Зимы в Тай Ху

Снег ложился на террасу крупными хлопьями, похожими на перья белой совы. На вид они были тёплыми и невесомыми – не то что колючая степная пурга, коловшая и щипавшая лицо и ладони. Здесь многое было другим. Просто другим. Не лучше и не хуже. Даже сравнивать не хотелось. Чжао Цзин сидел прямо на ступенях крыльца, не опасаясь ни намочить, ни испачкать роскошный наряд. Совсем недавно он ещё был облачён в белое, справляя траур по Ли Яо. Казалось, он слишком скоро перестал по ней скорбеть, но Се-эру было велено не задавать лишних вопросов – он и не задавал. Просто пока так и не снял одеяний из грубой ткани, казавшихся всё же потемнее снега. Он стоял за спиной ифу, держа в руках поднос. На подносе стоял графин с заранее подогретым вином и наполненная чаша. Вторую чашу, уже опустевшую, Чжао Цзин задумчиво вертел в руках, пока не требуя добавки. Се-эр держал поднос так ровно, что мутноватая поверхность даже не рябила. Только ароматный парок поднимался, сливаясь с паром изо рта. Но пальцы, сжимавшие круглую пластинку металла, всё же мёрзли. – Ифу... – юноша опасался, что вино остынет, и отец будет недоволен. Обычно Чжао Цзин был ласков, но смерть иму что-то в нём изменила, и даже проницательный Сецзелюбо не мог понять, что именно. – Се-эр, – отозвался ифу, не желая слушать ничего, что приёмный сын мог бы ему сказать. Он похлопал ладонью слева от себя, предлагая – или повелевая – парнишке сесть рядом. – Присядь, сынок. Крыльцо уже слегка замело, но Се-эр подчинился. Он присел на корточки, поставил поднос туда, где оставался отпечаток ладони Чжао Цзина, и сам опустился на ступень, осторожно расправляя жёсткие полы траурных одежд. Ифу неодобрительно покачал головой и сдвинул поднос назад, за спину, и поманил Се-эра к себе. Тот снова повиновался и устроился почти вплотную к Чжао Цзину, словно ифу собирался прошептать ему на ухо самый тайный секрет. Сецзелюбо хорошо разбирался в настроениях приёмного отца и понял, что тот собирается излить душу, как не изливал её никому, кроме своего маленького южного варвара. С ним он рассуждал обо всём на свете: о расстановке сил, о политической власти, о своих братьях, которые незаслуженно принижали главу Чжао, о желании поставить всех их на место. Се-эр ценил это и в ответ готов был сделать всё, о чем только ифу не попросит. Он уже научился убивать ради него и даже нашёл тех, кто согласен был делать то же самое за деньги. Хотя иногда ему казалось, что Чжао Цзин делится с ним тайнами, потому что считает ничего не понимающим мальчишкой. Но Сецзелюбо, несмотря на юный возраст, родился в южном племени, где порядки сильно отличались от быта цзянху, и с самых ранних лет научился понимать куда больше, чем хотелось окружающим. И когда он волей судеб попал на воспитание к Чжао Цзину, жизнь стала проще только на первый взгляд. На деле же учиться пришлось ещё большему: не просто выживать, подчиняться, приносить пользу, но и запоминать множество лиц, имён и обстоятельств. Быть готовым однажды взять фамилию Чжао и возглавить клан, забыв и о степной жизни, и о позиции подчинённого. Сейчас это значения не имело, но рано или поздно Сецзелюбо пришлось бы об этом задуматься, и для себя он решил, что лучше уж рано. Тем более, что сам Чжао Цзин жаждал его компании. Се-эр и сам за это проникся благодарностью ифу: несмотря на множество других приёмных мальчиков, только южному варвару было позволено прислуживать лично главе Чжао и выполнять его самые неожиданные и жестокие приказы. Чжао Цзин был действительно добр к нему, и с ним Сецзелюбо впервые познал, что такое доверие и, наверное, любовь. Он не знал, как ещё назвать эту восхищенную мальчишескую привязанность. Се-эр правда восхищался ифу, его целеустремлённостью, намерением улучшить собственное положение, стойкостью духа