившись со своим платьем, и повел ее прочь из столовой. Остальные последовали за ним, первым – Герард, не желавший никому уступать своего места рядом с обожаемым соберано. Луиза об руку с Селиной шла через анфиладу к крылу, где находились их спальни, и краем глаза следила за дочерью: лицо у нее было печальное, но она как будто смирилась с судьбой. Да что ж такое, в отчаянии подумала Луиза, неужели всем бабам, на пути которых возникает Алва, не видать в жизни счастья? Только потому, что другого такого, как он, нет на свете, а его им никогда не заполучить? Пропади она пропадом, эта проклятая любовь, в самом деле, если от нее одни страдания. Перед ними бесшумно возник Хуан и обратился к Луизе: - Дора Луиза, соберано просил вас вернуться в красную гостиную. Я провожу дориту Селину. - Разумеется. - Спокойной ночи, мама – добавила Селина и ушла в сопровождении Хуана, а Луиза развернулась и пошла обратно. Красную гостиную – малиновый шелк, сдержанное старое золото – освещал главным образом жарко натопленный камин, свечей было немного, и комната мягко уходила в темноту. Между двумя парными диванчиками на маленьком столике для игры в карты стояла открытая бутылка и два бокала граненого хрусталя, а на том, что был дальше от двери, нога на ногу сидел Рокэ Алва и снова смотрел на огонь, который точно художник тонкой черной линией обводил его профиль – орлиный тонкий нос, высокий лоб, острый подбородок, крыло темных волос. Сердце Луизы снова болезненно пустилось вскачь. Нет, пора кончать со всем этим – любовь любовью, а так и до удара недалеко. Она глубоко вздохнула, беря себя в руки, и шагнула внутрь. - Сударыня – Рокэ встал и приглашающим жестом указал на соседний диванчик – Я рад, что вы смогли прийти, несмотря столь позднее время. - Я в вашем распоряжении, герцог – ответила Луиза, еле удержавшись от того, чтобы нервно сглотнуть – в горле тут же пересохло. - Вина? - Прошу. - «Черная кровь»? Или, если хотите, я могу послать за «Девичьей слезой». - В моем положении лучше уж «Вдовья» - Луиза постаралась улыбнуться, тут же обругав себя за глупую шутку. - Нет – протянул Алва, внимательно глядя на нее – Вам лучше подойдет «Черная кровь», поверьте – И с этими словами подал ей бокал – Ваше здоровье. - И ваше, монсеньор. - Не называйте меня так, вы не прислуга. - Но я служу вам. - Вы служите королеве Талига. Мне вы оказываете услугу, и немалую. - Вы уже стократ отплатили мне за нее, господин герцог. - Ошибаетесь. Избавление меня от Айрис Окделл стоит так дорого, что, даже если бы я осыпал вас золотом с головы до ног, этого было бы недостаточно. Золото можно вернуть, а жена – не перчатка, которую можно заткнуть за пояс и забыть о ней. - Мне жаль ее – вдруг вырвалось у Луизы, и ей тут же стало противно от того, до чего высокомерно это звучит. Тоже мне, нашла кого жалеть! Да, конечно, Айрис глубоко несчастная одинокая упрямая некрасивая дурочка, но она по крайней мере, молода и знатна, пусть даже Создатель не дал ей красоты, а семья – денег. Но самое главное – у нее все впереди. И счастье, и несчастье, и любовь, и боль, и радость, закаты, рассветы, ветер в лицо, свежие цветы, нетронутые цинизмом или тлением чувства, надежды, наконец. Это у нее жизнь уже близится к закату, еще совсем немного – и Селина выйдет замуж, Герард женится, потом вырастут и разлетятся младшие, и останется ей только чулки штопать и внукам сказки на ночь рассказывать, вот и вся жизнь. Луизе вдруг стало чудовищно жаль себя, на глаза едва не навернулись горькие, горячие, точно кипяток, слезы. Святая Октавия, да что с ней такое? Неужели это близость Ворона делает ее такой слабой и беспомощной перед самой собой? Куда девается все ее хваленое самообладание и приобретенное еще в юности умение не жалеть себя попусту? Чтобы не разрыдаться, она быстро отпила вина. - Мне тоже – ответил Рокэ после недолгого молчания – Но не настолько, чтобы бросать ей под ноги свою жизнь. Представители семейства Окделл имеют дурную привычку не ценить того, что для них делают. Еще одна загадка. О ком говорит Алва? Не о брате ли Айрис, который был его оруженосцем, а затем куда-то исчез из столицы? - Так вот, о благодарности. Я сделал вашего сына рэем Кальперадо – это один из титулов, принадлежащих семье Алва, обычно им награждали какого-нибудь дальнего родственника, но Герард показал себя необычайно способным молодым человеком. Надеюсь, вы не возражаете против этого. - Могу ли я… Монсеньор… Герцог Алва, для меня и моего сына это огромная честь. - Хочу отметить, что ваш сын продемонстрировал столь похвальное качество как верность семье – иными словами, его обеспокоило, как бы новый титул не дал повода говорить, будто он стыдится имени Арамона. Я со своей стороны добавлю лишь, что если кто и в состоянии придать этой фамилии чести, то это он. - Боюсь, покойный капитан Арамона был не самым лучшим отцом – дипломатично ответила Луиза, вновь отпивая вина. - Покойный капитан был тупой, завистливой и вечно пьяной скотиной – все тем же ровным светским тоном ответил Алва – А потому все достоинства его сына я склонен приписывать его матери. - Благодарю – только и нашлась ответить Луиза. - Я также намерен отослать его в Алвасете в ближайшее время. - Разумеется, вы его командующий, и решать вам. Алва медленно, как-то неотвратимо повернулся и пригвоздил ее взглядом к дивану, даже за бокал не спрятаться: - Вы меня очень обяжете, сударыня, если перестанете передо мной лебезить. Кажется, мы уже договорились, что вы – не прислуга. К тому же, моя все равно себя так не ведет. Я сообщаю вам это, потому что вы мать Герарда и имеете право знать о моих намерениях на его счет. А намерения мои таковы, что, ему будет полезно пожить в Кэналлоа, узнать эту землю, ее людей, их язык и обычаи, чтобы стать кэналлийским рэем не на словах, а на деле. К тому же – Алва потянулся – при виде холеной, несмотря на постоянные походы и сражения белой руки с крупным перстнем сердце Луизы в очередной раз скакнуло к горлу – и подлил им обоим вина, не спрашивая – Герард слишком умен, чтобы дать ему погибнуть от случайной пули, что с порученцами чаще всего и случается. Вы ведь знаете о восстании в Эпинэ? - Конечно. - Это не просто кучка фанатиков, которые повытряхивали из сундуков выцветшие флаги и прадедовские сабли. Это маленький костерок, который кто-то упорно раздувает в пламя, но это пламя очень скоро может охватить весь Талиг… Если я его не затушу вовремя. - Уверена, вы сделаете это в самом скором времени – и одержите победу, как обычно. - А я вот не уверен – Алва снова отвернулся к огню, а Луиза гадала, к чему весь этот разговор. Ведь не может же он в самом деле делиться с ней своими мыслями… Просто так? - Робер Эпинэ не выглядит ни безумцем, ни самоубийцей, а уж Симон Люра тем более. Нет, кто-то водит полки королевской армии, точно кукол на веревочках, а я не только не знаю, кто это, но даже не знаю, с кого начинать список подозреваемых. И вот это, сударыня, настораживает меня куда сильнее. Я способен победить любого из врагов Талига – это было сказано будничным тоном, каким произносятся прописные истины – Но только при условии, что я знаю, кто этот враг. Но как напасть на того, кого не достать? Все равно, что колоть туман шпагой. А вот здесь, в столице, на свое несчастье собрались те, кого я достать как раз могу – и намерен это сделать. В том числе и вашего досточтимого батюшку. - Для меня он всегда был только господином графом – пожала Луиза плечами – Я никогда не видела в нем отца, как и он во мне – дочь. Мы были лишь досадной помехой, неудобством, которое не получилось устранить. Простите. - За что? Или вы думаете, я оскорблюсь за графа Креденьи? - Нет. За то, что обременяю вас своими женскими глупостями. - Ваши