после гибели любимой жены... – Се-эр, выпей со мной, – Чжао Цзин жестом указал на пиалу на подносе. Его рукав слегка взметнулся и опустился на бедро Сецзелюбо. Дорогая вышивка по шёлку на фоне небеленого грубого полотна показалась ещё изящнее. – И мне налей. Се-эр послушно наполнил пустую чашу отца и схватил вторую с подноса, но в нерешительности посмотрел в уже хмельные глаза ифу. – Разве я могу? – Мой маленький скорпион, ты уже взрослый мальчик, – улыбнулся Чжао Цзин и положил руку ему на плечо. – Сколько тебе сейчас? Шестнадцать? Семнадцать? Сецзелюбо и сам точно не знал, сколько весен сменилось с его рождения, но, вероятно, ифу был близок к истине. – В твоём возрасте я уже познал прелесть и вина, и женщин, хотя у меня и не было такого понимающего и любящего покровителя, как у тебя. Так почему же ты столь равнодушен к простым мужским радостям? – Я не смею, ифу... Чжао Цзин расхохотался. Рукав, который Сецзелюбо с интересом рассматривал – редкие отдельные снежинки, опускаясь, дополняли собой узор, – соскользнул с его колен и тут же поднялся выше: ифу обнял сына за плечи и развернул к себе, дразняще поведя перед его лицом полной чашей. – Всего лишь не смеешь? Маленький варвар, ты совсем не похож на местных юношей. Отказываешь себе даже в таком невинном удовольствии! Он поднял чашу выше и кивнул Сецзелюбо, призывая последовать его примеру. Со смущенной улыбкой юноша также занёс руку к небесам и медленно опустил её, поднося вино к губам. Чжао Цзин нетерпеливо облизнулся и внимательно уставился на Се-эра, ожидая, пока тот выпьет. Свою чашу он держал на уровне груди и не спешил с ней расправляться. Сецзелюбо замер. Если бы это был не ифу, если бы он не сам лично разливал вино из одного графина, юноша решил бы, что на него выжидающе смотрит отравитель. Он много работал с ядами и сам наверняка смотрел бы на жертву такими же глазами. Но Чжао Цзин был другого склада, и он пил то же самое вино. Просто на долю секунды Се-эру показалось, будто его принуждают. Хотел ли он сам попробовать? Хотел, как и любой молодой человек, не лишённый любознательности, хочет попробовать что-то новое для себя. Но Сецзелюбо слишком часто видел ифу и его гостей пьяными, и вид и поведение некоторых вызывали в нём отвращение. И всё же сейчас они сидели на крыльце поместья лишь вдвоём. К тому же Се-эр не привык отказывать Чжао Цзину. Только вот... – Ифу, а если я захмелею? – с трудом юноша подавил желание добавить что-то в духе "до поросячьего визга", как нередко бывало с известными ему пьянчугами. – Как я тогда смогу прислуживать вам? Или смотреть в глаза. – Ну что за несносный ребёнок! – Чжао Цзин лёгким движением подтолкнул чашу к губам Сецзелюбо. – Можно подумать, обо мне здесь и позаботиться некому, кроме тебя. Свою он опрокинул залпом и с наслаждением выдохнул. – Ну же, Се-эр. Я не для того предложил тебе присоединиться, чтобы пить в одиночестве. Юноша поспешно кивнул и осушил чашу, даже не распробовав напиток. По груди разлилось жгучее тепло, а во рту остался сладковатый, но какой-то странный привкус. Если бы он разбирался в вине, как ифу, счёл бы его весьма неплохим. Однако на первую пробу алкоголь показался ему переоцененным. Сецзелюбо едва сдержал порыв неприязненно поморщиться. – Благодарю, ифу, – выдохнул юноша, и собственный голос прозвучал хрипловато, будто он задыхался. – То-то же! – Чжао Цзин похлопал его по спине. – Вот видишь, ничего страшного. Ещё по одной! Только в этот раз пей медленно, наслаждаясь вкусом. Хорошее вино – как хороший чай. Нужно позволить ему раскрыться. Се-эр снова наполнил чашу ифу, но над его собственной рука чуть дрогнула. – Неужто уже опьянел? – рассмеялся Чжао Цзин, отставил своё вино на поднос и забрал у Сецзелюбо графин. Глаза юноши расширились: он оплошал. Но ифу не спешил браниться и отчитывать его. Вместо этого он сам налил и вручил сыну наполненную чашу. – Когда-то я и сам лишь прислуживал старшим, – задумчиво произнес он. – С тех пор много воды утекло. Но руки-то помнят. Се-эр зачем-то понимающе кивнул. Он не знал, что еще ответить. Ифу был для него образцом благородства и добродетели. Был спасителем. Образ слуги не слишком-то вязался с видом мужчины, сидевшего рядом и рассказывающего о давно прошедших временах. – Я тогда был едва старше тебя, – продолжил Чжао Цзин. – Представить себе не мог, что однажды буду главой собственного клана, воспитаю хорошего и почтительного сына. И вот мы здесь… Он обвел рукой окружающее пространство, охватывая все поместье и не выпуская из рук чаши с вином. Пар поднимался над напитком уже не так отчетливо, и Сецзелюбо напрягся, готовый в любой момент подорваться и разогреть новую порцию. Чжао Цзин второй рукой сильнее надавил ему на плечи, призывая остаться на месте. – Отец и сын вместе пьют вино, и зимний вечер становится теплее. Так к чему же спешить? Выпьем! На этот раз Се-эр пил осторожно, позволяя вину как следует раскрыть свой вкус и аромат. Так действительно было приятнее, но и пьянило как будто быстрее. Юноша решил, что это с непривычки, и не стал торопиться. Тем более, что дело было вовсе не в напитке, а в каком-то непонятном эфемерном ощущении необыкновенности происходящего. Когда еще они с ифу смогут вот так посидеть вдвоем? Смогут ли вообще? Чжао Цзин забрал у Се-эра чашу и поставил на поднос рядом со своей. Он выглядел весьма довольным, и Сецзелюбо сдержанно улыбнулся вместе с ним. Алкоголь действительно оказался не так уж и страшен. Да и юноша с запозданием, но все же вспомнил, что это лишь слабый яд, на который почти у любого под рукой отыщется противоядие. Сколько раз он сам лечил ифу от похмелья! Се-эр поддался порыву и положил голову на плечо Чжао Цзину. Тот крепче стиснул его в отцовских объятиях и усмехнулся. – Долго ты еще будешь носить это тряпье? – внезапно спросил он, и Сецзелюбо поднял на него вопросительный взгляд. – Траур по иму не длился и полной луны… – Не называй эту женщину своей иму, – голос Чжао Цзина прозвучал неожиданно резко, разом объясняя и перемену его настроений в последнее время, и скорый отказ от простых белых одеяний. – Ли Яо… Эта женщина… Ничего хорошего в ней не было. Она даже не сумела подарить мне наследника. Ладонь ифу сжалась на плече Сецзелюбо. Не слишком больно, но грубо – даже грубее, чем когда отец злился на него самого. Но все еще не так сильно, как хватали его в детстве. Тогда синяки не сходили месяцами, а на коже раздувались язвы от чужих грязных ногтей. И это было лишь меньшей из бед. Даже не верилось, что он сумел все это выдержать, выжить и стать преемником столь значимого человека. – Хорошо, ифу, – кивнул Се-эр. Ему и самому не по нраву было жесткое одеяние, но он чтил память приемной матери до этого самого момента – до момента, пока ему не приказали прекратить. Если задуматься, он ни разу не видел ифу и иму наедине. Чжао Цзин, казалось, сторонился ее покоев и не делал ничего, что сказало бы о его желании завести наследника. Раньше Се-эр не обращал на это внимания. Он понятия не имел, как ведут себя благородные мужья и жены, и никто не спешил ему это объяснять. Все шло своим чередом, и только недавно стало очевидно, что то, как жили Чжао Цзин и Ли Яо не было эталоном любящей супружеской пары. Даже во хмелю Сецзелюбо удержался от расспросов. Любил ли ифу свою жену хоть когда-нибудь? Зачем женился на ней? Только ли из-за богатства? Сам ли он принял это решение? В одночасье Чжао Цзин из заботливого отца и непререкаемого идеала превратился в мужчину, которому самому нужна была забота и понимание. Се-эр не знал другой любви, кроме любви ифу. Но был ли хоть кто-то, кто любил бы