мысли определенно женские, поскольку вы, без всякого сомнения, женщина, но о том, глупы они или нет – предоставьте судить мне. Как вы смотрите на то, чтобы перебраться в Алвасете с Селиной и – Алва слегка вздохнул – герцогиней Окделл? - Вы полагаете это необходимым? Я бы не хотела расставаться с младшими – они сейчас у матушки, но я могу в любой момент их увидеть. - Вы можете взять их с собой. Что до необходимости – пока ее нет, но все может измениться в одно мгновение. Луиза замялась ненадолго, но затем решила, сказать, как есть. - Видите ли… О нас и так ходят разговоры. Пока я могу отговариваться тем, что мы пользуемся вашим гостеприимством лишь временно, они не страшны, но, если мы все переедем в Алвасете – сплетни будет не остановить. Меня, как вы понимаете, не слишком волнует моя репутация – Луиза чуть усмехнулась, пусть усмешка и вышла скорее горькой – но Селина… Я не могу испортить ей жизнь в самом начале. - Сомневаюсь, что вы способны испортить ей жизнь больше, чем ваши родители испортили вашу. По крайней мере, подумайте об этом. - Обещаю обдумать со всей серьезностью – на этот раз Луиза улыбнулась вполне искренне. - Как вам вино? - Великолепно. - Что ж, в таком случае, позвольте вам добавить. - Боюсь, это будет слишком. Два бокала позволяют распробовать напиток и на время позабыть о тревогах, но от трех можно и голову потерять. - Тем более – вам полезно ради разнообразия потерять голову – возразил Ворон, наполняя сначала ее бокал, а потом свой – Ваше здоровье, сударыня. «Я и так ее уже потеряла» - ответила Луиза про себя, но вслух решила не спорить. - И ваше, господин герцог. Какое-то время они молчали. Луиза потягивала «Черную кровь», смакуя терпкий пряный вкус и наслаждаясь теплом в теле и легким приятным туманом в голове. Может быть, Рокэ Алва и прав… В конце концов, она действительно никогда не теряла головы – разве что, когда впервые увидела синеглазого молодого полковника и влюбилась в него раз и навсегда. Впрочем, если подумать – мудрено ли было не влюбиться? В ее провинциальной жизни с постылым мужем и одними и теми же сплетнями он был как порыв свежего ветра. Помнится, после той встречи Луиза молилась как никогда в жизни – не о детях, не о муже и даже не о себе – а о том, чтобы еще раз его увидеть. Что ж, ее молитвы исполнились с лихвой – и видит, и говорит, и даже пьет вино в его компании. Есть ли о чем жалеть в жизни? Да – был дан честный ответ. О том, что не прожила так счастливо, как хотела, и, как, возможно, могла бы, даже без Рокэ Алвы. Его в формулу счастья включать все равно бесполезно, как бесполезно надеяться, что Дейне остановится над твоей головой и вспыхнет ярким сиянием. Поток ее размышлений прервал голос Первого маршала: - Что ж, сударыня. Как ни приятно мне ваше общество, я определенно злоупотребил своим положением хозяина. Вы позволите проводить вас? - Что? Да, разумеется – Луиза поставила недопитый бокал на столик и поднялась. В душе блаженство мешалось с разочарованием: такой чудесный вечер, и так быстро кончился, а она даже не сумела насладиться им сполна, занятая своими мыслями и страхами. Нет, не выйдет у нее потерять голову. Алва подал ей руку, и они вдвоем вышли из гостиной. В коридоре он взял у стоявшего наготове слуги подсвечник со свечой, после чего кивком отпустил, и они остались вдвоем. Путь к жилому крылу пролегал через картинную галерею, полную портретов многочисленных герцогов Алва, чьи лица, смутно угадывающиеся в колеблющемся свете, казалось, взирали на Луизу с осуждением – что она о себе возомнила! Но Луиза твердо решила, что последними мгновениями наедине с Вороном она насладится сполна, а потому не смотрела ни влево, ни вправо, и уверенно – насколько это возможно после почти трех бокалов, не считая того, что было за обедом – шагала вперед, остро ощущая свои пальцы в его руке – кончик среднего касался ободка перстня. Она не сразу сообразила, что они прошли мимо ее спальни. Даже после того, как Алва пропустил ее вперед в открытую дверь черного дерева, украшенную искусной резьбой. Будуар был невелик, но прекрасно обставлен: изысканная роскошь в сочетании с простотой. На банкетке у двери подремывал слуга, Алва потряс его за плечо и жестом велел выйти вон – но и тогда Луиза ничего не поняла, просто стояла и растерянно смотрела на происходящее. Лишь когда он отворил двойные двери в следующий покой, прошел внутрь и с расстановкой начал распускать шнуровку дублета, до нее начала постепенно доходить суть происходящего. Ворон небрежно бросил его на резное кресло у столика для умывания с тазом, кувшином, зеркалом, бритвенным прибором и щеткой для волос, и повернулся к ней: - Сударыня, не желаете ли, чтобы я помог вам раздеться? На миг Луиза застыла – по телу мгновенно прокатилась сначала холодная, затем горячая волна, в глазах все поплыло, а затем вернулось на свои места, только сердце билось быстро-быстро. - Нет – как можно тверже ответила она – Я предпочитаю делать это сама. *** Сложно было сказать, что разбудило ее первым: солнце в глаза или же ощущение, что ей трудно дышать. Открыв глаза, Луиза несколько секунд полежала неподвижно, давая им привыкнуть к свету, потом сообразила, что дышать мешает коса вокруг шеи. Луиза завозилась, расплетшийся кончик косы скользнул по щеке, она повернулась набок и разбудила мужчину, спавшего на животе лицом к ней. Он открыл глаза, в утреннем свете показавшиеся двумя чистейшей воды сапфирами, и какое-то время молчал, а затем произнес обычным ровным тоном: - Доброе утро, сударыня. Луиза в ответ лишь кивнула – за свой голос она поручиться не могла, как и за утренний запах изо рта. Рокэ Алва тем временем вылез из постели и потянулся, расправляя плечи. Луиза позволила себе на миг насладиться этим зрелищем, но тут ее внимание привлекло кое-что, что заставило вдову сорока с лишком лет залиться душной краской стыда. На спине Первого маршала Талига виднелись отчетливые – и свежие – розовато-красные полосы от женских ногтей. И на плечах. И на боках. Царапины были даже на суховатом бедре – краем сознания Луиза успела отметить, что таким ногам могла бы позавидовать и первая красавица королевства, не говоря уже о ней самой. А что, если… Луиза покраснела еще пуще, но теперь стыд был с оттенком разочарования и злости на собственную наивность. Что ж, даже если и так – какая разница? Капитанша заставила себя проглотить горький ком в горле, надела вежливо-отстраненную маску на лицо и тоже вылезла из постели. Алва одевался быстро – видно, сказывался походный опыт – и после недолгого молчания, которое нарушал лишь шорох ткани, снова обратился к ней: - Сейчас еще достаточно рано. Герард и Селина спят, как и герцогиня Окделл. Я распорядился, чтобы сегодня их разбудили на полчаса позже. Вы сможете вернуться в свою спальню незамеченной. - Как скажете. К слову о детях: матушка просила сегодня привести их на обед. Вы не возражаете? - Нет. Но Герард должен до ночи вернуться, завтра ночью он уезжает в Кэналлоа. - Разумеется, я прослежу за этим. - Слуг можете не опасаться: в этой части особняка в такое время их не бывает, а даже если вы на кого-то и наткнетесь – мои люди преданы мне абсолютно. Луизе ничего не оставалось, кроме как снова кивнуть. Алва обошел постель и подал ей руку, чтобы проводить к двери, Луиза попыталась светски улыбнуться, точно произошедшее для нее в порядке вещей, но получилось плохо, и она махнула рукой – не была искушенной кокеткой, нечего и начинать. Уже приоткрыв дверь, Ворон вдруг улыбнулся пиратской улыбкой, а затем наклонился и поцеловал ее пальцы, коротким, но горячим и совершенно несветским поцелуем. Луиза, снова почувствовав, что краснеет, вырвала руку и поспешила прочь. Если бы хоть кто-нибудь из слуг