самого ифу – до Се-эра, разумеется? Юноша осторожно обнял мужчину. Сердце Чжао Цзина размеренно билось под самым ухом, и этот звук был самым прекрасным, что Сецзелюбо доводилось слышать на чужбине. В глухих ударах была надежность, уверенность, незримая сила. Се-эр до дрожи хотел, чтобы то же самое ифу видел и в нем: опору, заботу, что-то такое, для чего не существует слов, но что выражается улыбками, прикосновениями, взглядами. Обещание. Обещание быть рядом, когда это нужно. Хранить секреты и оберегать душу. Быть, возможно, единственным, кто в самом деле поймет и разделит все горести и радости, как чашу вина. Разве не в этом залог бескорыстной, искренней любви отца и сына? – Я завтра же сниму траур, – тихо проговорил Сецзелюбо, и на какой-то краткий миг – он и моргнуть не успел – ему стало совестно перед иму. Эта женщина не сделала ему ничего плохого. Но если она так расстроила отца, то Се-эр сделает все, чтобы не повторить ее ошибки, не разочаровать своего благодетеля. – Ты хороший мальчик, Се-эр, – ифу бережно потрепал его по голове. – Даже слишком хороший – если бы я не знал о том, чем ты занимаешься. Кто бы мог подумать, что сам Ядовитый Скорпион, слава которого, едва зародившись, уже гремит на весь цзянху, может быть таким почтительным сыном и чутким ребенком. Рядом с Чжао Цзином Сецзелюбо и впрямь чувствовал себя маленьким мальчиком – сколько бы лет ни прошло. Может, когда он сам станет мужчиной, ничего не изменится, и он снова будет льнуть к ифу, как потерявшийся котенок, которого подманили самым лучшим на свете угощением – лаской. Обидчивый и мстительный мальчишка, убийца и отравитель, первый среди самых опасных наемников Поднебесной, заручившийся поддержкой и более взрослых головорезов, – все они оставались за порогом, когда Скорпион возвращался домой и превращался в Се-эра. Пусть отец знает, на какие мерзости идет его маленький варвар за пределами поместья, но сюда, в святая святых, входит лишь тот самый ребенок, который не посмел бы запятнать чести и помыслов самого близкого человека. – Посмотри на меня, сынок. Не размыкая объятий, Се-эр поднял голову, вглядываясь в усталое лицо ифу. Чжао Цзин больше не казался пьяным – только бесконечно измотанным, с непривычной угрюмой складкой меж бровей, будто один только вид траурных одежд причинял ему невыносимую муку. Или сам Сецзелюбо выпил достаточно, чтобы уловить эту тонкую грань? – Ты вырос таким красивым. Я и не ожидал. Мне доводилось слышать, что женщины твоего народа коварны и прекрасны, а мужчины – свирепы, как тигры, но только глядя на тебя я могу в этом убедиться. Ты унаследовал лучшее от своей настоящей матери. Наверняка она сводила мужчин с ума. Сецзелюбо этого не помнил. Сейчас ему тяжело было даже представить, что у него была иная семья, помимо Чжао Цзина и названных братьев. Кажется, мама умерла еще до того, как Се-эр научился говорить. А может, и нет. В его детстве не было ничего от той счастливой поры, по которой принято ностальгировать, поэтому он старался не думать о ранних годах, и мало-помалу они выветрились из памяти. – Я не знаю, – честно признался юноша. Чжао Цзин махнул рукой – то ли досадливо, то ли просто прекращая этот разговор. Его пальцы снова легли на голову Се-эра, выводя ровные дорожки между косами – тем немногим, что удалось перенести из прошлой жизни в нынешнюю. Какое-то время они сидели молча, просто прикасаясь друг к другу и слушая безмолвную песню снегопада. Вино на подносе почти уже остыло, но его и оставалось всего-ничего – на одну чашу для Чжао Цзина и половину – для Се-эра. Пить в третий раз было холодно и почти горько, но это даже понравилось. – Подогреть еще вина? – Сецзелюбо поднялся, и ифу не стал его останавливать. Лишь ухватил за замерзшую ладонь и чуть потянул на себя. Се-эр не успел схватить