Рокэ Алвы хоть взглядом, хоть намеком дал бы ей понять, что знают о том, в чьем обществе их соберано провел эту ночь, Луиза, несомненно, сгорела бы со стыда и провалилась бы сквозь пол кучкой пепла, пусть хоть подметают и выкидывают в камин, ей все равно! Но все вели себя совершенно как обычно – от Кончиты, которая вдвинулась с подносом для завтрака в ее спальню, едва Луиза успела раздеться и лечь в свою постель, чтобы соблюсти хотя бы остаток приличий – до Хуана, с непроницаемым, как обычно, лицом, подсадившим их в карету, чтобы ехать на улицу Цыпленка. Несколько часов спустя Луиза сидела, сжимая в руке чашку тонкого фарфора со слабым «дамским» шадди, который был принято пить в доме госпожи Кредон, и изо всех сил старалась не пялиться в стену с блаженной улыбкой идиотки. На большее, собственно, сил и не оставалось, тем более, что она сегодня еще и не выспалась – в ее возрасте это немедленно сказывалось. - Луиза! Луиза, ты меня слышишь? Пронзительный голос матушки прорвался сквозь облако сияющего нежного тумана, который занял голову Луизы вместо мозгов. - Да, матушка – усилием воли Луиза заставила себя повернуться к матери и принялась судорожно вспоминать, о чем в последние полчаса шел разговор, чтобы не спровоцировать, не дай Леворукий, подозрения, а то, чего еще хуже, допросы. Селина грустила, погруженная в свои чувства, Герарда распирало от перспектив будущего путешествия, младшие играли, иногда подбегая к Луизе и прижимаясь к ней. Нет, дети были и не опасны: самое большее, что они могли заметить – то, что мать задумчива и плохо выглядит, но причины этой задумчивости им совершенно точно не придут в голову даже отдаленно. Вот матушка – совсем другое дело. У нее нюх, как у собаки-ищейки: заметив в дочери нечто необычное, она в нее вцепится и не отпустит, пока не докопается до причины. Конечно, подробности вчерашней ночи она даже под пытками не расскажет, но сами по себе расспросы, угрозы, мольбы и попытки заставить ее проговориться вконец измотают ее и лишат сил. А потому Луиза старательно натянула на лицо почтительную дочернюю мину, от которой ей показалось, что кожа на лице трескается. - Я намерена увезти младших из города. Господин граф уверяет, что в столице скоро может стать небезопасно. Мне хотелось бы знать, что об этом думает герцог Алва. - Господин герцог не делится со мной своими мыслями – не моргнув глазом, соврала Луиза – Но если он сочтет, что пребывание в столице опасно для меня, Селины и герцогини Окделл, то непременно сообщит об этом, и мы уедем туда, куда он сочтет необходимым. - Что ж – сухо ответила матушка – у этого человека, по крайней мере, есть голова на плечах. - И, если это произойдет, я намерена забрать Жюля и Амалию с собой – закончила свою мысль Луиза. - И на каком же основании, смею спросить? – ледяным тоном поинтересовалась госпожа Кредон - На том, что я их мать. - Мне это известно, Луиза. Я спрашиваю, на каком основании ты собираешься повесить на шею герцогу Алве всех своих детей? Не припомню, будто в его обязательства по отношению к тебе входит их содержание или же предоставление вам жилья. Берегись, дочь: тебе кажется, что ты высоко взлетела, но на самом деле ты всего лишь оказалась временно ему полезна. Если ты начнешь зарываться, то потеряешь все. Хуже того – ты поставишь под угрозу будущее Герарда и Селины! Я считаю с твоей стороны подобные намерения непростительной наглостью и недальновидностью. Я запрещаю. - Я не собираюсь, как вы выразились, «вешать на шею» господину герцогу никого из них – ответила Луиза, часто дыша от ярости – Герард получает жалованье порученца, Селина – жалованье фрейлины, которое сохраняется за ней, пока действует патент. Не говоря уже о том, что у меня есть собственные деньги – Аглая бросила злой взгляд на дочь, точно напоминание об этом факте само по себе было для нее оскорблением – И да – добавила Луиза, вскинув голову – герцог Алва предложил мне и моим детям свою защиту в случае опасности, и я полагаю, что, если он сам счел, что у него есть для этого достаточные основания, то я возражать не собираюсь. Обе женщины ненадолго замолчали, пытаясь не наговорить друг другу лишнего. Наконец, Луиза открыла рот и добавила более примирительным тоном: - Вечереет, матушка. Нам пора возвращаться в особняк Алва. Герарду завтра предстоит долгий путь, и монсеньор строго приказал, чтобы он вернулся до наступления ночи. Госпожа Кредон кивнула и сглотнула, признавая в кои-то веки поражение. - Когда ты намерена забрать младших? – чуть надтреснуто спросила она. - Как только получу от герцога разрешение или предложение сделать это. Но чем быстрее, тем лучше. - Что ж…. Если мне предстоит разлука с внуками, возможно – навсегда – голос матушки был несвойственно вялым и тихим – По крайней мере, Селина может остаться до утра? Мы позавтракаем вместе, и я отошлю ее в особняк. - В таком случае, я также хотела бы остаться – если позволите – снова приняв смиренный вид, попросила Луиза. - Хорошо – к матушке быстро возвращалось самообладание и прежний царственный вид – Оставайся, если хочешь. Твоя старая спальня пустует, правда, в ней не прибирались с тех пор, как вы переехали. - Ничего страшного, пыль меня нисколько не смущает. Но госпожа Кредон уже ее не слушала: на звон колокольчика пришла горничная, и, пока хозяйка хорошо поставленным голосом раздавала подробные указания об ужине, завтраке и постелях, Луиза смогла отвлечься на детей. Жюль и Амалия лепетали какие-то милые детские глупости, Луиза слушала их, обнимала, вдыхала чистый детский запах. В памяти горькой волной мелькнуло воспоминание о Цилле – печаль, смешанная с виной. Ничего, всех оставшихся она убережет – увезет туда, куда скажет Ворон, возьмет с собой Денизу, выучит все заговоры и приметы, и научится отбиваться от мерзких уродливых созданий, в которых превратились покойный муж и младшая дочь. Ужин прошел в натянутом перемирии. Луиза, выиграв, как сказал бы Ворон, генеральное сражение, не видела смысла пререкаться по мелочам, соглашаясь во всем с матерью, и вскоре после того, как подали десерт, предприняла тактическое отступление в детскую. Она проследила за тем, как укладывали младших, пошушукалась с Денизой – нянька к перспективе съехать от «старой хозяйки», как она ее называла, отнеслась с большим воодушевлением, и горячим шепотом пообещала Луизе костьми лечь, а детей сберечь, поцеловала на ночь Селину, простилась с Герардом – тот стоически вытерпел материнские объятия и пообещал писать – и, чувствуя одновременно телесную и душевную усталость, с облегчением закрыла за собой дверь маленькой спаленки в мансарде. Здесь даже пахло так же, как и двадцать с лишним лет назад, и пикейное покрывало поросячье-розового цвета на постели было тем же, тьфу. Чтобы не смотреть на ненавистный предмет, Луиза села к зеркалу и принялась расплетать косы. Звякнувшая оконная рама заставила ее вздрогнуть, шпильки посыпались на пол, две или три укатились в щель между досками пола, но Луиза этого не заметила – впрочем, сейчас она не заметила бы и пожар с потопом вместе. - Что вы на меня так смотрите, сударыня – невозмутимо проговорило отражение в зеркале голосом Рокэ Алвы – Не моя вина, что здесь такие неудобные окна. Потрясение оказалось так велико, что Луиза отмерла: - Что вы здесь делаете? - Вы не вернулись домой – пояснил Алва, легко и бесшумно, как кот, спрыгивая на пол. - Но… Вы могли послать Хуана! - Считайте, что мне было нечем заняться. Или же – что у меня возникли неотложные дела как раз неподалеку отсюда. - Почему вы просто не постучали в дверь? - В такой час и без приглашения? Кажется, в наш прошлый разговор вы жаловались на слухи, которые-де могут дурно сказаться на вашей репутации? Вот я ее и сберег, а от вас – никакой благодарности. Все еще не зная, что думать, Луиза молча смотрела на Ворона. Тот немного покачался на пятках и медленно пошел вдоль комнаты – ни одна половица ни скрипнула под его весом, вот уж действительно слуга Леворукого. - Матушка попросила Селину остаться на ночь… Я не сочла нужным спорить, и не хотела возвращаться одна. К тому же, я соскучилась по детям. - Это ваше дело, сударыня. Но в будущем – если вы задерживаетесь по любой причине, кроме смерти или похищения, сообщайте об этом хотя бы запиской, уж будьте так добры. - Монсеньор, простите, но я все еще не понимаю причин для столь выраженного беспокойства. Мы ведь… Какое вам по большому счету дело до меня и моих детей? Я все понимаю про Герарда и Селину, но – вообще?.. - Вы, кажется, не поняли, Луиза. Я взял вас под свое покровительство, а все, кто под ним находится – может рассчитывать на мою защиту. Я же в свою очередь позабочусь о том, чтобы в вашей головы и волос не упал. Как я это делаю – вас не касается. Но, подвергая себя ненужному риску, вы усложняете мне задачу, а у меня и без того дел по горло, знаете ли. - Не думаю, что ночь в доме матери подвергает меня ненужному риску. - В самом деле? А в Октавианскую ночь вы тоже так не думали? – Алва посмотрел на нее, иронически приподняв бровь. - Кажется, сейчас нет ни пожара, ни бунта. - Подобные вещи могут случиться неожиданно. Если помните, мы вчера говорили об огне и о тех, кто подбрасывает в него поленья. Так вот, Оллария точно так же не защищена – здесь может в любую минуту разгореться костер, который сожжет город куда хуже, чем бунт лавочников под предводительством фанатика. - Вы хотите, чтобы я вернулась в особняк? - Разумеется. Там я хотя бы буду знать, что вас есть кому запереть и не выпускать в мое отсутствие. А здесь… Здесь даже замка приличного на двери нет. - Боюсь, если сейчас я подниму Селину и малышей… - То перебудите весь дом. Это неразумно и не нужно. Лучше я останусь здесь до утра. - Простите, герцог, но… Здесь только одна кровать. - Мне не привыкать спать на полу, сударыня. Впрочем… Есть и более приятные способы бодрствования. Луиза невольно рассмеялась себе под нос. Ну что за невозможный человек! - Ну вот, вы уже улыбаетесь. Это хорошо. Рокэ подошел к узкой девичьей постели и бросил шляпу прямо на тщательно вывязанные жуткие розочки. - Знаете, сударыня, что-то мне не внушает доверия сей одр. Что скажете? Луиза не ответила – она спешно заканчивала расплетать косы, затем обернулась на мужчину, стоявшего у кровати, и одним движением задула свечу на туалетном столике. - Скажу, что у моей матери чуткий слух и тревожный сон. - Я умею быть тихим, как мышка на гербе истинников – в темноте голос Рокэ Алвы был как густое сдобренное медом вино – А вот за вас не ручаюсь. - Да замолчите вы уже. И помогите стащить перину на пол. *** Этим утром Луиза проснулась одна. Она лежала в своей постели, и, кроме слабого запаха на подушке да легкой неряшливости, с какой была заправлена простыня, ничто не намекало на то, что ночью в комнате кто-то побывал. Окно было – одному Леворукому известно как – плотно закрыто, даже занавеси задернуты. Спать хотелось неимоверно – но такую роскошь Луиза себе позволить не могла, и пообещала, что сразу по возвращении в особняк она наплюет на девицу Окделл, Селину и все возраставшую тревогу, источниками которой в равной степени были слухи о восстании и поведение Ворона, скажется больной, уляжется в постель и как следует выспится. Красавицы переживают за круги под глазами и бледность, но Луизу куда больше волновала способность ясно мыслить и отсутствие головных болей. За завтраком матушка обратилась к ней: - Луиза, почему ты в митенках? - Утром я нашла их в своем старом комоде и решила, что они могут пригодиться. Боюсь, мои руки выглядят уже не так хорошо, как раньше. - Они у тебя они сроду красотой не отличались – припечатала матушка и добавила – Но белые тебе уже не по возрасту. - Я их перекрашу в серый или черный цвет, так они подойдут к большей части моих платьев. Вежливо улыбнувшись, Луиза откусила от подсушенного хлеба с маслом и вареньем, про себя веселясь от души. Госпоже Кредон невдомек, что детская уловка с митенками Луизе понадобилась, чтобы скрыть следы зубов на искусанной ладони. Ворон оказался прав: в вопросе соблюдения тишины Луиза оказалась полнейшим дилетантом, хуже того – сам риск быть обнаруженной и пойманной в столь пикантной ситуации сводил с ума куда сильнее, чем относительная недоступность герцогской спальни. Невероятно, но ей легко удалось воплотить свой план в жизнь. После возвращения в особняк Алва Луиза засадила девиц вышивать в малой гостиной, где утром был хороший свет, а сама ушла к себе, вызвала Кончиту, строго-настрого приказала, чтобы ее не беспокоили, и, в надежде, что у нее есть хотя бы часа два, провалилась в сон, как в могилу. *** Проснулась Луиза на закате совершенно отдохнувшей, с ясной головой и очень голодной. Вместо того, чтобы сразу встать, она решила позволить себе редкую роскошь понежиться в постели после пробуждения, не испытывая от этого чувства вины – спасибо матушке, считавшей нежелание вскакивать, как солдатик, началом лени, а лень – матерью всех пороков. Тьфу ты, сморщилась Луиза, почему она опять думает о матери? Двадцать лет подряд она заполняла все свое время и мысли самыми незначащими и монотонными занятиями, носила, рожала, кормила и воспитывала детей, ругалась со слугами, подводила баланс прихода и расхода, ходила на чаепития к горожанкам своего круга и раз в несколько лет выбиралась в столицу к матушке или в Лаик на Фабианов день (далеко не каждый год, прошу заметить). Такова была дневная Луиза, которая с облегчением закрывала глаза вечером в надежде, что завтрашний день будет по крайней мере, не хуже сегодняшнего, а если будет – она придумает, как с ним справиться. Но последние две ночи подряд на ее место являлась другая – новая, ночная Луиза. Эта Луиза не то, что не размышляла о побелке потолка или деньгах для прачки, как некогда приходилось делать ее сестре в те часы, когда капитану Арамоне приходило в голову исполнить свой супружеский долг. Она вообще ни о чем не думала, она только чувствовала – яростно, отчаянно, как в последний раз. Эта ночная Луиза умела такое, о чем дневная не могла помыслить без стыда, несмотря на весь двадцатилетний опыт супружеской жизни. Незнакомка, нахально занимавшая на несколько часов тело почтенной вдовы, не просто игнорировала любые заповеди, запреты, здравый смысл, благопристойность и правила приличия – нет, она жила, точно их никогда не существовало вовсе. Ей можно было все. Беда в том, что это «все» она творила руками, ногами, губами и всем телом Луизы дневной. И дальше так продолжаться не могло. Полежав еще немного, Луиза ощутила, как из мешанины страхов, мыслей и чувств постепенно выкристаллизовываются, как, по словам сьентификов, в недрах земли делают это драгоценные камни, три вывода. Первый – иногда исполнение мечты куда хуже, чем мечта несбыточная. Пока Рокэ Алва оставался где-то там далеко, за пределами однообразного, но устойчивого провинциального бытия, он был для Луизы отдушиной, помогавшей месить глину жизни. Теперь, когда она вдруг оказалась от него в непосредственной близости, он стал для нее источником хаоса, и при этом оставался такой же загадкой, что и раньше. В этом состоял второй вывод Луизы – что, несмотря на две, кхм, совместных ночи, настоящего, подлинного Рокэ Алву она как не знала, так и не знает. При дворе про него болтали многие и многое: женщины похвалялись, что побывали у него в постели, мужчины – что он с ними пил, но вряд ли хоть один человек из тех, кто называл себя другом Ворона, знал о нем больше мальчишки-истопника в