поднос, как все его пальцы оказались в теплых руках ифу, а сам он – на коленях перед ним. – Совсем замерз, – проворчал Чжао Цзин, поднося ладони юноши ко рту и согревая их дыханием. – Тебе надо быть осторожнее, маленький скорпион. Иначе зима сыграет с тобой злую шутку. – Вы не позволите ей, ифу, – улыбнулся Се-эр, почему-то чувствуя себя счастливым. – Ни за что, – Чжао Цзин подтянул его ближе, и Сецзелюбо, все так же на коленях, поднялся на следующую ступеньку, чтобы удержать равновесие и не опрокинуться на ифу. Едва освобожденные, руки тут же невольно обвились вокруг шеи мужчины. Это уже не походило на невинные нежности между воспитанником и добрым наставником, но Се-эр осознал это лишь тогда, когда Чжао Цзин наклонился, и его губы столкнулись с губами юноши – намеренно, властно, не терпя возражений. Если бы еще кому-то хотелось возражать! Для Сецзелюбо это было так же естественно, как подносить вино или чай, как слушать поучения, как всаживать отравленное лезвие в плоть очередного недоброжелателя ифу. Только все это он уже умел делать, а отвечать на взрослые ласки было в новинку – этому еще предстояло научиться. Он робко копировал движения губ Чжао Цзина, боясь ошибиться. Непрошенная улыбка мешалась, но с каждым вдохом получалось все увереннее, хотя воздуха не хватало, усы ифу щекотно кололись, а сердце, еще недавно такое спокойное и умиротворенное, металось, как дикий жеребец в загоне. Чжао Цзин коленями сжал талию Се-эра, а пальцами зарылся в его волосы, не позволяя отстраниться или прервать поцелуй. Глаза его подернулись пеленой куда большего дурмана, чем тот, на который было способно вино, и юноша сомкнул веки, опасаясь утонуть в этом омуте. Он и без того слишком глубоко в него погрузился. – Наконец-то эта тварь не сможет нам помешать, – удовлетворенно выдохнул ифу, прервав поцелуй и опустив руки на ворот траурного одеяния. – Се-эр, я же просил тебя не надевать это! Слегка встряхнув воспитанника за грудки, Чжао Цзин снова притянул его к себе, целуя еще более жадно, и Сецзелюбо отвечал с удвоенной страстью, не в силах противиться этим губам, мягко прикусывающим его собственные, этому языку, скользящему по небу, этим пальцам, стаскивающим грубый покров с плеч. Неужели иму была настолько отвратительна главе Чжао, что он, едва похоронив ее, решил забыться в объятиях Се-эра? И разве в весеннем доме не справились бы лучше? Ни за что. Только Се-эр и никто другой мог сделать ифу счастливым. Свободным. Он повел плечами, помогая ифу стянуть верхнюю часть белого одеяния. Снежинки липли к разгоряченной спине, но холодно больше не было, и они таяли, оставляя влажные полосы на коже. Сецзелюбо зябко ежился лишь по привычке: отец обещал, что не позволит зиме победить его. – Нет, – вдруг произнес Чжао Цзин задыхающимся, но вполне уверенным голосом. – Не здесь. Увлекая юношу в свои покои, он задел полами ханьфу графин, и тот скатился вниз по ступеням, увязая в снегу. Се-эр чуть вздрогнул, но не посмел отвлечься на свои обязанности слуги. За закрытыми дверьми промокшая грубая ткань упала на пол с обреченным шорохом. – И чтобы больше я этого на тебе не видел. – Да, ифу. Се-эр хотел что-то предпринять, помочь Чжао Цзину раздеться, снять пояс, как он делал обычно, но ничего обычного в этом больше не было. Ифу опрокинул его на кровать и навис сверху, на ходу расправляясь с завязками и слоями струящейся ткани – намокшей не меньше, чем у Сецзелюбо. Как странно. Совсем недавно он рассуждал о женщинах, а теперь набросился на Се-эра, словно не замечая, что тот вовсе не походил на прелестную аппетитную девицу. Пусть юноша и не был искушен, и мысли его занимали только яды и многочисленные способы угодить ифу, но оценить красоту он умел. Вероятно, в будущем стоило использовать больше косметики, чтобы соответствовать