особняке или последнего солдата в его армии. Даже Катарина Ариго, несмотря на все ее откровения, если принять их за истину, вряд ли знала его больше других, хотя, пожалуй, она была одной из немногих, кто, по крайней мере, имел право на подобное знание претендовать. Здесь Луиза по крайней мере была не одинока. Если то, что случилось позавчера, еще можно было объяснить нежеланием после многих дней походного марша куда-то ехать, платить, говорить дежурные комплименты, играть в положенные игры, чтобы получить желаемое – и что он действительно использовал Луизу, как оказавшийся под рукой удобный инструмент, то последующее уже никак не укладывалось в эту стройную теорию. Все это мальчишество с залезанием в окна и непонятными разговорами о защите сбивало с толку, смущало и заставляло фантазию рваться в ту сторону, в какую ей рваться категорически запрещалось, поэтому Луиза, решительно задавив все недозволенное на корню, перешла к третьему выводу – что все происходящее для нее крайне нежелательно и может плохо кончиться. Ее практически не волновала огласка, вопреки ее же собственным словам – во всяком случае, в отношении себя самой. Еще меньше Луизу волновала предполагаемая безнравственность ее поведения или в какой по счету сотне из длинного списка любовниц Алвы она оказалась. Но ее тревожило – и сильно тревожило – поведение девочек, если вдруг происходящее станет им известно – несмотря на заверения герцога о слугах, риск существовал все равно. Что касается Айрис Окделл, то Луизе было глубоко наплевать на ее чувства, но юная герцогиня отличается непримиримым, вздорным и упрямым характером, и может совершить какую-нибудь глупую или даже опасную для нее самой и для всех остальных выходку, а Луиза, как ни крути, за нее отвечает. Что до Селины… Селине это разобьет сердце. Поступок матери для нее будет двойным предательством, и от одной мысли об этом у Луизы холодели руки, но хуже всего было то, что она прекрасно понимала: если этим вечером Ворон постучит в дверь ее спальни или позовет в свою – она не откажется, даже ради Селины. Именно в последнем и заключалась главная опасность… Нет, она не хочет об этом думать. И вообще, пора вставать. Нет уж – одернула себя капитанша голосом, подозрительно напоминающим голос госпожи Кредон – Начала, так договаривай, а то других осуждаешь за трусость, а сама чуть что, так в кусты. Хорошо – покладисто согласилась она с самой собой. Можно мечтать о Рокэ Алве, можно безответно любить его издалека, можно даже спать с ним к обоюдному удовольствию – все это относительно безопасно и, в конце концов, может же она, Леворукий побери, позволить себе на закате жизни хоть чуть-чуть маленьких женских радостей, щепотку перца в пресном супе жизни? Может, конечно. Все может. Но если на хотя бы на йоту, хотя бы на крошечную частичку сердца привяжется к нему – не к прекрасному образу в шляпе с перьями и в маршальской перевязи – а к живому человеку, каким бы он ни был, если начнет нуждаться в Рокэ Алве и во всем том, что он дает ей – то это конец. Тогда за Луизу Арамону можно в базарный день и ломаного гроша не давать, а сразу на свалку. И самое страшное заключалось в том, что это, похоже, уже с ней происходит. С этой мыслью Луиза решительно сбросила с себя одеяло, встала и начала одеваться к ужину. *** Рокэ отсутствовал четвертый день подряд. В тот самый вечер, когда Луиза пришла к своим неутешительным выводам, его не было за ужином, и с тех пор в особняке он не появлялся. Хуан и другие слуги молчали, как в рот воды набрав, а Луиза боялась спрашивать. Она изо всех сил вела себя, как обычно: утром они уезжали во дворец, вечером возвращались, после ужина читали, рукодельничали или вели беседы ни о чем, сидя в одной из гостиных. Но всем троим было ясно, что без хозяина дом лишился сердца, жизни, энергии. Все трое прикрывали скуку и тоску, как могли. Селина низко склонялась над вышиванием, пряча глаза. Айрис невидящим злым взглядом смотрела перед собой, Луиза – в книгу, но ее глаза скользили по строчкам, не читая. Слухи во дворце становились изо дня в день все тревожнее. Катарина была еще более нервной, чем обычно, чаще дергалась и шептала, король, которого Луиза мельком видела, похудел и спал с лица, что его очень портило. Все ждали возвращения Ворона – или хотя бы известий о нем – чуть ли не как самого Создателя. Вернулся он вечером в кромешный ливень. Луиза поняла это по тому, как захлопали двери, как застучали каблуки по коридорам и лестницам, и вся подобралась. Наконец, в гостиной появился Хуан и, посмотрев на Луизу, сказал: - Соберано просит вас пройти к нему в кабинет. Айрис и Селина поднялись с кресел вслед за ней, но Хуан остановил их: - Простите, дориты, соберано пригласил только дору Луизу. Айрис яростно сверкнула глазами, Селина поникла точно первоцвет, сорванный грубой рукой, а Луиза, проклиная себя, Алву, Хуана, девиц и все это дурацкое положение, с непроницаемым, насколько это возможно, лицом, вышла из комнаты. Алва ждал ее, расхаживая взад и вперед по кабинету. При взгляде на эту комнату сразу было видно, что он ей не пользуется: тяжеловесная помпезная старомодная роскошь мебели и тканей не подходила ему настолько же, насколько Луизе – скакать по-мужски верхом на мориске. Тем не менее, он пригласил ее именно сюда – зачем? Другой гостиной для уединения было бы достаточно, разве что… Разве что разговор будет официальным. Сердце у Луизы разом рухнуло в желудок, и забилось там скользкой лягушкой, угодившей в молоко, как в сборнике нравоучительных рассказов для детей. Одежда на нем была сухая – под наполовину зашнурованным дублетом была видна свежая рубашка, но мокрые волосы облепили лицо, что делало его, что удивительнее всего, еще красивее, чем обычно, если только такое возможно. - Садитесь, сударыня – указал он рукой на стул напротив себя. - Благодарю – Луиза села, тщательно расправила складки платья, сложила на коленях руки в митенках (на перекраску очень удачно ушел весь вчерашний вечер) и выжидающе посмотрела на Алву. - Положение тяжелое, сударыня. Я три дня, точно лис по курятникам, рыскал по полкам, допрашивал командиров и весь офицерский состав. Я чую заговор, я вижу кончики нитей, за которые дергают заговорщики, но я по-прежнему не могу понять, кто они. Раз или два мне казалось, что я напал на след… Но каждый раз он терялся в тумане. Будь я человеком благочестивым, сказал бы, что это все козни Леворукого, но, коль скоро я есть преданный его слуга, то с моей стороны было бы весьма неразумно оскорблять своего патрона подобным подозрением. Луиза кивнула молча – что тут скажешь? Любые слова сочувствия прозвучат пошло и плоско, а помочь Алве она не в силах, как бы ей того ни хотелось. - В связи с этим у меня есть к вам одно, нет… Два предложения. - Я слушаю вас. - Оставаться в столице небезопасно. Вам, вашим детям и герцогине Окделл придется покинуть этот дом и перебраться в Кэналлоа. - Разумеется. - Отлично. Я рад, что вы проявили благоразумие. Ваши младшие дети отправятся туда рано утром вместе с нянькой, моими слугами и охраной, на границе их встретят и проводят в Алвасете. Все необходимые письма уже разосланы, распоряжения отданы, мои люди предупреждены. Вам не о чем беспокоиться. - Неужели все так ужасно? - Пока нет, но здесь лучше не медлить. - Что ж, мне остается только поблагодарить вас за заботу и отправиться собирать вещи. Рокэ коротко улыбнулся, не размыкая губ. - Боюсь, сударыня, вам придется задержаться в городе еще на несколько дней. Но моя просьба заключается не в этом. - Тогда в чем же? - Я – взгляд Алвы стал пронзительно-синим, как сапфиры в герцогской цепи – Я прошу вас сопровождать в Кэналлоа герцогиню Окделл и в дальнейшем заботиться о ее здоровье и