вкусам отца. Сексуальное возбуждение было чем-то непривычным, неуютным, и Се-эр невольно повернулся на бок, чуть согнув оказавшееся сверху бедро, чтобы прикрыть неприлично восставшее мужество. Чжао Цзин, отшвырнувший роскошный наряд на пол, воспринял это по-своему и скользнул рукой по спине юноши вниз, раздвигая ягодицы и наваливаясь так, что сложно было пошевелиться. – Неужели ты уже готов? Палец несколько раз дразняще толкнулся в тугое колечко мышц и только потом проник внутрь. Се-эр вцепился в одеяла руками и зубами. Больно не было. Было… необычно. Жар разошелся по всему телу, будто изливаясь из пальца Чжао Цзина. Дрожь волной прошла по спине, заставив дернуться и податься навстречу, впуская глубже, почти до боли. Конечно, Се-эр не был готов. Он не рассматривал этот вопрос даже в теории: его это не интересовало, и даже предположить нельзя было, что сам он заинтересует ифу. Но ради ифу… Он вынес бы и настоящие пытки, а не только это тягучее сладостное мучение. Поведя бедрами, Се-эр устроился на животе, разведя ноги шире и приподнимая таз. Ладонь Чжао Цзина тут же впилась в ягодицу, оставляя красноватый след. Одновременно с этим внутрь толкнулся второй палец, и юноша застонал, сам не до конца осознав, от чего именно. Но Чжао Цзин был так распален этим звуком, что не смог больше сдерживаться. Се-эр стиснул зубы, ощутив, как там, где только что его растягивали изящные пальцы, теперь устраивается что-то гораздо больше и горячее. Он подался назад – не из слепой похоти, но из желания почувствовать, что ему грозит. Одной рукой ифу направлял себя, а второй надавил на поясницу юноши, и тот прогнулся, чтобы в следующий момент едва не подскочить, зубами впившись в собственную ладонь. – Тише-тише, – прошептал Чжао Цзин ему в самое ухо и легонько прикусил мочку. – Я ждал этого дня не для того, чтобы ты тут же сбежал. Он вошел на всю длину и не двигался, позволяя Се-эру привыкнуть. – И совсем не больно, – увещевал он, хотя у юноши на глазах выступили слезы. Одеяло тут же услужливо поглотило их. Совсем. Не. Больно. Нож в голени гораздо больнее. И сломанные пальцы. И стрела под ключицей. Мало ли на свете болезненных вещей! А ифу не может сделать больно – так может только показаться. – Дай знак, как будешь готов, мой маленький скорпион. Но во второй раз, не думаю, что смогу остановиться. – Не нужно… останавливаться. Се-эр вновь приподнял бедра и опустил их, задавая темп, но Чжао Цзин тут же ускорился, выбивая из воспитанника рваные выдохи и приглушенные стоны. Юноша и сам понимал, что их не должны услышать. Что, как только все закончится, ему придется поспешно уйти. Но пока ему было хорошо. Он чувствовал себя нужным. Желанным. Счастливым. Боль постепенно улегалась вместе с изначальным возбуждением, уступая место умиротворенности и пленительной радости от того, что ифу делал с ним то, чего не хотел делать даже с собственной супругой. – Се-эр, ты… – выдохнул Чжао Цзин, схватив его за бедра и потянув на себя так резко, что глубже и представить было сложно. Юноша негромко вскрикнул, и этот крик перешел в удивленный стон, когда внутри разлился еще больший жар, мягкий и вязкий. Чжао Цзин вышел из него, оглаживая ягодицы. Се-эр попытался подняться, но ноги подкашивались, а голова нестерпимо кружилась, словно он несколько часов провисел вверх тормашками. – Не спеши, – пожурил его ифу и накинул сверху одно из одеял. – Ты хорошо постарался. Когда мужчина устроился рядом, приобняв обнаженные плечи, Сецзелюбо и сам не понял, как провалился в сон, стремясь между тем поглубже зарыться в объятия. В сознании метались образы: пар над чашей, опрокинутый графин, занесенное снегом крыльцо, невинные прикосновения, ставшие вдруг порочными. Однажды зима сыграет с ним злую шутку. Но пока ифу рядом, все ее проказы кажутся добрыми.