безопасности. Я прошу вас распоряжаться моим замком в Алвасете, этим особняком, а также всеми прочим имуществом, которым я владею. Я прошу вас и дальше терпеть мой невыносимый скотский характер. Я прошу вас слушаться меня и подчиняться моим приказам, и в то же время – спорить со мной и противостоять моему стремлению подчинять и командовать, различая, когда это уместно, а когда этого делать не стоит. Прошу не задавать лишних вопросов, но спрашивать, не ревновать, но и не быть равнодушной, не обижаться, не позволяя вытирать об себя ноги. Короче говоря, я прошу вас стать моей женой и принять титул герцогини Алва. *** Молчание было долгим и оглушительным. Прервал его Рокэ: - Сделайте милость, прекратите себя так вести. - Как? - Смотреть на меня так, будто вы нищенка, которой я бросил талл, не сходя с лошади. - Почему? – голос Луизы прозвучал надтреснуто. Перед глазами мелькали красные и белые пятна, колени только что ходуном не ходили от дрожи, ладони вспотели. - Что ж, раз простого «да», я чувствую, мне от вас не дождаться, давайте обсудим этот скучный предмет. Вы спрашиваете, почему я решил жениться? Потому что мне почти сорок лет, и я единственный прямой наследник своего отца. Потому что для главы рода странно ходить холостяком. Потому что начинается война, большая война, и я понятия не имею, кто в ней уцелеет, и уцелеет ли вовсе. Потому, что брак надежно избавит меня и от Айрис Окделл, и, я надеюсь, от любых других кандидаток. Ну или просто потому, что мне так захотелось. Выбирайте любой ответ, все они равно глупы и ничего не объясняют, но, если вам он необходим – извольте. - Нет – Луиза замотала головой, изо всех сил пытаясь держать себя в руках, хотя все петли, скобы и запоры, накопившиеся за много лет, треснули, разломались и полетели в Закатное пламя, которое теперь бушевало у нее внутри – То есть я понимаю, но… Почему я? Ведь я действительно… - Нищенка? - По сравнению с вами – да. - А я один из самых богатых людей Талига, и ваше приданое меня не волнует. Как, впрочем, и чье бы то ни было еще. - Уродина? - У меня были сотни красавиц. Я и лиц-то их не вспомню, не то, что имен. Одна лишь красота наскучивает, как нельзя всю жизнь есть одни пирожные. - Старуха? – совсем тихо сказала Луиза. - Вы на шесть лет старше меня. Это не так уж много, а я себя не ощущаю стариком. - Мое происхождение… - Волнует меня еще меньше, чем жалкие гроши, что вы получили за Арамоной. Откровенно говоря, тема исчерпала себя. Давайте вы просто дадите свое согласие, и я наконец смогу поужинать. Вы согласны? - Я… Не… Я должна поблагодарить вас за честь – зачастила она, пытаясь оформить мешанину чувств и звуков в голове в более-менее связные слова – Но… Я не могу. - Ох. Что еще вам мешает? - Селина. - Какое отношение ваша старшая дочь имеет к нашему предполагаемому браку? - Она влюблена в вас. - Как, и она тоже? Леворукий, как же это утомительно – Луиза, вопреки всему, едва не улыбнулась – И вы поэтому отказываете мне? - Я не отказываю! – вдруг испугавшись, выпалила она. - Но и не соглашаетесь. Я не понимаю вас, Луиза. Если откровенности с моей стороны было недостаточно, вот вам еще: да, с моей стороны это расчет. Я хочу получить удобную благоразумную супругу, на которую я могу оставить все и спокойно сражаться, не забивая голову делами, не имеющими отношения к войне. И которая не будет устраивать сцен ревности и истерик по поводу того, как и с кем я провожу время после изнурительных битв во славу Талига. Но и в ответ я готов предложить не меньше – помимо всего того, что прилагается к титулу герцогини Алва как таковому, вы получите мою преданность и уважение. Вас и всех, кто вам дорог, я буду защищать, пока жив, и, простите уж, у меня не сложилось за последние две ночи впечатления, будто мое общество вам неприятно. Так в чем, раздери вас кошки, дело? Луиза собралась с духом. - Вы помните Октавианскую ночь? - Какое отношение она имеет к нашему разговору? - Прошу вас – с усилием выговорила она – Так вы помните? - Так же хорошо, как и вчерашнюю, если вас это интересует. - В ту ночь опасность исходила не только от взбесившихся лавочников… Я… Мы видели… - Выходцев? Герард мне рассказал. Они явились вам в облике покойного капитана и вашей младшей дочери – Циллы, если я не ошибаюсь? Луиза обессиленно кивнула – от отсутствия необходимости объяснять по телу вдруг разлилась мгновенная слабость – слабость, которую она сейчас не могла себе позволить. - Герард, должно быть, не рассказал, как умерла Цилла… Это было в Кошоне, вскоре после пропажи Арнольда. Она весь день вела себя отвратительно – капризничала, бранилась, не слушалась, и я не выдержала и заперла ее в старой отцовской спальне до утра – пусть одумается. А ночью туда явился Арамона… То есть то, чем он стал – и забрал ее. Он позвал ее за собой, и она пошла. Я ее не любила, а отец любил… И она его любила – к горлу вдруг подкатил ком, и Луиза задышала, приоткрыв рот, чтобы не заплакать, комкая в пальцах подол юбки. - И все же, при чем здесь Селина? - Если она узнает, что я согласилась стать вашей женой… Вы не представляете, что это для нее. С Айрис Окделл они как-то сговорились, что она-де будет при ней приживалкой, когда она выйдет за вас. Это глупость несусветная, но у меня не было времени вправлять ей мозги… Но Айрис ей чужая, а я… Двойное предательство. Луиза заставила себя поднять голову и посмотреть прямо на Алву: тот внимательно ее слушал без тени насмешки на лице. - Выходцы подкарауливают нас в мгновения слабости, так я думаю. Когда мы огорчены, злы или когда только что лишились тех, кого любили… Я боюсь, что он… Оно явится за Селиной, и та – от обиды и разбитого сердца – ему поверит… Я не могу потерять еще одного ребенка. Не могу. - Вот как. Что ж, я вас понял, сударыня, и более не задерживаю. С этими словами Алва встал и вышел из комнаты. *** Луиза не помнила, как добралась до собственной спальни – сил возвращаться в гостиную к девицам у нее не осталось. Там она, не раздеваясь, рухнула на постель и дала волю слезам. Она плакала, рыдала, ревела – не сдерживаясь, с надрывом и подвываниями, размазывая сопли по подушке и в кои-то веки совершенно не думая, как это выглядит со стороны. Наконец, сил рыдать уже не осталось. Она лежала, скорчившись, подтянув ноги к животу и глядя опухшими глазами на темное окно, а слезы сами собой лились из глаз, но уже без всхлипов. Дверь распахнулась без стука. На пороге стоял Алва все в том же простом черном дублете, лицо у него было злым, глаза нехорошо блестели. Луиза резко приподнялась на постели. Алва шагнул внутрь. Исходящая от него угроза надвигалась на Луизу плотной темной волной. Инстинктивно она сначала села, потом встала, а он продолжал молча буравить ее взглядом. Алва сделал шаг вперед, Луиза отступила к стене. Еще шаг вперед – и шаг назад. Но когда Алва подошел еще ближе, она почувствовала, что уперлась в стену. И тут она увидела, что его глаза смеются, а краешки тонких красивых губ чуть-чуть дернулись вверх. Она шагнула вперед, запнулась о ковер, полетела вперед и, издав нечто среднее между всхлипом и вскриком, упала прямо в подставленные руки. - Вы, сударыня, чудовищно, невыносимо упрямая женщина – сообщил ей Алва час спустя – Я начинаю понимать, почему покойный капитан Арамона столько пил. Луиза лишь улыбнулась, продолжая ощущать щекой тепло его кожи и слушая вибрации голоса прямо сквозь ребра. - Между прочим, я поговорил с Селиной – небрежно добавил он – Куда! Лежите смирно – суховатая и сильная мужская рука властно притиснула к себе Луизу, не позволяя ей подняться и посмотреть ему в лицо. - И что же вы ей сказали? – чуть глуше проговорила она. - Я решил прибегнуть к помощи поэзии, а точнее – старика Дидериха. Я сказал ей – Алва слегка передвинулся на подушке, устраиваясь удобнее – Я сказал, что для такой красивой девушки, как она, самое лучше – это уйти в монастырь и не гулять под ярким солнцем. А если уж так хочется замуж – то пусть ищет себе дурачка. Умные мужчины слишком хорошо знают, каких чудовищ из них делают красавицы. Уроки изящной словесности в Лаик наконец-то мне пригодились. - Это жестоко! – возмутилась Луиза, по-прежнему крепко прижатая к нему. - Очень надеюсь на это – невозмутимо ответил Алва – Если милая Селина возненавидит меня, я буду знать, что достиг своей цели. Вместо того, чтобы завидовать матери, она будет жалеть ее и восхищаться ее жертвой во благо семьи. - И все-таки… Почему? В ответ он долго молчал – так долго, что Луиза уже успела испугаться. - Потому, что… Потому, что вы искренни. И вы – друг. Рука Алвы отпустила Луизу, а сам он отвернулся и, свесившись вниз, начал искать что-то в ворохе валявшейся на полу одежды, она приподнялась на локте, пытаясь понять, как ей следует относиться к сказанному и одновременно борясь с желанием прижаться щекой к белой чистой коже спины, обхватить руками стройную талию, почувствовать губами чуть выступающую косточку на плече. Искушение прошло само собой, когда он лег обратно, но, вместо того, чтобы снова притянуть к себе Луизу, протянул ей маленький замшевый мешочек. - Что это? - Разверните. Луиза послушно распустила туговатый шнурок и, запустив пальцы внутрь, достала содержимое. Это оказался обручальный браслет немыслимой красоты. Тонкие полоски серебра, сплетаясь, словно летели вперед, закручиваясь вихрями, а навстречу им несся в стремительном полете, как живой, серебряный ворон, покрытый черной эмалью и с сапфировыми глазами. - К сожалению, браслет Октавии похоронили вместе с ней – несмотря на официально счастливый брак с королем, подарок Рамиро положили ей в гроб, а браслет моей матери остался в Алвасете. Пришлось заказать этот новодел, и, поверьте, если бы Октавианская ночь не погубила нескольких прекрасных ювелиров, он мог бы быть еще лу… - Он прекрасен – перебила его Луиза – Я буду носить его с честью, монсеньор. - Кажется, я уже запрещал вам обращаться ко мне подобным образом? Раз уж вы моя будущая жена, потрудитесь звать меня по имени хотя бы в приватной обстановке. - Вот когда стану вашей женой, тогда и будете мне приказывать. Синий ледяной взгляд навис над Луизой, ее запястья – в тисках его рук. - Вам пора уже запомнить, что я не терплю неподчинения. Нарушение моего приказа чревато наказанием. И я намерен немедленно привести его в исполнение. - В таком случае, вам придется меня связать, потому что подчиняться по щелчку пальцев я не намерена. - Вот как? Возможно, кандалы будут лучше. Забрав у Луизы браслет, он расстегнул его, надел на левую руку резко защелкнул незаметный замочек и быстро провел языком по коже запястья там, где его острые края оцарапали кожу. *** - Ну, кажется, все прошло неплохо – с нервным смешком сообщила Луиза Кончите, которая, сжав губку, вылила ей на голову маленький водопад теплой мыльной воды. - Не скажите, дора Луиса – покачала буйными черными кудрями служанка – Дорита Ирис вас только что не убила взглядом. Дурной у нее глаз. - Да ну тебя, это все ваши кэналлийские суеверия. Я больше боялась, что она там устроит скандал, упадет в обморок или, не приведи Создатель, решит с собой что-нибудь сделать. - И нрав у нее дурной – гнула свое Кончита – Даром что ли соберано у ее спальни дозор поставил, и велел чуть что посылать за ним. Да и одну ее сейчас не оставляют. Если где-то в самой глубине души Луизу и кольнула совесть, то она решительно задавила этот порыв. Дверь ванной комнаты распахнулась, порыв прохладного воздуха разогнал пар, поднимавшийся от разогретой мраморной ванны, по шее и плечам Луизы побежали мурашки. - Кончита – вон. - Слушаюсь, соберано. - Прекратите вы уже так врываться? В конце концов, это неприлично. - Прекратите уже так врываться, Рокэ. Повторите. - Прекратите уже так врываться… Рокэ – почти шепотом закончила Луиза. - К тому же, вам не кажется, что уже несколько поздно беспокоиться о приличиях? – Алва бесцеремонно уселся на широкий край ванны и закинул ногу на ногу – У меня для вас две новости, хорошая и плохая. С какой начинать? - С какой хотите. - Что ж, начну тогда с хорошей. Свадьба состоится послезавтра в церкви святой Октавии. В обычных обстоятельствах свадьба герцога Алва должна включать в себя пир на несколько сот человек, балы и приемы до и после венчания здесь, в столице, а затем многодневные праздники с делегациями различных общин, цехов и гильдий в Кэналлоа. К счастью, время сейчас необычное, а потому я своей властью все это отменил. Мы ограничимся церковью и свадебным обедом на двадцать персон, включающих в себя короля, королеву, кардинала Агния и понемножку от всех знатных семей Талига представители которых в данный момент обретаются в столице. Откровенно говоря, я считаю, что и без этого можно было бы обойтись, но Фердинанд уперся – Луиза не сразу поняла, что Алва говорит о короле – Отсюда же и отсрочка свадьбы, он настоял на том, чтобы церковь должным образом украсили, а королевские повара откомандированы в особняк. Закатные кошки, у нас война на пороге, а этого человека волнуют цветы. К сожалению, в нем невовремя проснулась кровь Франциска. Я также должен сообщить вам, что сразу же после свадьбы я уеду в Эпинэ, а вы – в Кэналлоа к детям, поэтому никакого официального медового месяца у нас не будет, сударыня. Луиза постаралась скрыть свое огорчение и кивнула молча. В конце концов, разве не об этом он ее предупреждал? Разве не ждет он от нее благоразумного и спокойного поведения? Что ж, она постарается изо всех сил, а что сердце рвется в клочья – что ж, не в первый раз, пора бы уже и привыкнуть. - Какова же плохая новость? – спросила она, только чтобы поддержать разговор. - Плохая новость заключается в том, что королева сегодня устраивает прием в вашу… Точнее, в нашу честь. Думаю, мне не нужно объяснять вам содержание этого, кхм, жеста. Но и избежать его без скандала не представляется возможным. Поэтому сегодня вечером, вместо того, чтобы наслаждаться ужином в моей компании, вам придется надеть самое нарядное платье, что у вас есть, нацепить на себя все фамильные бриллианты, что завалялись в особняке – надеюсь, вы не будете в обиде, что я ввиду срочности не стал посылать в Алвасете за большой шкатулкой – и весь вечер улыбаться и отбиваться от полированных острых ноготков. Вы сможете это выдержать? – добавил он, наклоняясь к ней. - Ох… - Луиза сползла ниже в воду, подтянула колени к плоской груди и жалобно посмотрела на Алву снизу вверх – Я не думаю. - Боюсь, вам придется. Это часть ноши, сопровождающей жизнь герцогини Алва. В мое отсутствие в Алвасете вам придется познакомиться с местными рэями и их женами и детьми, приглашать их в замок, взять их дочерей себе в компаньонки, посещать свадьбы, именины и народные праздники, а в случае необходимости – и организовывать оборону, навещать раненых, раздавать корпию, подбадривать и утешать. Теперь вы понимаете, почему мне нужны именно вы, а не юная дурочка, у которой ничего нет, кроме пары свежих персиков в вырезе платья? Персики – вещь хорошая, но их одних для управления герцогством маловато. - Дело не в этом – все так же жалобно проговорила Луиза из ванны – У меня всего одно нарядное платье. В ответ на это Алва почему-то очень развеселился и, поцеловав ее в нос, вышел из ванной. Несколько часов спустя Луиза, наряженная, надушенная, напудренная – и не ставшая от этого ни на йоту красивее или моложе – стояла в бальном зале дворца, левой рукой сжимая руку жениха в перчатке, а правой – хрустальный бокал с вином. От натянутой улыбки болело лицо, ноги отваливались, в слишком туго затянутом корсете было тяжело дышать, а серьги с какими-то немыслимо огромными грушевидными бриллиантами оттягивали уши. Что ж, осталось совсем недолго. Она вытерпела взгляд Катарины (убийственный), вытерпела шипение остальных гусынь, вытерпела презрительные, возмущенные и удивленные взгляды придворных и холодную усмешку на лице Алвы, который, казалось, вовсе ей не сочувствовал. Наконец, объявили паону – последний танец вечера. Луиза почувствовала, как рука Алвы тянет ее вперед, и тут заиграла музыка – но она оказалась совсем не такой, какой она ожидала: вместо торжественных звуков оркестра в зале вдруг раздались звуки гитары. Под неторопливые рвущие душу переборы Алва и Луиза скользили по гладким полам бального зала. Луиза была слишком увлечена тем, чтобы не ошибиться в движениях, чтобы обращать внимания на что-то еще, но ближе к концу танца сумела расслабиться, подняла на жениха глаза и увидела, что он улыбается. - Вы солгали о Кэналлоа – возмущенно прошептала она, когда они ненадолго сошлись, соприкасаясь ладонями. - Разумеется – невозмутимо ответил он – Я ценю хорошую музыку куда больше безвкусных булыжников, которые носила какая-нибудь моя прабабка. Вы чем-то недовольны, сударыня? - Вы невозможный человек – ответила она, с трудом сдерживая глупую улыбку, грозившую прорваться сквозь тщательно надетую на лицо маску светской невозмутимости. - Который делает невозможные вещи – в тон ей ответил Алва, и они вновь двинулись вперед по залу – синхронные движения рук, ног, плеч, спин, острые, вонзающиеся в сердце звуки кэналлийской гитары – Луиза уже знала, что не забудет этого вечера никогда. *** Свадьба, как и обещал Рокэ, состоялась через день в церкви святой Октавии. Накануне Луиза нашла в себе силы поговорить с Селиной по душам – и с удивлением обнаружила, что старик Дидерих в исполнении Алвы действительно помог: если в душе Селины еще оставались следы болезненной влюбленности в Первого маршала, то сочувствие к матери, вынужденной ради блага семьи выйти замуж за столь ужасного человека, явно над ними преобладало. «Бедная девочка» - думала Луиза, терзаясь чувством вины – «Создатель, ну почему я не могу объяснить, что на самом деле все не так, и в то же время – в каком-то смысле все так и есть?». Но отступать было уже поздно, и она не собиралась это делать. Айрис ее демонстративно избегала, но с ней Луиза беседовать как раз вовсе не стремилась. Пусть девчонка дуется сколько угодно, указ короля о том, что герцогиня Окделл как дочь изменника Эгмонта и поддержавшей заговор Мирабеллы поступает под опеку герцога Алвы или того лица, которому он предоставит эту опеку осуществлять от своего имени, издан, подписан и заверен королевской печатью – сургуч еще не высох, когда гонец доставил его в особняк. Взгляды, полные ненависти и глубокой обиды, которые она бросала на Луизу, неприятно царапали кожу, и она, кажется, начинала понимать слова Алвы о неблагодарности как о семейной черте Окделлов. Но даже сейчас она не считала, что Айрис следует отправить домой на растерзание матери или ради того, чтобы заговорщики сделали ее своей марионеткой. В положенный час Кончита одела Луизу в то же самое платье, что и позавчера, и на том памятном ужине после возвращения Алвы из Ургота. Уши еще болели от фамильных серег, поэтому Луиза предпочла свои, более легкие, Хуан – лицо которого ни одной черточкой не выдавало его отношения к происходящему – подсадил ее в карету, и она в полном одиночестве отправилась навстречу собственному будущему. В церкви было жарко и пахло цветами – лилиями, розами, каллами. Тяжелый душный аромат плыл над скамьями, заглушая запахи и духов, и пота. На скамьях расселись все, кто мог по знатности хоть как-нибудь претендовать на право присутствовать при бракосочетании Повелителя ветров. Среди пестрого месива гостей в гербовых цветах выделялись черно-белые наряды Фердинанда и Катарины. Король лучился добродушием и даже на время перестал выглядеть помятой соломенной куклой, на лице Катарины читалось странное чувство – будь у Луизы побольше времени и желания ее разглядывать, она решила бы, что это нечто, весьма похожее на смесь зависти и облегчения. Жених, само собой, был облачен в синее и черное, грудь украшала герцогская цепь с сапфирами, через плечо была надета маршальская перевязь. Яркий луч солнца, заглянувший через стрельчатое окно, на миг остановился на его черных волосах, заставив их блеснуть алмазно-белой вспышкой. Он был так невозможно красив, что у Луизы на мгновение зашлось сердце, а колени подогнулись. Захотелось не то ущипнуть себя за локоть, чтобы убедиться, что все это происходит с ней и происходит на самом деле, не то развернуться и бежать со всех ног: да что она о себе возомнила? С чего она вдруг решила, что может выйти замуж за человека, лучше которого нет на свете? Но Луиза не сделала ни первого, ни второго. Она продолжала медленно идти вперед, держа спину прямо, а голову высоко, и чувствуя, как слегка жмут новые туфли, а аметистовые подвески серег покачиваются в ушах. Кардинал Агний уже ждал их, облаченный и готовый совершить обряд. Большую его часть Луиза простояла как в тумане. Наконец, мальчик-служка поднес на серебряной тарели с суконным донцем обручальный браслет – тот самый, что Рокэ уже надевал ей на руку, но потом забрал, не преминув язвительно пошутить про «приличия». Настало время обменяться клятвами. Жених и невеста повернулись друг к другу. Голос Алвы звучал уверенно и четко: - Я, Рокэ Алва, герцог Кэналлоа, Повелитель ветров, по доброй воле беру эту женщину в свои законные жены и перед ликом Создателя клянусь любить ее и почитать, заботиться и защищать, пока не разъединит нас смерть. Луиза знала, что ей нужно сказать. Она уже выходила замуж, она знала наизусть брачную клятву, но на нее словно наложили заклятие немоты – она открывала рот, но голос отказывался ей повиноваться. Алва ждал. Ждал и Агний, и король с королевой, и все гости. В церкви воцарилась тишина, запах лилий смешивался с запахом ладана в тошнотворно-тяжелую смесь, от которой у нее пересохло во рту и начала кружиться голова. Рокэ нахмурился, затем взял ее руки в свои, крепко, почти до боли сжал, и, глядя Луизе в глаза, сказал строго: - Повторяйте за мной. Я, Луиза Арамона… - Я, Луиза Арамона – с трудом выговорила Луиза. - По доброй воле беру этого мужчину… - По доброй воле беру этого мужчину – ее голос чуть окреп, дурнота отступила. - В свои законные мужья… - В свои законные мужья… И перед ликом Создателя клянусь любить его и почитать, заботиться и повиноваться, пока – она запнулась на короткое мгновение, но, повинуясь едва заметному кивку Алвы, закончила уверенно – пока не разъединит нас смерть. Взяв с тарели браслет, он, как и той ночью, надел его на руку Луизы и застегнул замочек – на сей раз бережно и аккуратно. - Объявляю вас законными супругами перед ликом Создателя и Талига – тусклым голосом объявил Агний – Скрепите свои клятвы поцелуем. И на глазах у всего Талига его Первый маршал склонился к худой некрасивой незаконнорожденной мещанке и вдове мелкого офицера, отныне бывшей герцогиней Алва, и поцеловал ее прямо в губы. Сердце Луизы, которое, казалось, перестало биться, снова понеслось вперед, дыхание перехватило, на щеки мгновенно плеснуло жаром, поцелуй ощущался так остро, что она боялась поднять глаза и обнаружить перед ним и перед всеми сжигавшее ее пламя. Перед тем, как повернуться к гостям он коротко улыбнулся и нежно погладил ее по щеке тыльной стороной ладони. Глаза его сияли. «Нет, у смерти не может быть таких глаз» - вдруг пришло в голову Луизе – «Синий взгляд жизни». - Вот видите, сударыня, не так уж это и сложно – тихо проговорил он – Вы отлично справились.